Слюни, слёзы по стакану
по гранёному текли...
Он показывал мне раны,
что гвоздиками цвели
на плече, груди - левее
почерневшего соска,
рвал рубашку, багровея
и, как будто, что искал...
«Успокойся, дядя Женя!
Нет войны и ты живой»...
Не терпел он возражений
и не цацкался со мной...
«Мишка, жалко бати нету,
зелен ты ещё пока,
на, держи, соси конфету,
не проси, друг, табака...
Мы - лишённые погонов,
Без петлиц и без ремня,
По военному закону -
пёхом шли уже три дня.
Было нас не больше роты,
и шинели не у всех.
Шли на главную работу -
в бой, и жаловаться грех...
К вечеру - передовая
разговаривала вслух,
на ладонях снег не таял,
снег - не снег - лебяжий пух...
Нож в зубах и по пластунски...
Ночь, не выдай. Помолчи...
Здесь казах, узбек и русский -
в темноте не различить.
Нет, «ура» мы не кричали,
Стоны, вскрики, хруст костей.
Фрицев довелось мочалить,
те не ждали в ночь гостей...
Ватник мой набух от крови,
И в груди немецкий штык...
Вот и выполнил условье,
Тут ещё один возник.
Как и что, совсем не помню,
штык вернул ему сполна,
жгут мне грудь сто тысяч молний,
что поделаешь — война...
Знаешь, Миш, был счастлив, правда!
Кровь пролил и искупил...
Получил Звезду в награду.
Снова бой — хватило сил.
На плечах лежат погоны,
Автомат и пистолет!..
Гоним «Фрица». Гоним! Гоним!
Старики по двадцать лет»...
«Дядь Жень, мамка будет скоро,
Попадёт тебе, смотри»...
«Тары-бары, разговоры...
Ты бы спел мне, гитарист....
Не пришлось дойти до «вышки»
Орден спрятал — не ношу,
Штрафников мне спой-ка, Мишка,
Очень я тебя прошу!»
Под Высоцкого и с хрипом,
Как умел... А он молчал...
Еле слышны были всхлипы...
Струны рвал я сгоряча...
На пороге мать стояла,
Прислонившись у двери...
«Жень, пойдём, поспишь хоть малость,
ну а ты, сын, не ори»...