* * *
Как с крыльца золотого - рассвета крыло
огольца подхватило и ввысь вознесло
над заросшею ряской Луганью.
Из сатина трусы, полдесятка годков –
вот и весь его скарб, и на взлёт он готов
по-над радужной Тмутараканью.
Даже если на первый покажется взгляд,
что спешит он напрасно, – стремглав, наугад, –
оттолкнуться стопою чумазой
от уложенных в изгородь известняков,
всё же ягодных кущей за мглой облаков
достигает он, пристальноглазый.
Там средь веток колючих крыжовник поспел,
и в качалке из ивы, - уже не у дел,-
великан задремал над романом...
И с такого же, как над Луганью, крыльца
снова утренний свет летуна-беглеца
ускореньем зовёт постоянным.
То ли это во сне повторяется с ним,
то ли явь навевает ему пилигрим,
ангелок за плечом, бодигардер?
Но ничто не прошло – мочки пальцев кровят,
и живыми колючками колется сад,
хоть давно отменён к нему чартер.
Трудно не потеряться в двойных зеркалах,
в кривизне зазеркалья не выдать свой страх,
не пропасть в пустоте вездесущей.
Но кому-то ж написан удел на роду –
говорить о предчувствиях начистоту,
не теряя из виду беглянку-звезду,
над неверной кофейною гущей...