ИЗБРАННЫЕ СТИХИ
О СТИХАХ
Стихи пишут все … И это замечательно … Конечно, из огромной армии поэтов-любителей вряд ли кто-нибудь достигнет высот Пушкина, Фета, Блока …
Путь это так. И все равно писать стихи необходимо – ведь они позволяют в трудные минуты излить душу, выплеснуть все, что в ней наболело. Поэзия – это порыв ликующей или страдающей души человека. Перефразируя классика, я могу заключить:
Как трудно в этом мире жить –
Путь к счастью свыше не указан.
Поэтом можешь ты не быть,
Но человеком быть обязан!
Я, как и тысячи поэтов-любителей, уже много лет пишу стихи. Конечно, какие-то из них страдают поэтическим несовершенством, другие – наивностью, но всегда они абсолютно искренни.
За минувшие три десятилетия мною были изданы четыре книги в прозе, в том числе и со стихами. Но в основном я, как и многие другие авторы, публикую свои стихи в Интернете. Это и понятно. Ведь сегодня издание книги требует огромных расходов.
Вот свежий пример. На сайте Проза.ру в 2015 году я получил письмо из России. Администрация конкурса «Писатель России 2016», наряду с дифирамбами в мой адрес, пригласила меня к участию в их конкурсе. Однако, радость моя быстро улетучилась: оказалось, что стоимость публикации одного листа в конкурсном альманахе составляет … тысячу рублей. После не сложных подсчетов, выяснилось, что публикация лишь двух моих повестей «Жизнь Джованни Леонардо» и «Бедная Россия» в конкурсном альманахе – в переводе рублей в доллары – обойдется мне около 15 тысяч долларов. Пришлось поблагодарить за приглашение организаторов конкурса и … отказаться от участия в нем … Вот так мои благие мечты были убиты в зародыше …
Я искренне благодарен администрации сайта «Стихи.ру» за публикацию моих стихов и поэм. Мало того, сайт информирует авторов: сколько их произведений опубликовано на сайте и сколько читателей ознакомилось с ними.
В эту подборку «Избранные стихи» я включу лишь шестую часть написанных мною стихов, опубликованных на сайте, стараясь излагать их в хронологической последовательности. И начну я с искреннего признания:
В чем разница меж Пушкиным и мной?
Пред ним я голову склоняю –
Творил он поэтической душой,
А я … Бог весть что вытворяю …
В начале 50-х годов в ходе сталинской антисемитской компании против «безродных космополитов» в числе невинно осужденных евреев была арестована моя мама. После явно запоздалой смерти кровавого тирана началось массовое освобождение узников ГУЛАГа. Процесс этот растянулся на годы, а я 16-летний юноша в это время навестил маму в мордовском поселке Потьма.
Первое мгновенье нашей встречи потрясло меня до глубины души: в седой, сгорбленной старушке я не узнал … мою маму! А ведь ей не было еще пятидесяти лет!
Возвращаясь в Ленинград, в поезде под впечатлением этой непередаваемо взволновавшей нас встречи я написал свое первое стихотворение:
Три дня как-будто бы из сказки:
Я снова с мамочкой любимой! –
Объятья, поцелуи, ласки
И слез поток неудержимый.
Увы, промчались дни свиданья –
Опять разлука впереди,
И маме с верою в груди
Сказал я в тяжкий миг прощанья:
«Ты невиновна! Без сомненья
Грядет отмена приговора,
И день твоего освобожденья
Теперь уже наступит скоро! …»
1954 г.
К счастью, так оно и произошло …
СТРЕЛА АМУРА
Спустя год в летнем молодежном лагере я впервые увлекся девушкой. В Тане, как и в большинстве ее скромно одетых сверстниц с косичками было столько женственности, чистоты, очарования! В моем влечении к Тане было что-то еще неизведанное и необычайно волнительное!...
Как-то после завтрака ко мне подошел Роберт. Это был настоящий «стиляга», как иронично в те годы назвали одевавшуюся по западной моде и увлекавшуюся джазом молодежь.
На танцах Роберт, подходя вразвалочку к девушке, небрежно предлагал ей: «Ну что, сбацаем буги или рок?» Конечно, вся его бравада была напускной и имела лишь одну цель: быть не таким, как все.
Роберту очень нравилась симпатичная девушка по имени Белла, которую он, то ли смущаясь своих чувств, то ли боясь наших насмешек, высокомерно называл ее «крошка Бэтси своеобразной красоты».
Подойдя ко мне, Роберт протянул мне футбольный мяч.
- Ну и что с ним делать? – спросил я.
- Витька, сейчас понесут завтрак для крошки Бэтси. Я знаю, что у тебя очень точный удар.
В это время из столовой вышла белокурая девушка, держа в руках небольшой поднос с тарелкой манной каши, бутербродом с сыром и стаканом чая.
- Витюша, - умоляюще воскликнул Роберт, - постарайся попасть мячом в этот изысканный завтрак!
- Сделаем, - нарочито небрежно бросил я, опустив мяч к правой ноге.
До «цели» было не больше десяти метров. Удар оказался точным: поднос вылетел из рук вскрикнувшей от неожиданности девушки, и все его содержимое оказалось на земле.
- Молодец! – подпрыгнул от переполнившего его восторга Роберт. – Передайте наше искреннее сострадание крошке Бэтси, оставшейся без утренней трапезы.
- Дураки! – залившись краской, воскликнула девушка и побежала к своей подруге.
А мы, очень довольные своей выходкой, от души хохотали ей вслед…
Однажды после отбоя Роберта осенила новая идея.
- Ребята, давайте устроим этой ночью «показательные похороны»! – воскликнул он. – Завернемся в белые простыни, на руках понесем также накрытого белой простыней Витьку и, мыча какую-нибудь траурную мелодию, войдем к девчонкам. Вот смеху-то будет!
Но я тут же заявил решительный протест:
- А почему «покойником» должен быть я?!
- А потому, мой дорогой, что коллектив оказывает тебе особо высокое доверие. И ты обязан наше доверие оправдать! – под общий смех популярно объяснил Роберт.
И вот примерно в час ночи «похоронная процессия» тронулась в путь. Войдя в комнату мирно спавших девушек, мы в кромешной темноте хором запели на мотив траурного марша Шопена:
Умер наш дядя и больше нет его,
Умер наш дядя и больше ничего …
Третью строчку этого гениального «реквиема» исполнить нам не удалось.
Испуганные девчонки с криками вскакивали с постелей, а мы тут же врассыпную бросились наутек …
Наутро за завтраком девчонки, хихикая, испытующе смотрели на нас, но мы, заранее договорившись, сидели с каменными, непроницаемыми лицами. Меня буквально распирало от смеха и побороть его удалось невероятным усилием.
В общем, отдыхали мы, как и подобает молодежи, очень весело.
Лишь за несколько дней до отъезда я, все же поборов смущение, решился войти в танцевальный зал.
- Дамское танго! – объявил ведущий танцевального вечера.
Одна за другой девушки подходили к своим избранникам. И вдруг – о, чудо! – ко мне подошла … Таня. И хотя мы с ней, как, впрочем, все друг с другом были «на ты», она церемонно произнесла:
- Разрешите пригласить вас на танец?
Я был на десятом небе от счастья, от неожиданности и сильного волнения я глупо ответил:
- Разрешаю …
Таня засмеялась, и мы вошли в круг танцующих. Звучала прекрасная мелодия танго «Цветущий май». Я держал ее руку в своей, и сердце мое так бешенно колотилось, что, казалось, заглушало музыку. И вдруг в голове моей родилось пылкое признание:
О, Таня, ты – очарованье!
И я во власти ожиданья
Твоей улыбки, нежных слов –
За них я жизнь отдать готов!
Танцуя, мы оба молчали и смущенно улыбались. Я безумно хотел сказать Тане что-то приятное, но язык не повиновался мне. Когда музыка смолкла, я проводил Таню к тому месту, где стояли ее подруги.
Теперь я твердо решил пригласить Таню на следующий танец. Но едва заиграла музыка, к ней подошел Игорь Сперанский, и они весело закружились в вальсе. После недолгих раздумий я решил уйти. Но в это время объявили дамское танго. Может быть, это – мой последний шанс? Но чуда не произошло – Таня пригласила Игоря. И тут весь мир померк в моих глазах!
Зачем, зачем я встретил вас?
Чтобы до дна испить мученья?!
Сраженный блеском ваших глаз,
Я был во власти озаренья …
Но вы прошли не оглянувшись,
Не улыбнулись даже мне,
И я, как будто бы очнувшись,
Вдруг понял: был в волшебном сне …
1955 г.
В ту ночь я не мог уснуть и выплеснул все, что наболело в душе:
О, как же робок был я с вами!
Зато не робким был другой –
Легко увлек вас за собой,
А я остался лишь … с мечтами.
Мечты – обманчива их сладость,
Мечты – о, как сильна их власть!
Мечты – единственная радость,
Когда в душе бушует страсть.
Как незавидна доля эта!
Но такова судьба поэта …
Ужели в тот вечерний час
Навеки потерял я вас? …
1955 г.
На следующий день наспех собранная футбольная команда нашего лагеря встречалась с молодежной сборной поселка Парголово. Я играл под 10-м номером, под которым спустя несколько лет взойдет звезда гениального Пеле, а через четыре десятилетия – блистательного Лионеля Месси.
Едва началась игра, как защитник парголовской команды сбил с ног ворвавшегося в штрафную площадку Сашу Малько. Судья решительно указал на 11-метровую отметку.
- Пенальти будет бить Витя! – распорядился капитан нашей команды Роберт. Видимо, он до сих пор находился под впечатлением моего удара по подносу с завтраком для «крошки Бэтси».
Я установил мяч на точке и, всем своим видом показывая, что пробью в правый от вратаря угол, несильно, но точно послал мяч рядом с левой штангой. Гол!
- Ви-тя! Ви-тя! Мо-ло-дец! – восторженно кричали стоявшие у кромки поля мальчишки и девчонки нашего лагеря. Я посмотрел в их сторону и увидел хлопавшую в ладоши Таню.
Увы, затем произошло ужасное: соперники перехватили инициативу и забили в наши ворота подряд три гола. Мы бросились отыгрываться, и после навеса от углового флага Роберт в высоком прыжке головой послал мяч под перекладину – счет стал 2:3. А когда судья уже посматривал на свой секундомер, Саша Малько рванулся по правому краю, отдал пас Игорю, тот – в одно касание мне, а сам устремился вперед, ожидая, что я тут же верну ему мяч. Однако (вот она – месть за все мои страдания!) мяча от меня он не дождался. Сместившись чуть вправо, я на ложном замахе обыграл защитника и хлестко пробил – мяч затрепетал в сетке ворот соперников -3:3! Матч был спасен!
А когда раздался финальный свисток судьи, ко мне неожиданно подбежала Таня и … чмокнув меня в щеку, радостно прощебетала:
- Молодец! Сегодня первое же дамское танго – твое!
Но мне, уязвленному тем, что на танцах она увлеченно танцевала с Игорем, а меня больше уже не приглашала, этот ее неловкий поцелуй и эти слова я расценил, как не более, чем сиюминутный порыв. И потому в ответ я буркнул:
- А стоит ли?
- Эх, ты … - разочарованно проронила она и, круто развернувшись, ушла …
Когда мы вернулись в Ленинград, Таня подошла ко мне и тихо промолвила: «Ты ведь так ничего и не понял. Эх, ты …» Она ждала моего ответа, но я, потрясенный ее словами, смущенно молчал, а затем долго смотрел ей вслед …
ВЕСЕЛЕЙ, СОЛДАТ, ГЛЯДИ …
Вскоре я получил повестку из военкомата, и вот я уже марширую в серой солдатской шинели. Как-то на одном из построений невзрачный старший лейтенант, грозно потрясая указательным пальцем, внушал нам, новобранцам:
- Армия – не дом отдыха! Здесь из вас быстро выбьют цивильность!
Это была сущая правда: три года из нас старательно и успешно выбивали эту самую цивильность …
Однажды после разгрузки 60-тонного вагона мне пришлось заступить на дежурство дневальным. От жуткой усталости ныло все тело, особенно болели руки. Мне безумно хотелось спать, несколько раз я «клевал» носом и, чтобы не уснуть, достал из тумбочки бумагу и карандаш. Так появилось стихотворение «Дневальный»:
Ночь … Пылает жаром печка,
Стонет ветер за окном,
На столе мигает свечка,
Спит казарма мертвым сном.
Я с тоской и болью резкой
Вспоминаю город наш:
Вот передо мною Невский,
Мост Дворцовый, Эрмитаж.
Вот и улица родная,
Вот мой дом, семья, друзья,
И ком к горлу подступает –
Ведь давно не с ним я.
И в немой тоске вздыхая,
Погружаюсь в царство грез …
Тихо свечка догорает
То ль от ветра, то ль от слез …
1958 г.
Самую большую радость приносили мне письма от мамы. В одном из ответных писем я послал маме написанное накануне стихотворение:
Как часто тебя вспоминаю –
Твой голос, походку, черты,
И вместе с тобой разделяю
Сомненья, тревоги, мечты.
Но надо набраться терпенья –
Недолго осталось нам ждать:
Счастливому в жизни мгновенью
Не в силах никто помешать.
И встреча наступит, я знаю,
Ее жду как праздник святой!
И снова, моя дорогая,
Я буду навеки с тобой!
1959 г.
И наша встреча состоялась, причем за год до демобилизации: за хорошую службу мне предоставили 10-дневный отпуск. Счастью моему не было предела!
Первые минуты мы с мамой только и делали, что целовали друг друга. А затем мама достала мое письмо:
- Витенька, если бы ты знал, как я плакала над твоими стихами!
И глаза ее вновь стали влажными … Десять дней пролетели очень быстро. За это время мы с мамой побывали в Александринском театре на чудесном спектакле «Перед заходом солнца», на замечательном концерте в Большом зале филармонии и в Русском музее. Замечательные картины русских художников произвели на меня столь огромное впечатление, что я тут же написал стихотворение «Левитан».
Предо мной полотна Левитана …
Он весь в них – задумчивый, живой,
В каждом изливал он неустанно
Страстную любовь к земле родной.
Полотно бурлит, рождает грезы
И зовет в неведомую даль:
Как стройны, задумчивы березы,
В них величье, тихая печаль.
Каждый лист живет и жадно дышит,
Ветер их, играя, теребит,
Сердцем ощущаешь, видишь, слышишь
Этот яркий, сочный колорит.
И любуясь дивною природой,
Чувствуешь, как он ее любил.
Свою жизнь, талант, дерзаний годы
Ей с любовью страстной посвятил.
Даже смерть пред ним была бессильна –
Не могла она его убить,
Он любил природу нежно, сильно
И навеки в ней остался жить!
1960 г.
Время летит очень быстро. Закончилась моя служба в армии. И вот я уже еду домой и в поезде радостно воскликнул: «Наконец-то!»
Наконец-то! Свершилось! Настало!
Этот сказочный день наступил,
И на сердце так радостно стало,
Столько сразу прибавилось сил!
Сколько сразу прибавилось силы –
Ощутил полноту жизни вновь,
Словно влил кто-то в старые жилы
Молодую, горячую кровь.
Словно кто-то рукою могучей
Скинул с глаз темноты пелену.
И я счастлив – рассеялись тучи,
Я у подлинной жизни в плену!
1961 г.
МНЕ ЛЬ О СЧАСТЬЕ МЕЧТАТЬ?
«Подлинная жизнь» оказалась довольно трудной: в течение долгих шести лет работа конструктором и учеба на вечернем факультете института, а в последующие два года – занятия и сдача кандидатских минимумов. Такая нагрузка стала главной причиной «творческого застоя» в поэзии. Лишь однажды, читая стихотворение Евгения Евтушенко (кажется, оно называлось «Уходят матери»), под сильным впечатлением я в считанные минуты выплеснул такие строки:
Юность прошла незаметно, беспечно …
У многих из нас уже дети растут –
Мамам спасибо, но мамы не вечны,
Как вечен их благородный труд.
Сколько у мамы дел за плечами!
Кто бы другой этот груз унес?
Кто незаметно для нас ночами
Лил столько горьких и радостных слез?
Кто разделял с нами радость, невзгоды?
Мама – великий учитель и друг!
Страшно подумать: промчатся годы
И мамы не станет вдруг.
Мамы не вечны … Не хочется верить –
Значит, беда уже где-то в пути?
Сделаем все, что можно сделать,
Чтобы не дать ей в дом войти!
Вовсе не ради красивого жеста –
Счастьем чтоб полон был дом,
Маму посадим на видное место
За жизненным нашим столом!
1965 г.
В эти годы в мою жизнь вошла Риточка – очаровательная и необычайно скромная девушка. В ней меня умиляло все: ее добрая улыбка, нежный, как щебетанье, голосок, по-детски наивный взгляд … Надо ли говорить, что нежное, искреннее чувство стало мощным импульсом для поэтического взлета. И стихи – может быть, в чем-то наивные и несовершенные, но абсолютно искренние! – посыпались как из рога изобилия.
Приведу лишь несколько из них.
Твой голос – птички щебетанье,
Улыбка – солнце и цветы,
Ты – счастье, ты – очарованье
И воплощение мечты.
Твоей улыбкою искристой
Все дни мои озарены.
Будь вечно юной, нежной, чистой,
Как символ счастья и весны!
1969 г.
А как приятно накануне дня рождения Риточки «тайно» купить букет цветов, ночью положить его у изголовья и ждать (хоть это и не ново, но чертовски приятно!) волнующий момент ее пробуждения!
Все это было год назад …
И все же я безмерно рад,
Когда приходит вновь пора
Цветы припрятать до утра …
И в ночь, когда ты спишь блаженно,
Стихи писать проникновенно,
А утром наблюдать в волненье,
Как ты в минуту пробужденья
(Ее готов часами ждать я!)
Ко мне бросаешься в объятья.
И хочется воскликнуть страстно:
«Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!»
1972 г.
И еще одно стихотворение на эту же тему:
Мне ль на жизнь ворчливо роптать?
Мне ли быть недовольным судьбою,
И о счастье тоскливо мечтать,
Когда вот оно – рядом со мною!
Симпатичная, кроткая, нежная,
О, как должен тебя я беречь!
Чтоб не видеть глаза безутешными
И поникших, опущенных плеч.
Чтобы слышать твой голос живительный,
Что журчит как весенний ручей,
Видеть блеск твоих глаз удивительных,
Озаряющий будничность дней …
1975 г.
Все-таки удивительная штука – молодость! Откуда только берутся силы? Мало мне работы, учебы и спортивной журналистики, так для подготовки к олимпийскому футбольному турниру стал еще посещать трехгодичные курсы английского языка. И на этих курсах я «отметился» стихотворением, посвященным преподавателю Нине Алексеевне:
«Мы все учились понемногу,
Чему - нибудь и как - нибудь» …
Но как мы благодарны Богу,
Что указал нам этот путь.
Где Вы без страха и сомнений,
Душевный источая жар,
С любовью, пылким вдохновеньем
Несете людям дивный дар.
Язык Шекспира и Джерома -
Как труден и прекрасен он!
И хоть в немного незнакомо,
Он будет, будет покорен!
Промчался первый год. И что же?
Учиться тало потрудней,
Но нас сомнение не гложет:
Вы с нами – значит, все «о’кей”!
Промчатся годы – второй, третий,
И гордость в Вас заговорит,
Когда на выпускном банкете
Коллеги спросят, Вас заметив:
« Не Ваш в малиновом берете
С послом английским говорит?»
1979 г.
Конечно, с послом английским говорить «кишка еще тонка», но на Олимпийском футбольном турнире «худо-бедно» сумел пообщаться с зарубежными журналистами.
В дни Олимпиады умер замечательный актер, поэт и бард Владимир Высоцкий. Эта смерть потрясла миллионы поклонников его яркого таланта. Именно в этот день 25-го июля я на смерть Владимира Высоцкого откликнулся стихотворением:
Голос хрипловатый –
Как он всем знаком!
С песнею крылатой
Он вошел в наш дом.
Как он страстно дрался
С ханжеством и злом –
Падал, оступался
И снова напролом!
В человечьей гуще
Он - желанный гость,
А для власть имущих –
Словно в горле кость.
Песней не боялся
Он с плеча рубить.
Умер … Но остался
В душах наших жить …
1980 г.
Летом следующего года я отдыхал и лечился в одном из санаториев Армении. Там я написал шутливое стихотворение «Лала» и прочитал его юной официантке, обладательнице этого красивого имени.
Страдая энтероколитом,
Решив избавиться от мук,
Худой, без сил и аппетита
Приехал летом я в Джермук.
Здесь я нашел все, что мне надо –
Природы девственный простор,
Шум бурных рек и водопадов,
Немые вереницы гор.
И лишь погода угнетала:
В горах - то ветры, то дожди,
К тому же медсестра сказала:
«В июне солнца здесь не жди …»
И сразу стало грустновато:
Удобств, воды горячей нет,
И неуютные палаты.
Довольно грязный туалет.
Уехать – лишь одно желанье,
Ведь неустроенность везде …
Я представляю их питанье -
«Бурда» на тепленькой воде.
И вот сижу уже в столовой.
И вдруг – о, чудо из чудес!
Несет в тарелке суп перловый
Сам ангел, вышедший с небес.
И сразу солнце засверкало …
«Вы – не принцесса Суламифь?»
Она ответила: «Я – Лала»,
Улыбкой дивной озарив.
И тотчас быт весь изменился:
Палата стала – хоть куда,
И туалет преобразился,
И есть горячая вода.
И уже ветры не мешают,
И дождь совсем не моросит,
И процедуры помогают –
Куда девался мой колит?
Промчались дни … И дал я слово,
В обратный собираясь путь:
«Сюда вернусь, вернусь я снова,
Чтобы на Лалочку … взглянуть!» …
1981 г.
Это шутливое стихотворение привело Лалочку в восторг. И надо же, юное создание стало проявлять ко мне знаки … особого внимания. Это тем более удивительно, что я в свои 43 года был старше ее на … 27 (!) лет и годился ей в отцы. Перед отъездом из санатория Лалочка дала мне свой адрес и взяла с меня слово, что я напишу ей письмо. Слово-то я дал, хотя знал, что это – заведомый обман. Что могло быть общего между нами? Ведь этим дивным созданием можно было лишь безмолвно любоваться …
Как-то мне позвонил по телефону незнакомый мужчина.
- Виктор, я только что вернулся из Джермука, и сейчас выполняю поручение юной и очаровательной Лалочки. Так вот это юное создание очень на вас обижено: вы обещали ей написать письмо и забыли об этом. Лалочка просила передать вам, что она по-прежнему ждет от вас письма.
Я поблагодарил нежданного посла, но все осталось, как было …
КРАХ СОЦИАЛИЗМА
А жизнь продолжалась … Пустые прилавки магазинов, длинные очереди за продуктами стало обыденным явлением. Особенно меня возмущали в очередях разговоры старушек, не понимавших истинных причин их убогой жизни. И я прямым языком, без всяких изысков дал им достойную отповедь.
Вы – обезумевшее воинство,
Пред смертью живя «на сносях»,
Давно потеряли достоинство
В бесконечных очередях.
Давитесь вы и давите,
Брюзжите подряд на всех,
Но только не понимаете,
На ком этот тяжкий грех.
Рейгана скопом травите –
«Поборника новой войны»,
Но только не понимаете,
На ком тяжкий груз вины.
Израиль, их синагоги,
Евреи - противны они вам,
Будто пенсии ваши убогие
Назначали именно там.
Будто по их мановению
Пустые прилавки у нас.
Какие в Кремле гении,
Что так одурачили вас.
Кто сделал вас темными, грубыми,
И вы им покорно верны.
Талдычите ртами беззубыми:
«Главное – нет войны …»
1983 г.
Вся идеология социализма была насквозь лживой. Слушая на собраниях весь этот идеологический бред, становилось не по себе. А однажды, сидя на таком собрании, я, взбешенный откровенной фальшью, под аккомпанемент очередного докладчика разразился гневными строками:
В этой злой, удушающей мгле –
Ложь, цинизм, равнодушие,
И душу разрывает мне
Бездушие, бездушие …
Все лгут, куда-то спрятав стыд,
Страдаю я, их слушая,
И плачет лишь душа навзрыд –
Бездушие, бездушие …
Шепчу я им, почти моля:
«Ложь! Равнодушие!»
Но крепко стянута петля
Бездушия, бездушия …
1983 г.
Зато, выйдя из этого смрада на вечернюю прохладу улицы, я с радостью вдыхал свежий воздух:
Засыпает город, утомленный
Шумом и дневною суетой.
В грустные раздумья погруженный
Я бреду по улице пустой.
Лишь дома притихшие, немые
Равнодушно на меня глядят
И безмолвно, словно часовые,
Фонари потухшие стоят …
1983 г.
Как стремительно летят годы! Давно ли я, совсем еще молодой, как на крыльях из армии летел домой? И вот уже сотрудники отдела поздравляют меня с 50-летием! А одна из них – молодая женщина по имени Люда одарила меня стихами, В них она утверждала, что столетие назад мужчина в 40 лет считался стариком, а ныне и в 50 он «ласковый и нежный зверь», сводящий с ума молодых женщин. Я, конечно же, не замедлил с ответом:
Конечно, лет бы сто назад
В салоне у княгини,
Имея те же пятьдесят,
Я б чинно пил «Мартини».
В лото со старцами б играл,
Ловил бы сплетни в свете,
На нравы молодых брюзжал,
Тащась к себе в карете.
И, сидя в обществе старух,
Из уст моей маман
Я слышал бы «мерси», «шарман»-
Слова, ласкающие слух …
Сейчас, куда свой взор не кинь –
На танцы, рестораны,
Нет ни салонов, ни княгинь,
Лишь пьянь да наркоманы.
Зато солидные отцы
И в пятьдесят не стары
И как патлатые юнцы,
Трясутся под гитары.
Людмила, с Вашим поздравленьем
Я понял многое теперь …
Благодарю Вас … С уваженьем –
Ваш «ласковый и нежный зверь».
1988 г.
Увы, мир неуклонно сползал к нетерпимости, насилию, терроризму. Как хотелось, чтобы миллионы людей на планете совместными усилиями искоренили эти язвы современного мира! Как тут не вспомнить слова блестящего финала девятой симфонии Бетховена: «Обнимитесь, миллионы, миру этот поцелуй!» Именно эти волнующие слова стали девизом моего следующего стихотворения:
«Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!» -
Так вопрошал герой Шекспира,
Ведь люди с сотворенья мира
Пролили столько горьких слёз,
Но все не впрок – и как колосс
Над миром Гамлета вопрос.
А Гамлет сам? Он - мщенья жертва:
Убив Полония, Лаэрта,
Убив в конце концов себя,
Увы, и он жил не любя.
Ведь он-то знал, как мир наш горек,
Что на планете зла – не счесть,
Он видел, кем стал «бедный Йорик»,
И все-таки он выбрал месть.
Пора, пора жить по законам
Любви, согласья, доброты:
Ведь мир у роковой черты –
Так обнимитесь, миллионы!
1988 г.
Идеология коммунизма, а с нею и советская власть буквально трещали по швам. Как утопающий за соломинку, цеплялись советские лидеры, пытаясь удержаться на плаву. Жестоко подавляли они нарастающие вспышки народного волеизъявления. Вильнюс, Сумгаит, Тбилиси – этот трагический список неуклонно расширялся.
Вот как я отреагировал на кровавые события 9 апреля 1989 года в Тбилиси.
КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Скорбит потрясенная Грузия,
Кроваво горит небосвод,
Ужас, подобно контузии,
Болью сковал весь народ.
Народ, даже в дни потрясенья
Никогда не давал волю страсти …
В кровавое воскресенье
Ввергли кровавые власти.
Им бы к народу спуститься,
Но в них разыгрался бес
И вырвались злобные лица
С лопатками наперевес.
Презрев все святое на свете,
Сметали людей на ходу –
И падали женщины, дети
В этом кровавом аду.
Народу грузинскому верю я –
В добре, красоте его сила,
Но как же Лаврентий Берия
Вырвался из могилы?!
Поруганы честь и свобода,
Но верим мы в праведный суд.
Так пусть от суда народа
Его палачи не уйдут!
С годами и это несчастье
Как всё растворится во мгле …
Пусть царствуют мир и счастье
На древней грузинской земле!
1989 г.
Заканчивался этот, не самый благополучный 1989 год. А что же ждать от следующего года – года Лошади?
Сколько их было – прошедших годов:
Тигров, Драконов, Змей и Котов!
Мы хорошо их познали повадки –
Что же теперь ждать от резвой Лошадки?
Будем на месте топтаться все скопом,
Иль перейдем на неспешную рысь?
Может быть, все же помчимся галопом
В недостижимую высь?
Счастье народа – священное право!
Жаль, что у нас еще много людей –
Тех, кому тихая поступь по нраву:
«Ямщик, не гони лошадей …»
31.12.1989 г.
НА ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ
Я все больше и больше убеждался в том, что начатая в стране Михаилом Горбачевым перестройка выдохлась. А когда молодчики из антисемитской организации «Память» нагло подняли головы, во мне впервые созрела мысль о репатриации в Израиль. Дошло до того, что соседка по лестничной площадке – молодая и очень приятная русская женщина без обиняков заявила мне:
- Виктор, если начнется погром, вы приходите к нам. Мы – русские, и вас тут искать не будут. После этого я уже не колебался …
Поначалу жизнь на Земле Обетованной оказалась очень нелегкой. В отчаянье я выплеснул такие строки:
Страстному призыву сердца внемля,
Я решил: «Да будет алия!»*
И шептал, вступив на эту землю:
«Здравствуй, здравствуй, Родина моя!»
*алия – репатриация евреев в Израиль
Все во мне бурлило, ликовало –
Я впервые горд, что я – еврей!
Это счастье жизнь начать сначала
На священной Родне моей!
Незаметно жизнь в заботы ввергла:
Нет работы, нет своего жилья –
Неужели ты меня отвергла,
Родина священная моя?
Я же к вам с надеждою стремился,
Предков исторических края!
Чем же пред тобой я провинился,
Родина священная моя?
В сердце мысль горькая закралась
И живу, в душе ее тая:
«Ничего, немного мне осталось,
Родина священная моя.
А засыплют саван мой землёю –
Пусть напишут, как хотел бы я:
«Наконец сроднился я с тобою,
Родина священная моя …»
1990 г.
Увы, дальнейшая жизнь рисовалась мне в мрачных тонах. И следующее стихотворение написано в том же минорном духе:
Моя жизнь – каверзная драма,
Я – ее безумный драматург.
Добрая, заботливая мама,
Как же я с тобой расстался вдруг?
Как оставил я места родные,
Где была работа и жилье?
А теперь … Теперь – кто мы такие?
Сердце разрывается мое.
Беженцы без родины и крова,
Без работы, без жилья, друзей.
Думал ли, что жизнь так сурова
На «священной родине моей»? …
1991 г.
Еще перед отъездом мы с мамой договорились: если у нее возникнет желание переехать в Израиль, я приеду за ней, и это нелегкое путешествие она совершит с моей помощью. А пока, чтобы не огорчать маму, я писал ей, что у меня все хорошо и никаких проблем нет.
Постепенно жизнь, и в самом деле, стала налаживаться. Я уже работал в русскоязычной газете «Новости недели», а вечерами подрабатывал смотрителем в тель-авивском музее. Конечно, уставал ужасно. Как-то очень уставший, сидя в одной из галерей музея, чтобы не задремать, я достал из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги. Так появилось новое стихотворение:
Вечер … Снова я в музее …
Безнадежно утомлён …
И в притихшей галерее,
Как обычно, клонит в сон.
И в дремоте одинокой
Вдруг забрезжил дивный свет:
Город юности далёкой
Всплыл в туманной дымке лет.
И в мечте несбытной, дерзкой
Узнаю вдруг Эрмитаж,
А за ним красавец-Невский,
Переполненный Пассаж.
Вот и улица родная,
Мамочка, мои друзья,
И ком к горлу подступает –
Ведь давно не с ними я.
Но неясная тревога
Шепчет мне: возврата нет –
Там ведь жизнь так убога …
И померк тот дивный свет.
И открыв глаза устало,
Горькой думою томим.
Я услышал вдруг из зала:
«Слиха, эйфо шерутим?»*
1991 г.
*Простите, где туалет (иврит)
ЭТОТ СКОРБНЫЙ ДЕНЬ ВСЕГДА СО МНОЙ …
В своих письмах мама сообщала, что жизнь ее вполне устроена: продукты ей покупают старший сын Борис и его жена, а готовит себе, слава Богу, она сама. А я в одном из своих писем заверил маму, что обязательно приеду повидаться с ней следующим летом. Увы, приехать в Ленинград мне пришлось гораздо раньше – 8 ноября 1991 года тяжелый сердечный приступ оборвал жизнь самого дорогого мне человека. В день похорон мамы из глубин потрясенной души вырвались горестные строки:
Этот скорбный день всегда со мною,
День страданий, безутешных слёз.
Помню, как дрожащею рукою
Я поправил прядь седых волос.
Чтобы пересохшими губами
Целовать похолодевший лоб,
Ощутив внезапный озноб,
Я залился горькими слезами.
Боль немая стиснула мне грудь:
Мамочка, ну что ж ты натворила?
Ты ушла и больше не вернуть
То тепло, что щедро ты дарила.
То тепло, что неуемной вспышкой
Излучал заботливый твой взгляд –
Ведь с тобою даже в пятьдесят
Оставался я еще мальчишкой.
И с тех пор в душе моей надлом,
Жизнь течет безрадостно и вяло
И напоминают о былом
Письма, что когда-то ты писала.
Дни бегут тоскливой чередою,
Вереница беспросветных дней.
Тебя нет … И все же ты со мною –
Ты навеки в памяти моей …
1991 г.
Какие страшные слова «Тебя нет …»! Только с уходом мамы пришло осознание того, что я – давно не «ласковый и нежный зверь», а увы, немолодой человек, который, по образному выражению, уже «едет с ярмарки». И в следующих строчках я впервые сделал такое невеселое признание:
Мне жизнь казалась бесконечной,
Прекрасной, радостной, беспечной …
Промчались годы скоротечно
И понял я: ничто не вечно …
1991 г.
А жизнь шла своим чередом … Очень часто меня угнетали грустные мысли о нравственном и культурном упадке многих людей. Что явилось причиной этого? Большевистский переворот в России? Две кровавые мировые войны? Разгул терроризма?
О, век двадцатый … Не пойму –
Что вдруг с тобой случилось?
Скажи, ответь мне - почему
Все круто изменилось?
Исчезли смокинги, кареты,
Маханье вееров, лорнеты,
Учтивость, светский этикет,
Да и само понятье «свет».
И, к сожалению, в народе
Давным-давно уже не в моде
Канова,Тициан, Растрелли,
Вивальди, Моцарт, Ботичелли.
Кто вместо этого навлёк
На мир безнравственности рок?
И вместо скрипки Страдивари
Вокруг бренчанье на гитаре,
А вместо фраков – джинсов рвань,
Наркотики, насилье, брань …
А дальше? Что же дальше будет?
Задумайтесь! Еще не поздно, люди!
1993 г.
УРАЛЬСКИЙ САМОРОДОК
Спортивной журналистике я отдал 34 года. Это – работа на крупнейших соревнованиях по футболу, хоккею и шахматам и интервью со знаменитыми футболистами, хоккеистами, шахматистами и тренерами.
И все же главной темой для меня на протяжении десятилетий оставались шахматы. Проведенные мною интервью с Максом Эйве, Михаилом Ботвинником, Михаилом Талем, Борисом Спасским, Марком Таймановым, Виктором Корчным, Игорем Бондаревским и другими гроссмейстерами позволили мне постичь не только характеры этих выдающихся шахматистов, но и внутреннюю логику и колоссальное напряжение борьбы за шахматной доской.
Ботвинник и Петросян ради достижения своих целей не раз шли на сделку с совестью, но подлинный расцвет «закулисного смрада» явил собой обласканный советской властью и всецело поддержанный органами КГБ «уральский самородок» Анатолий Карпов.
О ВРЕМЕНА, О НРАВЫ …
О, шахматы! Игра богов!
Мир удивительных свершений,
Борьба блистательных умов,
Характеров, мировоззрений.
И в мире этом с давних пор
Царили Греко, Филидор,
Чуть позже задавали тон
Пол Морфи, Говард Стаунтон.
А Стейниц? Исполин, гигант,
Создатель нового ученья,
В свои великие творенья
Вложил недюжинный талант.
И словно легендарный Данко,
Ярчайший источали свет
Алехин, Ласкер, Капабланка-
Блестящих гениев букет!
У них, у первых чемпионов –
А их легко по пальцам счесть –
Помимо шахматных канонов
Всегда была святыней ЧЕСТЬ!
Сегодня заповеди эти
Почти что сказочная быль –
Давно на шахматной планете
Советский утвердился стиль.
Ботвинник, также Петросян –
Пускай земля им будет пухом! –
Но каждый, право, не по слухам
Прославился как интриган.
Играли и писали книги,
К тому ж весь шахматный свой век
Плели коварные интриги
Против гроссмейстеров-коллег.
Ботвинник – тот по-королевски
Плел свою сеть – всё гладь и тишь,
А жертвы – Керес, Бондаревский,
Лилиенталь и Левенфиш.
Стиль этот оказался ходок –
Минуло тридцать – сорок лет,
И вот «уральский самородок»
Явил собой его расцвет.
Раскрылся он довольно рано –
Невинный юноша на вид,
«Созрел» же в Багио, Мерано
Сей шахматный иезуит.
Рождались каверзные планы
В столице родины Москве,
Их претворяли интриганы-
Батуринский и Севостьянов
С великим Кампо* во главе.
*Кампоманес – Президент Международной шахматной федерации
Подлоги, подкупы, угрозы –
Все в ход пускали виртуозы …
Под этой каменной стеной,
Увы, не устоял Корчной.
Боец испытанный и грозный,
Бескомпромиссный, полный сил –
И если бы не эти козни,
Наверняка б он победил.
Но в КГБ твердо решили
(Чуть позже это Таль признал),
Что, если б Карпов проиграл,
Корчного просто бы … убили (?!)
Убили бы без лишних фраз –
Им это – плюнуть пару раз!
Корчному уцелеть помог
На этот раз сам Господь Бог.
С такой моральной страшной раной
Мог ли Корчной играть в Мерано?
К тому ж в Мерано эти мрази
Особо не жалели грязи.
В отчаянье и жутком стрессе
Корчной сообщил свободной прессе:
«Я эти матчи не забуду –
Впредь с Карповым играть не буду!»
Так мракобесы и невежды
Развеяли его надежды …
Ну, а затем, довольно скоро –
Прошел, быть может, только год –
Настал Каспарова черёд
Схватиться с этой черной сворой.
Мир шахмат вновь повергнут в ад –
Интриг и козней водопад …
Как интриганы ни старались,
Они на сей раз просчитались.
Каспаров быстро осознал:
Грядет большая перестройка.
Сражаясь мужественно, стойко,
Он Карпова переиграл.
А что же Карпов? Он для вида
«Переродился» в демократы …
Ужель простила все Фемида?
Ужель он избежит расплаты?
На нем пятно нечистой славы -
О мир, о времена, о нравы! …
1995 г.
Увы, жизнь – это лотерея. Однажды я бежал, чтобы успеть вскочить в стоявший на остановке автобус и очень был огорчен тем, что автобус ушел, как говорится, «у меня под носом». Следующий автобус нагнал предыдущий, который был … взорван и стоял окутанный черным дымом, а вокруг суетились полицейские и врачи скорой помощи … Каприз судьбы …
После очередного сокращения штатов в газете я стал работать охранником в школе. Моим рабочим местом стала будка. Вечерами, когда жизнь в школе замирала, я с несвойственным мне упорством штудировал иврит. Поначалу было очень трудно, но именно в этот период у меня появился консультант – юная и очаровательная ученица компьютерных курсов.
Сыграла жизнь злую шутку –
Писатель, журналист, поэт
Едва достигнув зрелых лет,
Я сел в … сторожевую будку.
Да, возраст мой, увы, не шутка,
Тут никаких сомнений нет.
Вся шутка в том, что эта будка,
Быть может, меньшая из бед.
Работа – что сказать? – не ах,
Зато нашел уединенье,
Где все невзгоды и сомненья
Тотчас выплескивал в стихах.
Так много хочется сказать –
Ведь жизнь, что таить, сурова:
И не с кем обменяться словом,
И руку некому подать.
И пусть убога будка эта,
Нет в ней уюта и тепла,
Зато однажды, как луч света,
В нее принцесса вдруг вошла.
И средь людского равнодушья,
Неуважения, бездушья
Ее приход, как солнца луч,
Блеснувшего вдруг из-за туч.
И заходя порою в будку,
Улыбкой дивной одарит,
Поможет одолеть иврит
И упорхнет через минутку.
Быть может, это мне приснилось?
Быть может, скоро сон пройдет?
Ведь как во сне она явилась
И как во сне она уйдет …
1996 г.
Да, жизнь - это прихоть Всевышнего. Не один раз я вспоминал тот, взорванный автобус, в котором мог находиться я …
Жизнь – это радость? Пустое, поверьте!
Жизнь – ожиданье в приемной … у смерти.
Каждый идет к ней своею дорогой –
Той, что нам свыше начертана Богом …
1996 г.
Место моей работы я шутливо окрестил «Болдинской будкой». Болдино – только по количеству написанных мною стихов и поэм, а вот о поэтической вершине гениального поэта я мог лишь мечтать. Недаром же поэтому поводу я писал:
« … творил он поэтической душой,
А я, Бог весть, что вытворяю …».
Как-то под впечатлением увиденного по телевизору осеннего пейзажа родного Санкт-Петербурга, мне вдруг ностальгически стало очень грустно:
Мрачно нависли свинцовые тучи,
Дождь выбивает унылую дробь
И навевают щемящую скорбь
Листьев уже опавших кучи.
О, как печальна агония эта!
Рвет на куски она сердце поэта …
Листья, ужель вы забыли денёчки,
Как распускались набухшие почки?
Как солнце грело, как влага питала,
Как ранним утром роса вас ласкала,
Как каждый день наслаждением было
Вновь наливаться волшебною силой.
Дивные дни … Жаль, они пролетели …
Ветер и дождь поглотили их.
Листья поблекли и пожелтели,
Медленно жизнь угасала в них.
И, расставаясь с одною березой,
Тихо роняли прощальные слезы.
Но ведь не вечны дожди и морозы …
Вновь пробудятся от спячки березы,
Соком нальются зеленые почки,
Чтобы родить молодые листочки …
В жизни людской тот же самый уклад:
Яркий расцвет и печальный закат …
1996 г.
ПЕРЕПИСКА С ЭММАНУИЛОМ ШТЙНОМ
С особой благодарностью хочется отметить ту огромную поддержку, которую оказала нам моя двоюродная сестра Юдит. Этой энергичной жизнерадостной женщине довелось пережить самое страшное – гибель сына, которому едва минуло двадцать лет. Памяти погибшего от рук палестинских террористов юноши я посвятил очень искреннее стихотворение, которое было включено в программу по литературе одной из тель-авивских школ.
ЙОРАМ
Он молод был – едва за двадцать,
Он только начал жизнь свою.
Ему бы весело смеяться,
С любимой девушкой встречаться,
А он – мальчишка пал в бою.
А как его все восхищало –
И голубой морской простор,
Полей цветное покрывало
И пастбища на склонах гор.
И как чудесно пахнет мята,
Как яблони в садах цветут,
Как молоко сосут ягнята,
Как в небе облака плывут.
Одно он ненавидел люто –
Террор, что сеет кровь и смерть,
Любил он жизнь и потому-то
Так торопился повзрослеть.
Мальчишка с чистою душою -
Как пылко в грезах он витал!
В бою с врагами, пав героем,
Недолюбил, недомечтал …
Он был израильским солдатом
И бесконечно дорог нам,
Погиб он в шестьдесят девятом,
А звали юношу Йорам.
Йорам погиб …Но не напрасно –
Ведь он оставил память нам:
Все то, что в жизни так прекрасно,
Любил и защищал Йорам …
1996 г.
Я очень люблю музыку! Причем – музыку, независимо от жанра: симфоническую, оперную, эстрадную, старинные романсы, народные песни и многое, многое другое.
Удивительно, в голове моей очень часто звучат полюбившиеся мне мелодии. Увы, этого я не могу сказать о современной эстраде, которая за редким исключением, докатилась до откровенной пошлости. И однажды, услышав очередной современный «шедевр», я просто не мог промолчать.
Какие песни раньше были!
С ними рождались, с ними жили,
В войне жестокой победили –
Те песни в сердце мы хранили.
«Катюша», «Соловьи», «Смуглянка»
И задушевная «Землянка».
В них – писем смятые листы
И разведенные мосты,
Записки чьей-то пара строчек
И синий скромненький платочек.
Цвели в них яблони и груши,
Шумел сурово брянский лес
И бередили наши души
Шульженко, Козин и Бернес.
В их песнях жил чудесный мир:
Свиданья, парочки влюбленные
И солнце за день утомленное,
Цветущий в розах парк Чаир.
И в мрачных, тесных коммуналках,
Где жизнь текла убого, жалко,
Где ужасы ночных звонков,
Шуршанье черных «воронков»
И страх арестов и допросов
Ввергали в леденящий шок,
Звучали Дунаевский, Строк
И песней душу грел Утесов …
В шестидесятых стали вехой
И Кристалинская, и Пьеха,
И Хиль, и Клемент, и Кобзон –
Как пел душевно баритон
О пароходах и матросах
И о дымке от папиросы.
Нет, песням этим не забыться!
И помним мы с тех давних пор
Гор вереницы, елей ресницы
Над голубыми глазами озёр.
Мы помним голоса и лица –
Гуляев, Трошин, Отс, Кострица.
А разве пели ради славы
Высоцкий, Галич, Окуджава?
Ведь песни их о людях чистых -
Геологах и журналистах,
Любивших свой народ, страну,
О мальчиках, ушедших на войну …
Шли годы и менялась мода.
Увы, наверно, ей в угоду
Исчезла в песнях мелодичность,
Да и певец уже не личность.
И вот привычная картина:
Хрипит патлатая детина,
Он не поет – бормочет что-то,
Трясется до седьмого пота.
За ним вульгарные девицы –
Открыты груди, ягодицы,
Желанья, чувства – все натурой,
В экстазе публика трясется –
Юнцы без вкуса и культуры,
Все это песнями зовётся.
А жаль … Нам в песнях так важна
Хрустальной чувственности нота –
Ведь песня людям так нужна,
Как птицам крылья для полета …
1996 г.
Часто люди говорят: жизнь – суета сует. Годы мелькают незаметно и понимаешь это после … очередного юбилея.
Задумайтесь: чем мы живем?
На что мы тратим нервы, силы?
Работаем, едим и пьем
И очень часто - всё не мило.
По магазинам суетимся,
Уборки делаем ворча,
С сердечной болью спать ложимся
И уповаем на врача.
Считаем мы, ворча, расходы
И тут не скажешь: «Все о'кей!»
Мелькают незаметно годы –
За юбилеем юбилей.
И думаешь: какая жалость,
Что пролетела жизнь беззвёздно,
Но понимаешь слишком поздно:
Не годы, а рутина - старость …
1997 г.
В середине 1998 года у меня завязалась дружеская переписка с одним их самых лучших знатоков русской поэзии зарубежья уроженцем Варшавы, а с конца 60-х годов – жителем американского городка Орандж Эммануилом Штейном. Штейн выполнял функцию пресс-атташе Виктора Корчного на матче с Карповым в Мерано. Но главным детищем его была начатая «Антология русской поэзии зарубежья».
Увы, в следующем году Штейн неизлечимо заболел. Но он мужественно боролся со страшным недугом. «Главное, - писал он мне, - успеть завершить дело всей моей жизни». Желая морально поддержать Эммануила, я послал ему свое новое стихотворение:
СЫНЫ РОССИИ
Посвящается Эммануилу Штейну
Сколько их, разбросаных по свету
И уже ушедших в мир иной –
Скульпторов, художников, поэтов,
Разлученных со своей страной.
В чем же их таланта мудрость, сила?
Что родил их вдохновенный труд?
Может быть, ответят их могилы,
Где последний обрели приют?
Но молчат пристанища немые –
Вечный здесь покой и тишина …
Кто ж вернет забывшей их России,
Давшие ей славу имена? …
1999 г.
Ниже в письме я сделал приписку: «Это сделали Вы!»
Это стихотворение очень растрогало Штейна, и он в очередном письме спросил: «Не сочтете ли Вы возможным посвятить это замечательное стихотворение мне? Если Вы не возражаете, пошлите с посвящением его мне. Это скрасит мне немногие оставшиеся дни …»
Штейн просил сообщить ему мои краткие биографические данные, давая понять, что «Сыны России» как бы объединяют и предваряют всю тему «Антологии русской поэзии зарубежья». Конечно, я тут же послал это стихотворение, но уже с посвящением ему. Увы, вскоре Эммануил Штейн ушел из жизни …
Часто вспоминая Эммануила Штейна, я искренне сожалел о его безвременной кончине. Я был горд, что такой знаток русской поэзии высоко оценил мои стихи, а одно из них – «Сыны России» удостоил чести быть включенным в «Антологию русской поэзии зарубежья». Лишь смерть помешала ему закончить и издать свое детище …
Я уже не раз упоминал о своей всепоглощающей любви к музыке. С каким наслаждением я слушал гениальные мелодии Оскара Строка – «Голубые глаза», «Скажите, почему?», «Лунная рапсодия» и другие.
Мелодии Оскара Строка …
Я вновь в их чудотворной власти -
В них столько утонченной страсти,
Прекрасной, чистой и высокой!
И юности далекой грезы:
Надежды, радости, печали,
Лаская душу, зазвучали,
Невольно исторгая слезы …
1999 г.
(Продолжение следует)