ХХХ
На миг замрем, тишина...
Никого иного, мой друг,
кроме тебя...
Хах... ха...
И притворство уже
не смешно, и глаз будто
через зрачок, наружу,
пропускает душу.
Очнись и пой --
в душе говорят,
Но там никого,
ничего, пустота,
тишина.
Ноги начинают мерзнуть,
И плечи дрожать.
Хах. Как так же,
Как забавно вышло так, что...
Чувство мутно-новое
описать не смогу.
Будто весь мир ленив,
Для меня, остановилось,
И я в тиши, в плену,
один. Замер. Думаю, что
Конечно, сейчас навсегда
умру, но это временная
остановка, слабохарактерное
помутнение рассудка.
Тактильным ни счет,
ни время не страшны,
Ни душа будто, а...
Одна осталась кожа,
припасть, уснуть,
умереть... Но мне
не дадут, кто-то
дергает с того конца
провода, кричит:
"Очнись! пробудись,
очнись! Ты мне нужен!"
Но мне наплевать,
глубоко, навсегда, далеко,
Я давно умер в тех днях,
в них некогда заснул,
И уже не знаю сейчас,
когда снова от того
сна пробужусь,
А между тем,
между сном и тенью,
жизнью и гурьмой,
Я бреду, посланник,
мрачной тенью,
Я бреду, умер,
И она идет за мной.
Смеяться тошно,
глупо без повода,
чем-то... даже несправедливо.
Я тот, кто правду знал,
Я тот, кто песни пел,
Я тот, кто за нее переживал,
Но позже понявший, что
ни к чему это странное бремя.
Увидят ли строки
этот свет, увижу ли я его,
будь он темный, иль белый,
Мне хочется упасть,
умереть, грязью покрыться,
Пылью потом...
На грамоту, грамоты часть
вообще не смотреть,
Глупым смехом
все завершить,
День ото дня все печальней,
все отрадней...
Где-то выход точно есть,
Мир громко хлопает
в ладоши, но точно знаю,
нет, не дураку,
точно не мне.
Вспоминаю ту дочь богини,
Желаю по памяти написать
ее образ, портрет,
Но не выйдет никак то
грубыми руками...
Ведь грубые мертвы,
В этом свете
лишь мягкие живы.
Они творят, знают,
не сомневаюсь, верю,
И беря в руки инструмент,
печалюсь, что до всей мне
нужной, глубины не достаю.
Верна ли, пленна,
душа ушла давно...
Что чувствует, понять мне трудно...
И ведь не глупый орган,
пусть тихо бьется,
но мне не все равно.
И тихим ходом,
тихим шагом, я не отлыну
покуда не закончу,
от тетради,
Некое пьяное, бродившее
вино. Спроси меня,
пил ли я. Нет -- отвечу,
Зелья чуткого я внутрь
не возьму. Гольком, гольком,
будто то ли обоженные,
то ли кропотливым трудом
снятые нервы... Нет,
не грусти мой друг,
с тобой не прощаюсь,
позже увидимся...
Того гляди с разлуки
и обниму.
И что же дальше,
в чем же сон...
Заснуть навечно?
Обрывки памяти...
Звучит Гуано Манон.
Много, с толком
и бессмысленного.
За чувства порой
ненавидишь себя,
огромную они
причиняют боль.
И вот беда, как назло,
рука болит, рука затекла,
что-то из чего-то
черпает ковшом,
Оно тихо, в форме малой
своей яростно кипит,
но виду не подаст.
Безмятежно, тихо,
упадет на тетрадный лист...
Хахах -- улыбнусь про себя.
Я давно уже мертв,
Просто стал забывать об этом,
И смысл дня, и смысл века
не тот. Зачем здесь я,
зачем, почем, за что?!
Я лишний, горько, праведно
признать. Меня не должно быть,
я мусор, хлам... А что еще?
Хах. Уснуть бы, да... думаю
рухну прямо на стол.
Тяжела голова,
никудышны веки.
Не одна загадка,
тысячи,
И вскрытся
в здравом уме
кажется не такой
плохой уж идеей...
Но тут вот то, печаль,
опаски нет.
Отцу отдал,
а он посеял
молча ее.
Безвыходная ситуация,
И пистолета нет.
Придется тяжесть
давить на глаза,
Ох, как устал...
Ох, как же сильно я
внутри устал.
Пустота, тишина,
Смерть, чувствую дышит
над моим волосом,
руку ложит, говорит:
Никуда тебе
не дется.
Юный Вертер,
Скажи ей спасибо,
отчасти
заслуга ее.
Хлам гаражного
кооператива,
Будто Бродский,
Тяжел, непонятен,
но в то же время
не он.
Гребень, расческой грубой
перерезать горло.
Замучаешься, лучше
заработать на то, что
убьет полегче,
сразу по душе.
Любой
пистолет.
Увы, увы,
и его
нет.
И, что забавно,
я -- духовное существо,
пытаюсь привить себе,
тупорылые животные
привычки. Хлам,
абсурд. За мной
идут, она идет,
Тихо, не спеша;
И все тут,
остается всего пару шагов.
Хах. Я почему то не боюсь,
если бы пришла сейчас,
в подобном настроении, --
не пожалел.
И почему нас
всегда прерывают,
когда мы пытаемся
так искуссно
этой идеей владеть?
Эх, столько строчек
за горами.
Мне бы стать
каменным изваянием,
но нет. Что-то делать,
жить заставляют,
хотя желания
то нет!
Чуть-чуть шумком
этот мир позабавит,
тот, кто был со мной,
во мне, но, отдельно
от меня.
Волю даю тебе
Мой Демон,
Иди, влачись,
Своим изящным,
беспривязным
существованием.