При достаточно заинтересованном и внимательном чтении не трудно было бы заметить, что целый ряд про-мелькнувших на моей страничке стихотворений совершенно очевидно стилистически и эмоционально тяготеют друг к другу. А по сути, представляют собой некий пространственно-фрагментарно реализованный монолог, выстроенный на основе общей внутренней органики. Потому, включив сюда ещё ряд текстов, я соединил их в единый «MONODICTUM» (да простят меня за этот произвольный греко-латинский словесный «монокентавр»).
Тому, кто, вооружившись достаточным терпением, доберется до конца явленного здесь «монодиктума», я вполне мог бы предложить печеньку и чашечку кофе со стопочкой коньяка в придачу. Но ... , к сожалению, рабочий формат сайта stihi.ru такой возможности не предоставляет! ))))
***
Войдёшь сюда легко.
Как в масло острый нож.
Я буду рад, когда меня поймёшь .
А если не поймёшь – я тоже не в обиде!*
Я вовсе ничего не должен «Энеиде»,
и не склонял в строкАх гомеровские перлы,
и классикой стиха не действовал на нервы.
Я временами просто лепетал.
Не сколотил солидный капитал,
ко многому был просто равнодушен,
не умащён елеем, не надушен,
не облачён в пустые кружева,
в которых просто тонет голова
как в расфуфыренных и ритуальных брыжах,
что затрудняют каждый вдох и каждый выдох.
Не ментор, не пророк,
не гений развлечений,
не камень,
не порог на стыке поколений –
всего лишь аргумент разнообразных мнений,
вселяющихся в нас мятущейся толпой,
щекочущих ребро бегущею строкой,
всего один абзац
в большой реке сомнения,
след логики вещей
и самовыражения,
как призрачный туман над стылою водой.
Я здесь как старый конь,
что шёл на водопой.
Я молча громоздил слова и предложения –
(шуршащей мелюзгой кишащий карнавал),
и выражал подспудные влечения –
пусть где-то что-то как-то переврал,
но кое-что сказал,
(судить не мне об этом) –
со стороны верней об истине гадать.
Я только никогда не мнил себя «пойетом»,
и, точно, никогда о том не буду мнять!
На свет, сквозь камни тянется трава.
И бабочки летят на свет ночные.
Ко мне под руку капают слова
неспешно,
словно капли дождевые.
Мир так велик.
А я, родившись в нём,
здесь, среди множества доктрин,
религий, сплетен
был так ничтожен, мал и незаметен,
но попытался думать обо всём –
так беззаботно поступают дети
пока их не погладят кирпичом.
***
Над городом беззлобная зима.
Морозный ветер не щекочет уши,
и этот небольшой клочок прибрежной суши,
рассыпав эхо у подножия холма,
как будто вывернул навстречу ветру душу.
Взбегают вверх крутые переулки,
умерив шаг, запыхались дома.
Их шаг такой поспешный, дробный, гулкий
ведёт совсем в другие времена –
в истории глухие закоулки,
в которых им другая жизнь дана.
Над головой совсем другое небо,
где ни забот, ни ссор, ни ширпотреба –
но только голая прекрасная мечта.
Ах, нет! Совсем
не голая.
Нагая.
Общедоступная, отнюдь не дорогая,
такая необъятная, большая,
которая всегда освящена
народной, неизбывною любовью,
добытая трудом, пролитой кровью –
мечта о невозможном, НИ О ЧЁМ,
прописанная местным психврачом.
Ну, вот и всё! Кругом гуляет ветер.
И только ветер здесь за все в ответе.
Его порывы комкают в траве,
всё то, что оставалось в голове.
Возможно снова будет мелкий дождь …
***
Я не люблю стихов о настоящем.
Тем паче о несбывшемся, пропащем.
Да и вообще, я не пишу стихов.
Я просто вор, угонщик странных слов,
таких убогих, жалких, беззащитных,
и непричёсанных, порой парнокопытных,
порой колючих, даже плутоватых,
но всё же чаще просто косолапых.
***
Опять, зима –
там, за окном!
По эту сторону,
в квартире,
отгородившейся стеклом,
я все равно живу в подлунном мире,
хоть и под кровлей, и бетонным потолком,
под нависающим Вселенским башмаком.
Здесь изначально нет ни выхода, ни входа
ни для меня, ни в целом для народа.
И даже шалый выход в никуда,
такой простой, бесхитростный, усталый
хоть по пролётам лестничным,
пусть даже и по шпалам –
совсем не выход в вечность, не свобода,
хоть вечность здесь совсем не время года.
Здесь время года – лишь одна беда,
и щедрость тучного, зловредного приплода
не исчезнет в ней, не сгинет никогда.
Вот и сейчас диктует мне слова
она, не озаботившись их смыслом.
А там, вдали, на тополе обвислом
повесилась и спит заблудшая звезда
не интересная ни магам, ни хронистам.
Я понимаю, что испорченной строкой
бездумно порчу людям настроенье,
но мне так надоело «приснопенье»,
что я проснулся и ступил не той ногой.
Возможно, где-то кончится зима.
Расправьте крылья, страстно верьте в лето.
Мой личный демон шепчет не про это.
Ведь в мире этом вечная зима,
в которой обращается несчастна планета,
и вечно гаснут брызги старых звёзд,
как будто капли чьих-то горьких слёз.
Я, здесь споткнувшись, встал, но не очнулся.
Скажите, я уснул, или проснулся?
Я как-то странно в этот мир попал,
и он не содрогнулся, не пропал,
ничуть меня, приняв не устыдился.
И я, в ответ ему, не возгордился.
Я просто стал кем стал, и миру удивился!
***
Пускаюсь в путь по торенным следам,
отдав себя на растерзанье следу,
дорогу уподобив людоеду,
чтоб колесить по стоптанным стихам.
Я растерял в пути свои слова,
рассеял в прах по рубежам обочин,
был огорчён, распахнут, обесточен,
изведал огорчения и страх,
был призрачным свечением отмечен.
Но мир неумолим, а я не вечен.
Мой в жизни след истёрт и обесцвечен,
и силы нет ни в мыслях, ни в словах (ногах).
Куда теперь? Какой осилю путь?
Кто скажет мне?
Бреду куда-нибудь!
За что мне эта каверза досталась?
В ней сон и боль, надежда и усталость,
и мудрости неспешной благодать.
Меня возможно станут попрекать,
что я не очень точно изъясняюсь,
что часто так беспомощно теряюсь
в тягучей фразе, в дебрях языка,
что след оставила не мысль, а лишь рука.
Я часто всматривался в тёмные века,
но и от нашего я часто цепенею.
Я говорю с ним просто, как умею.
И так уж ли дорога далека?
***
Я до сих пор
не мастер говорить
ни сам с собой,
ни с жизнью,
ни с друзьями. Я до сих пор
не научился жить,
ни так, вообще,
(тем более, стихами).
Жизнь пережить на хлебе и воде,
как то ни странно, и легко и просто.
Непросто доверять своей судьбе,
что нас всегда доводит до погоста
престранным и причудливым путём,
пообещавши булку с молоком.
И надо быть последним простаком,
чтобы в роскошь этой булки страстно верить,
ну, а потом оплакивать потерю,
от скромных благ отбившись кулаком.
Не лучше ль стать безумным моряком
в ревущем, разъярённом океане,
что расходился, как буян по пьяне,
чтоб яростно расстаться с кошельком.
***
Жизнь прожитА.
Но мало в ней подробностей,
событий и различных неудобностей.
Случайностей, и тех вполне умеренно.
Я не был здесь покойником, беременным –
надеюсь я всё это впереди,
поскольку сердце тикает в груди,
колотится, как муха о стекло.
Внутри меня не лето,
но тепло
пока.
Хотя уже не жарко.
А значит, вроде,
не грозит запарка,
поскольку больше некуда спешить,
чтобы себя пытаться пережить.
Я мог бы отложить себя на завтра,
чтоб невзначай не совершить фальстарта
в какие-нибудь Нео-Нетуда,
где вместо слов журчит одна вода,
а вместо Пятницы пристроился Среда,
а при Среде уже не Робинзон,
а только непутёвый фармазон,
а с ним какой-нибудь Назон, или Проперций,
что никогда не надевали берцы
***
Я, в общем, скептик.
Но зато не сволочь.
И это не единственная горечь,
которую я мог бы предложить
за будничным
и праздничным столом –
хоть в небесах,
хоть нищим, хоть богатым,
и прОклятым ни в чём не виноватым,
и даже всем козлам мудаковатым –
каким-то там чего-то депутатам,
вождям, дождям,
лесам, полям и рекам,
и в облаках зияющим прорехам,
прямым эфирам,
радиопомехам,
не от чего пустой дыре во лбу,
и одинокому бетонному столбу,
что звёздной ночью вышел на дорогу,
чтоб об него сломал прохожий ногу.
***
Я заблудился. Впрочем, не намеренно.
Гляжу и вижу: «ерь» и «ять» потеряны,
и к ним в придачу сгинула «фита».
Мелькнула мысль, что жизнь теперь не та.
В ней стало меньше конского навоза
и реже смерти от туберкулёза, коклЮша,
кори и дизентерии, но
здесь живут на голову больные
и радостно пускают пузыри
кадавры, вурдалаки, упыри.
И хоть на вид мы стали здоровее,
не думаю, что люд живёт мудрее.
Среди него так много страхолюд,
но им, однако, руку подают
и отдают за оных голоса
поскольку люди верят в чудеса
и всякую немыслимую хрень,
о чём подробно здесь судачить лень.
Считать, что мудрость зреет коллективно,
по меньшей мере, глупо и противно.
***
Ты можешь биться головой об лёд,
и расшибаться о глухую стену.
Народ подумает, что пьяный идиот
в сердцах изображает Мельпомену.
Он тут же жалостно тебя мельпомянёт,
расставив бодро знаки препинания
и, в общем, правильно трагедию поймёт
в пределах своего существования.
Таков всегда превратный смысл вещей,
рассчитанный на детскую наивность
и веру в то, что вид своих ушей
доступен лишь, как божеская милость.
Не сей раздора в праведной душе,
не возбуждай язвительных сомнений,
не будь коварным, как старик Фуше,
и не пиши дурных стихотворений!
Вот синий Спенсер на зелёном Трубецком.
Под ним лежит тишком Макиавелли,
И Рассел по соседству петушком,
как старый генерал от инфантерии.
Что за хреновина, о чём здесь речь идёт?
Кто с кем, на ком в компании с друзьями?
Я просто засиделся за столом,
и всё плывёт теперь перед глазами.
Какая-то Гоморра и Содом
передо мной навалом, вперемешку!
И даже, стоя, кверху корешком!
И, распластавшись, будто бы в насмешку!
Образовался маленький бедлам,
Локальное застольное расстройство.
Но я ему значенья не придам
в попытках толковать мироустройство.
***
Стоят на полках,
дружно кажут фиги
уже давно прочитанные книги,
а в глубине словесных повторений
чадит и меркнет опыт поколений.
Да что весь опыт,
или книги-фиги
для бредней философского расстриги,
который бредит на клочках бумаги,
где слов его безумные ватаги
о чём-то шепчутся,
кричат и торжествуют,
дурачатся,
судачат
и тоскуют,
и в недрах фраз
давно погребена
их псевдо-первородная вина,
грехи отцов
и небезгрешных дедов,
и вопли эврики
немытых архимедов,
чумазых,
яблочнопришибленных ньютОнов,
скрипящих,
словно старый шкаф,
платонов,
с которыми расстаться
я готов
для пошлых вздохов
и дурацких слов!
Не знаю, правда, как,
или надолго
я буду корчить из себя филолога,
люболога, лингвиста и словОсофа,
за борт из таза выпихнув
философа .
И так мудрец в худом тазу пустился по морю в грозу.
***
Пора начать работу над ошибками,
такими неудобными и липкими,
случайными, залётными и внешними,
серьёзными, поспешными, кромешными.
Ну, что же!
Жизнь наполнена улыбками,
как сине море золотыми рыбками.
И все они улыбчиво кривляются,
сулят вам блага, но при том кусаются.
Всегда бывает хорошо и плохо,
и в этом суть времён с названием «эпоха».
Бывали времена царя-Гороха,
или какого-нибудь грека-диадоха –
к примеру, скажем грека Птолемея,
или ещё какого прохиндея,
какого-нибудь псевдо-полководца –
таких не так уж мало наберётся.
Жизнь никогда не строят без подвоха.
А вот его расцвет – эпоха Лоха.
Когда-то в древней роще Академа
блистали слово, тема и система,
и там вещал «божественный» Платон,
а не какой-нибудь японский покемон.
От тех времён остался долгий след
и всякие беззвучные идеи,
к которым льнули и святые, и злодеи,
но вроде не причастны иудеи,
поскольку даже неоплатонизм
не освятил ни крест ни коммунизм,
не говорил про тёмное либидо,
и не упоминал царя Давида.
Я, впрочем, зарываюсь в этот текст,
оглядываясь с сожалением окрест
за неимением других достойных мест
но вынырну тогда и только там,
где мысль читают тихо по слогам
и после этого с трудом её глотают
однако всё равно не принимают.
***
В природе не бывает пустоты.
Она в тебе. Хоть ты и часть природы.
Пустыми могут стать потраченные годы
на что-нибудь случайное «НЕ ТО»,
в сто раз глупее, чем пустое «спортлото».
Пространство сущего не терпят пустоты.
Но в нём пересечения оказий
в бессмысленной игре многообразий
и в выраженьи мировой тщеты,
где ты блуждал и заблудился ты.
Всё это идиотское «НЕ ТО» –
нелепое как старый конь в пальто
в какой-нибудь простой «гитаговинде»,
и даже непростой «ауробинде».
Простите за нелепейший пример.
Вот, если б я не наплодил химер,
был многословен и искусен, как Гомер,
придумал бы вам что-нибудь другое,
такое вот громадно-непустое,
как Древний Рим, а то СССР.
Был у меня дорожный несессер,
невероятно старый и помятый,
как ныне воскрешаемый диктатор,
или другой коварный изувер,
из разных хроник, мемуаров,
всяких вер,
разнообразных многословных пресмыканий,
в пустых мозгах коротких замыканий,
и грязных мыслей и дурных манер.
Так вот, я вытащил сей старый кошелёк
и в мусорник ближайший отволок.
Его я мусорнику этому доверил,
и этот мусорник с тех пор в меня поверил.
***
Ищу в себе многообразие,
которого в природе нет,
ныряя в бездну многофразия,
а там … , семь бед – один ответ!
На что ответствую глаголами,
кручу язык, как помело,
и для чего молчанье-золото
я обменял на серебро?
А, может быть, всего на олово,
или замызганную медь,
как будто мне (как будто смолоду)
на ухо наступил медведь.
И вот теперь, бряцая фразами,
я говорю: «прошла зима!».
Сурово окнами безглазыми
в округу вперились дома,
споткнулась улица бесснежная
и перед домом разлеглась,
и утомилась мысль небрежная,
ища потерянную связь.
А мыслилось: «уже свершилось!»
Окрест нахохлились дома.
В природы голую постылость
ворвалась снега кутерьма.
И эта буйная угроза
спугнула грубо и смела
приходом первого мороза
остатки робкого тепла.
И вот, теперь зима-старуха,
тряхнув слежавшимся мешком,
и тротуары и дороги
припудрит белым порошком,
и будет выть голодным волком,
на землю хищно припадать,
кружиться злобно по просёлкам,
и ветви голые глодать,
всем будет действовать на нервы,
несправедливо обижать,
и, обложив осадой долгой,
со всех сторон давить и жать.
Ан, нет! Уже почти случилось,
но вот опять не повезло.
Но почему, скажи на милость,
в природе торжествует зло,
и почему обман и дрязги
летят дождём за воротник,
а я такой ленивый, праздный
черчу бесхитростный дневник.
***
Ползёшь за сменой настроений,
а этой смены нет и нет.
И дней твоих прожитых тени,
как липкий от улитки след,
такой бесцветный и убогий,
неторопливый след безногий,
в котором жизни ерунда
из ниоткуда в никуда
ползёт, как тихая беда.
Какой-то воздух нерифмованный –
такой негладкий заскорузлый,
и снег лежит, как нарисованный,
уже усталый и обрюзгший,
и я бреду дорогой пройденной,
давно истоптанной прохожими,
влачусь шагами прошлогодними
и днями, день на день похожими.
Отныне холод, там и здесь –
в жилищах, в мире заоконном,
несокровенном, неукромном,
но всем открытом, подбалконном,
несочинённом, непрочтённом
в огромном в космосе, в большом,
куда не ходят нагишом.
***
На пыльных полках спит энциклопедия
различного полезного неведения,
того, чего я не желал бы знать,
чтоб не пришлось поспешно забывать.
Я сделал глупость, начал говорить,
произносить слова. А ведь они опасны!
Я сделал глупость – просто начал жить,
и думать просто: жизнь – это прекрасно.
Хотя не вся, не часто, не во всём.
Однако в ней мы дышим и живём,
и проживаем просто – день за днём,
чураясь глупостей и всякой чепухи,
стараясь просто не писать стихи,
и просто жить, запутав все концы,
надеяться, как делают юнцы.
Жизнь – это сон. Не дай себе проснуться.
Проснувшись, ты рискуешь обернуться
и этот сон безумный повторить.
А это значит – ты рискуешь жить,
переживать мгновенья и сомнения,
и глупо сочинять стихотворения,
произносить опасные слова,
такие, например, как «дважды два»,
а то ещё чего намного хуже
бессмысленней, уродливей и уже.
Как я устал от правды полуправд.
От звука слов, что ничего не значат.
И где тот рай и настоящий ад?
Вселенский лжец здесь всё переиначил.
Ходить по битым стёклам босиком
совсем не больно – просто безопасно.
Но оказаться полным дураком,
на сквозняке веков – ужасно!
Терпеть всю гниль, жестокость, мерзость рож,
и говорить с другими о ненужном,
чтоб расплескать и пить чужую ложь,
прожить чужую жизнь необнаруженным,
чтоб тайно в этом мире выживать,
к творцу его забившись под кровать,
не рвать на части дущу, не спиваться
и неожиданно для всех не оборваться
как тонко, плотно скрученная нить,
и до конца всё быть, и быть, и быть … ,
чтобы потом забыть весь этот сон,
и чтоб не встрепенуться, не проснуться,
и, невзначай в тот морок не вернуться.
Всё это жизнь! И нам её терпеть!
Возможно б каждый выбрал жизнь иную,
другую, изначально никакую,
чтоб было легче всю её стереть,
и прогрузившись в вечное молчание,
не издавать ни вздохов, ни мычания,
не поднимая пепельную муть,
и не давая на себя взглянуть
ни из глубин безличных мироздания,
ни из чьего-то личного сознания
через бокал летейского вина,
пролив его в пустые времена.
Уйди, уйди, уйди, уйди! Изыди!!!
И затаись в погибшей Атлантиде.
***
Не ищите меня в облаках,
не ищите меня на Мальдивах.
Пепел к пеплу и к праху прах!
Остальное – не перспектива!
В жизни множество полуправд,
и в сердцах, даже в душах, вроде,
даже где-то в далёком ТАМ,
в смутно явленном переходе.
По заслугам и по грехам,
в счёт потерь и приобретений.
Я всего лишь дал волю словам
в запинающихся речениях
***
Расспроси желания свои,
по бумаге их потом размажешь,
матовой поверхности расскажешь,
что они тебе произнесли.
Канут звуки в глубину листа,
вынырнут негромкими словами,
поплывут у нас над головами
словно птицы с белого холста.
Ситцевые голуби мои,
белые кораблики льняные,
многоточья, точки, запятые –
бессловесно прожитые дни.
Знаю, эту стаю не догнать
в скоростном, стремительном полёте –
сила вся моя в автопилоте,
мне уже свободно не летать,
не парить, беспечно не резвиться –
грохнусь в штопор,
чтоб об стол разбиться!
***