ПРОТЯНИ МНЕ РУКИ СВОИ
Протяни мне руки свои,
Смерть, протяни мне руки свои
Прими меня
Дай мне твое материнское касание,
Через все это страдание
Ты не забыла меня.
Ты раскрывшийся ирис, корневище которого
запекается вдоль ограды,
Чувственен запах твой, в нем любовные всплески,
Шербет, нет сомненья твой,
Ирис, глубокий и нежный.
И я ребенок, не больше ириса,
Стою у ограды.
Солнце покрывает меня
День ждет меня,
А я в одежде смешной.
Смерть ты наполнила руки мои
корзиной с неспелой венгеркой,
Красные крест на крест тесемки застенгуты за спиной.
Школа? – что-то я не уверена - школа
Моё знание это до прозрачности тонкие почки,
Высокий покрывшие стебель, и буро-желтые
пчелы, они то там то здесь коснуться, легко,
Затем роем взметнуться к солнцу.
Смерть склонилась ко мне,
Длинные юбки её соскользнули.
Она знает что я стыдлива.
Даже рукава-фонарики моей белой блузки
Меня смущают,
Она поднимет меня и спрячет, обняв,
Чтобы никто не видел,
Волосы я свои с её волосами смешаю.
И вот, набухает ирис,
Нота за нотой,
В то время как жар стена возвращает.
Смерть, не нужно её просить:
Мать всегда поднимет дитя,
Как паук-корневище
Новый цветок поднимет,
Так и ты меня приняла
Руки мои - близнецы,
Бедра - ищут твои, прижались,
Где дышит твой бугорок.
Ты отстраняешь мои волосы -
Гребень бы им помог,
Но это не важно.
Ты бессвязно:
"Близко, мы очень близко."
HOLD OUT YOUR ARMS
by Helen Dunmore
Hold out your arms
Death, hold out your arms for me
Embrace me
Give me your motherly caress,
Through all this suffering
You have not forgotten me.
You are the bearded iris that bakes its rhizomes
Beside the wall,
Your scent flushes with loveliness,
Sherbet, pure Iri
Lovely and intricate.
I am the child who stands by the wall
Not much taller than the Iris.
The sun covers me
The day waits for me
In my funny dress.
Death, you heap into my arms
A basket of unripe damsons
Red crisscross straps that button behind me.
I don't know about school,
My knowledge is for papery bud covers
Tall stems and brown
Bees touching here and there, delicately
Before a swerve to the sun.
Death stoops over me
Her long skirts slide,
She knows I am shy.
Even the puffed sleeves on my white blouse
Embarrass me,
She will pick me up and hold me
So no one can see me,
I will scrub my hair into hers.
There, the iris increases
Note by note
As the wall gives back heat.
Death, there's no need to ask:
A mother will always lift a child
As a rhizome
Must lift up a flower
So you settle me
My arms twining,
Thighs gripping your hips
Where the swell of you is.
As you push back my hair
- Which could do with a comb
But never mind -
You murmur
'We're nearly there.'
Коментарии:
Поэзия, как и жизнь, начинается этой вечной темой. Да и как может быть иначе - ведь жизнь существует только как контрапункт смерти и поэзия, как и музыка, есть отажение этого контрапункта. И каждый должен успеть найти, услышать, увидеть, пережить это персональное противо-слияние, чтобы сказать - я жил, жив, живу.
Орфей, отождествивший жизнь с Эвридикой, спустившийся в Ад, и никогда из него не вернувшийся -и спуск-надежда, был Эвридика, и подъём, в котором её не было, и последний поворот к ней, и его смерть, наступившая "реально" в это мгновение были контрапунктом - Эвридика-Орфей. И этот жизнь-любовь, потеря-смерть контрапункт вошли в поэзию, стали её частью, и долгие годы, через Гомера, Виргилия, Данте до нашего времени остаются одим из основных в ней звучаний.
И вот уже несеолько тысячелетий каждый Поэт добавляет к столкновению этих двух тем свою ноту, свою струну. Жизнь - любовь; жизнь - смерть; любовь - ревность - смерть: красота - старение - смерть; жизнь и не смерть в детях; смерть в детях; нет смерти.
В английской поэзии 16 века это столкновение продолжало разрастаться, включать новые ростки, ответвления для всё тех же двух основных тем. Вот в мелодию вплетается одинокий баритон, отказывающий одной из тем (смерти) быть частью контрапункта, не желающей оставлять ей равного места: Смерть не гордись, взгляни что есть твой мир - голос Джона Донна; или в 19-20 веках Соловей Оскара Уальда готов пожертвовать собой воспевая красоту, и вместе с любовью, красотой, контрапункт перестает быть просто противоставлением, но перерождается в песню - последнюю песню - в рождение новой до того не существовавшей мелодии - в творчество.
Эти переплетения не умирают. Часто, это повторение новым голосом уже сказанного; изредека, это новые лейтмотивы, еще не опробованные ветви развития темы. И тогда это откровение.
Это стихотворение Хелен Данмор и есть такое откровение - изначальный конфликт, жизнь - смерть, находит в нем новую жизнь, новое разрешение темы. Разрешение не умозрительное, не просто философское, не ещё один поиск понять - но поиск прожить-увидеть другую сторону. Прожить и, ибо пишется Поэтом реально переживающим грань происходящего - рассказать. Как сама жизнь, этот рассказ оказывается наполненным всем, что составляет столкновение жизни и смерти. В нем, как в жизни, чувственное, эмоциональное перерастает в понимание, в поиск не слов, но пути, на котором жизнь может победить соприкоснувшись со смертью. Только найдя этот путь можно найти для него слова, и сам этот поиск для Поэта и есть разрешение. Как жизнь - оно полно надежды. Как грань - оно выбирает самые глубокие чувственные переживания, не одно переживание, но все. В нём сливается множество мелодий, и переплетаясь они достигают той высокой ноты, в которой исчезает конфликт и контрапункт становится слиянием - единством.
Вот попытка строчка за строчкой, слово за словом последовать за Поэтом.
До произнесения первого слова хочется ещё раз вернуться к сказанному - грань, которую преодолевает Поэт так высока, что для каждого слова, каждой строчки надо искать его(её) высочайший смысл, иначе этот текст просто не существует.
С самого первой строчки несколько голосов открывают поэму. Это ощущается не сразу. При первом прочтении обыденность слов не даёт ещё возможность понять, что это не один голос обращается к Смерти:
Протяни мне руки свои,
Смерть, протяни мне руки свои
Обволоки/обойми/обними меня (сделай меня частью себя и тогда я смогу сделать
тебя частью себя-жизни)
Дай мне, Подари мне/раздели со мной свое материнское касание,
Через все это страдание
Ты не забыла меня.
Кто обращается к смерти? Ожидающий её Поэт, готовый принять её, как возможное избавление? Видящий в ней мать не покинувшую своего страдающего ребёнка? - Это звучит в каждом слове этих строчек. Но две последние строчки несут ещё что-то (мать не может забыть ребёнка особенно в его страдании.)
Какой же второй лейтмотив привносят пятая и шестая строчки в сказанное?
И вот возникает второй план, голос не женщины ждущей смерти, но уже ушедшей, ощущающей своё срастание с миром. К ней тянутся руки Смерти корнями трав, цветов и деревьев, и, слившись со смертью, она сама становится матерью... И вот по новому звучит это «Дай мне твоё материнское касание», звучит скорее как раздели со мной этот материнский дар - ты и конец и начало.
И тогда естественно прорастают следующие строчки. Смерть становится «бородатым ирисом» (бородатый ирис это таксономическое название цветка), прекрасным ирисом, раскрывшийся зев которого, с одним смотрящим вниз лепестком-бородой, нежен и женственен и прорастает и разбрасывает свои материнские корневища из которых прорастут новые ростки и ирисы. (За этим образом смерти-корневища, возвращаюшей нас к кусту Бродского, скрывается и реальность метастаз, но эта метафора, оставаясь частью темы, не кажется мне давлеющей):
Ты раскрывшийся ирис корневище которого
Запекается вдоль ограды,
Чувственен запах твой, в нем любовные всплески,
Шербет, без сомненья твой,
Ирис, глубокий и нежный.
Нарастает тема женственности и материнства, в которой звучит чувственное, плотское начало, и две темы контрапункта сливаются в один чувственный мотив жизни.
И вот эта тема разрешается, и из плоти земли пробивается росток, у самой ограды, с ним начинает отождествлять себя та, кто звал Смерть протянуть к ней руки. И впервые становится ясно, что окружает эта стена-ограда, где склонилась Смерть.
И я ребенок, не больше ириса,
Стою у ограды.
Небольше ириса, и значит не ирис, и это первое ощущение пробившегося ростка, все еше связано с фантомом ушедшего поэта (ребенок), еще не осознавшего своей метморфозы. И новый росток расказвает о себе единственными образами, которые ему доступны после возвращения, пока он не осознал себя новой формой, он успевыает поделиться с нами о происходящем словами Поэта.
Солнце покрывает меня
День ждет меня,
А я в одежде смешной
И «покрывает меня» и «смешная одежда» это описание нового, еше не опознаного платья - листьев. И следующие строчки продолжают это удивление новым состоянием, в котором жизнь уже идет по новому, но ощущения этой жизни и рассказ о ней несёт в себе фантомный язык:
Смерть ты наполнила руки мои
корзиной с неспелой венгеркой
Красные крест на крест тесемки застенгуты за спиной.
Ветви-руки молодого сливого (венгерки) деревца – того самого ребёнка у ограды, переполнены всё ещё красными, незрелыми кнопочками слив. Но, в фантомных ощущениях, это фартук школьницы, в который Смерть высыпала корзину слив, но и реальность веточек, тяжелых и красных от ягод, прорывается. И снова фантом - тесёмки-веточки фартука перекинуты за спину (она ведь не видит, что у неё за спиной), но уверена, что, чтобы удержать всю эту горку незрелых венгерок, они застёгнуты там на те же красные кнопочки.
Образ школьной формы вызывает ощущение - пора в школу. Но нет уверености. Окружение требует какого-то нового понимания. Уже создало новое понимание-знание - о почках, солнце, пчёлах:
Школа? – что-то я не уверена - школа
Моё знание это до прозрачности тонкие почки,
Высокий покрывшие стебель, и буро-желтые
Пчёлы, что то там то здесь коснуться, легко,
Затем роем взметнуться к солнцу.
И вот возвращается начальная тема. Теперь с большим пониманием метамрофозы, и, может быть поэтому, прощально-чувственно сплетая женскую чувственность с почти достигнутым пониманием произошедшей метаморфозы. На грани смерти возвращается жизнь - её высочайшая точка - слияние, в которой человек теряет себя, готов принять смерть, принимает и возвращается новым человеком, (тот другой остался за чертой произошедшего). На грани смерти в жизнь входит это приближающееся последнее, впервые неизбежное слияние. Как желанное. Как ещё одно,пусть последнее, мгновение. Вспыхнув гаснет цветок пустив свои корни-щупальца, и через них, спекшихся на солнце, приготовив ещё один рассвет. Ещё одно последнее о-плодо-творение. Оплодотворение смертью.
Смерть склонилась ко мне,
Длинные юбки её соскользнули
Она знает что я стыдлива.
Даже рукава-фонарики моей белой блузки
Меня смущают,
Она поднимет меня и спрячет обняв,
Чтобы никто не видел,
Волосы я свои с её волосами смешаю.
И вот, набухает ирис,
Нота за нотой
В то время как жар стена возвращает.
Смерть, не нужно её просить:
Мать всегда поднимет дитя,
Как паук-корневище
Новый цветок поднимет,
Так и ты меня приняла
Руки мои - близнецы,
Бедра - ищут твои, прижались,
Где дышит твой бугорок.
Ты отстраняешь мои волосы -
Гребень бы им помог
Но это не важно.
Ты бессвязно:
«Близко, мы очень близко.»