И вот он летит в височную - свиблый всочь,
Предтеча весны - февраль - изнуряет ноздри,
Как только впадаешь в тугую от влаги ночь,
И заверть метельная снежные мечет звёзды
В глаза. И тогда - Агдам: ничего не жаль -
Ни детства медовых оттенков, ни ржи проказы
Анютино-глазковых парков. О, сенешаль,
Февралья скрижаль, где в строках дрожат топазы
Остуженных слёз...Чешуе-драконий ряд
Сосновых колонн, где выронен злой осколок,
Что носят все дерзкие Каи века подряд
За дверками век, обточен волной, не колок.
И в сальдо - не жаль, не жалость, но горький дым
КамЕнно-угольного толка - дыханье топок -
Вкус времени, где ты числишься молодым
На сине-сиреневых венах постзимних тропок.
И это ль не соль, не сальто, не "уотерпруф"
Исходности, где ты сам своей боли автор,
В которой - февраль и ты - поединок двух
Бездонных в любые доли уже - метафор.
И тот, кто за нами, иной, хоть родная ветвь,
Отдельный, хоть носит такую же группу крови,
Однажды попав в февралье и захмелев -
Вот так же! - обескураженно вскинет брови -
Без завтра и без вчера, но с собой самим,
Безжалостно, на один, в круговерти снега.
И истина вдруг откроется перед ним,
Как дельта реки, в которую он с разбега
Кидался в медовых оттенках другого дня,
Ещё не измятый судьбой, молодой и вольный.
И будет шептать он - Боже, прости меня!
И выйдет осколок и будет уже не больно.