Музей хлеба

Ольга Матыцина
   
Была я как-то в музее хлеба. По залам ходила, рассматривала экспозиции, слушала экскурсовода. Попалась на глаза глиняная корчажка, скромно стоявшая на полочке, и унеслась я в детские годы, в деревню Рогожино. Там родилась мама, там, в саманной избушке на краю леса, жила моя бабушка. Вот у неё я впервые и увидела такую же посудину. Бабушка хранила в ней молоко. Летом вымытые корчажки висели на заборе, жарясь на солнце, а зимой сушились на печке, на шестке.
В избу корчажку с молоком бабушка приносила из дворового погреба, холодного, темного и сырого. Большой амбарный замок на двери придавал ему таинственности. Когда бабушка отпирала замок, и тяжёлая скрипучая дверь отворялась, в проёме показывались каменные ступени ведущие в бездонное чёрное подземелье. На ступенях стояли корчажки, банки с соленьями и спали лягушки. Как только открывалась дверь и солнечные лучи проникали в погреб, лягушки просыпались, начинали прыгать по ступеням вниз и растворялись в темноте... Молоко из таинственного погреба, из неказистого коричневого кувшина с чудным названием «корчажка» казалось мне тогда самым вкусным на свете.
Я отчётливо ощутила на языке неповторимый молочный вкус детства, и губы сами собой растянулись в счастливую улыбку.
А вот и другая композиция, с чугунками, с высокой деревянной ступой и длинным пестом. Я представила свекровь, устало склонившуюся над такой же ступой, её натруженные руки, крепко обхватившие толстую неудобную толкушку. Для своих коронных пшённых блинов свекровь долго толкла в ступе жёлтые просяные зёрнышки, пока они не превращались в муку.
Я медленно ходила по залам и рассматривала устаревшие предметы деревенского быта. Сейчас это были застывшие музейные экспонаты, но, умей рассказывать, как много могли бы они поведать о своей прежней беспокойной жизни.
Моё внимание привлёк пышный каравай, искусно украшенный цветами из теста. Из-под каравая свисало белое льняное полотенце с вышитыми по кайме красными петухами. Сердце моё радостно встрепенулось. Где ещё я могла видеть этих вышитых крестиком краснопёрых петухов? Вспомнила! В рассказе Алисы.
Меня всегда восхищало умение Алисы, моей подруги, рассказывать свои незамысловатые истории. Они так врезались в память, что уже нельзя было различить, то ли с ней это происходило, то ли со мной, а может, и с нами обеими. Припомнившаяся в музее, тоже была о хлебе.
Со слов Алисы, в детстве она была маленького росточка, необыкновенно худенькая и светленькая до прозрачности. Родители каждое лето привозили её «на вольные хлеба» в деревню, надеясь, что дочка перед очередным учебным годом подрастёт и окрепнет. На свежем воздухе и деревенской еде она и в правду быстро набирала силы. А впечатлений сколько было! Всё для городской девочки было в диковинку: и расписные ставни на окнах, и белёная печка прямо посреди избы, и вышитые подзоры на кроватях, и огромный сундук, в котором бабушка хранила «сокровища». Алисе казалось, что она попала в сказочный мир с необыкновенными декорациями и персонажами. Даже разговаривали эти персонажи на чудном, не всегда понятном языке.
Кроме бабушки и дедушки, персонажем Алисиной сказки была ещё соседка тётя Шура, не только верная бабушкина подруга, но и большая мастерица по части выпекания хлеба. Он у неё всегда получался вкусным и пышным. Бывало, выпечет тётя Шура свой очередной ржано-пшеничный шедевр, достанет его с жаркого пода русской печки и тут же в окошко выглядывает: нет ли поблизости городской девочки-дюймовочки? А та легка на помине: в белом коротком сарафанчике, в тоненькие косички вплетены атласные ленточки, ножки худенькие, как спички, глаза небесно-голубые в пол-лица; с котёнком во дворе возится, бантик ему на хвостик прилаживает. Тётя Шура выйдет на крыльцо и громко кличет:
- Алиса, подь сюды!
Та уже знает, зачем её зовут.  Бежит на зов соседки, сердце того и гляди из груди вылетит. Тётя Шура сунет ей под сарафан ковригу и назад разворачивает:
- Домой неси, не застудь!
Почувствует Алиса своим впалым животиком тепло хлеба, и так ей становится хорошо-хорошо. А как иначе?! Ведь в ковриге собралось всё тепло мира: и солнца, и земли, и хлебопашца, и печи. А ещё тепло рук тёти Шуры, которая с великой любовью испекла эту самую ковригу.
Вливается хлебное тепло в каждую клеточку детского тела, и кажется Алисе, будто она бабочка, порхающая над цветущим лугом. Прилетит домой, достанет бережно из-под просторного сарафанчика хлеб, положит на стол и накроет чистым льняным полотенцем с красными петухами по кайме.  А на столе уже стоит корчажка с парным молоком.
Придёт со двора дед Антип, отломит крепкими мозолистыми руками хрустящую горбушку и подаст внучке:
- Ешь, поправляйся, детка!
Потом перекрестится трижды и молитву прошепчет на непонятном Алисе языке. А после ещё одну горбушку отломит, посыплет её крупчатой солью и накажет:
- На, внучка, отнеси Малышке, побалуй её!
Малышка – это он про корову. Она у дедушки с бабушкой очень красивая: темно-коричневая, с белой звёздочкой на лбу. «Кормилица наша!» -  с благодарностью называет её бабушка.
Прибежит Алиса к корове на лужок, даст ей вкусную солёную горбушку. Малышка осторожно мягкими губами примет её с детской ладошки и зажмурит от удовольствия огромные карие глаза с длинными-длинными ресницами.
— Вот бы мне такие ресницы! - подумает Алиса с восхищением.
Прожует Малышка медленно хлеб и, подняв голову и смешно растопырив толстые губы, замычит в знак благодарности. Постоит-постоит Алиса возле коровы, погладит её тёплый бок и медленно возвращается домой - набегалась, устала.
Дома присядет на деревянную лавку, застеленную тканой пёстрой дорожкой, нальёт из корчажки молока, пахнущего душистыми луговыми травами, откусит кусочек хрусткого хлеба и зажмурит глаза от удовольствия так же, как Малышка…
Вот такая история о хлебе…
Мимо меня проходили посетители с задумчивыми, отстранёнными лицами. Каждый был погружён в собственную историю, навеянную особой атмосферой музея. В тесном пространстве эти истории, не пересекаясь, жили своей удивительной жизнью. Стало жаль, что не придуман ещё прибор, который записывал бы воспоминания-голограммы, а потом их воспроизводил. Но когда-нибудь и это станет возможным. А как иначе?!