Из далёкой тверской глубинки
Посылаю я вам привет.
Здесь теперь я живу по старинке,
Всё размеренно – сон и обед.
Выпьешь водки под вечер немножко,
Утром радует синь небес,
Дуб шумит перед самым окошком,
А в сторонке темнеет лес.
Этот лес полон жизненной силы,
И сроднился я с ним душой.
Меня долго по свету носило,
Наконец я вернулся домой.
В лету канули дни молодые,
Мы служили в надёжном кругу.
Рядом были друзья боевые,
О которых молчать не могу.
Под водой нету света дневного,
На глубинах неистовый мрак.
Нам бы капельку рая земного,
Но зажали мы нервы в кулак.
Океаны, моря, полигоны,
Из глубин – залпы мощных ракет…
Вот за что ордена и погоны
Нам давали без выслуги лет.
А теперь по порядку, по строчке
Я хотел бы как мог рассказать,
Что родились ребята в сорочках:
Повезло вновь по суше шагать.
В экипаже нет штатного места
Для туристов. Мы – личный состав.
Нас пекли из особого теста,
А спаял нас военный устав.
Мы важней ничего не видали,
Чем устав, Корабельный устав:
По нему погружались, всплывали,
Из кромешного ада восстав.
По «готовности раз» мы стояли,
День особый, нелёгкий для всех.
Каждый помнил, что мы загружали
Не картошку в ракетный отсек.
Вот плавкран поднимает ракету,
Затаилось в ней сто «хиросим».
Нам об этом сказал по секрету
Наш ракетчик – Чурилов Максим.
Все мы дети хмельного застоя,
Спирт глотали и знали в нём толк.
А за женщин, как правило, стоя
Пили лихо, подняв локоток.
Выход в море отметили дружно,
Поцелуи подруг и улыбки детей.
Люк на рубке задраен наружный,
Мы в отсеках подлодки своей.
День за днём, за неделей неделя,
Мы крадёмся, мы тихо идём,
И в везение наше поверив,
Мы сигнала особого ждём.
Что стояло за этим сигналом,
Знал, конечно, не каждый из нас,
Но двенадцать ракет мощным залпом
Могли стать концом света в тот час.
***
Второй месяц подводная лодка,
Отсчитав за кормой сотни миль,
Приближалась упругой походкой
К цели с кодовым символом «Штиль».
Кто в море не был – мыслит схемой:
Любой поход – тот же круиз
На субмарине капитана Немо,
Ныряй себе то вверх, то вниз.
Но мы давай пройдём в Центральный.
Я расскажу о людях на местах.
Быть может, ты поймёшь буквально,
Что значит вахта на постах.
В рубке штурман над картой колдует,
Беспокоится, точен ли курс.
Его вечно невязка волнует,
От волнения прыгает пульс.
Вот для нас звучит сигнал тревоги,
Мы всплывём сейчас под перископ.
И по трапам замелькают ноги –
Это вам не полевой окоп.
Акустик непрерывно сообщает:
«Центральный! Горизонт по курсу чист».
Он глаза и уши лодки, он отлично знает,
Чем обнаруженье нам грозит.
Посмотри направо, замечаешь?
Вахтенный механик там сидит.
За живучесть лодки отвечая,
Он порою сутками не спит.
Хвалить механиков мне не совсем удобно,
Мне близки заботы БЧ-5.
Я когда-нибудь вам расскажу подробно,
Чем могла без них бы лодка стать.
Я когда-то сам был управленцем,
Установкой ядерной «рулил».
С Билашенко Славкой, «русским немцем»,
В автономку первую ходил.
Немцем как-то в шутку называли
Лейтенанта Билашенко потому,
Что в редакциях технических давали
Перевод с немецкого ему.
Мы отсеками командовали дружно:
Он – девятым, я – реакторным, шестым.
Вспоминать об этом всё же нужно,
Дело было очень не простым.
Командир отсека знать обязан
Свой отсек не просто назубок –
Каждый человек в отсеке связан
Нервами в один живой клубок.
А примеров было сколь угодно
Аварийности на лодках боевых.
Вот где проверялась профпригодность
Старших лейтенантов молодых.
Поляков командовал десятым,
Лёва Цыганков – восьмым.
Повезло тогда не всем ребятам,
Но вернулся Поляков живым.
Взрыв, огонь, объятая пожаром,
Испарялась человеческая плоть.
Погибали моряки в девятом,
Чтоб в десятом уцелели хоть.
Двадцать третьи сутки потрясенья,
В холоде, без пищи, без воды,
Без уверенности скорого спасенья,
С грузом навалившейся беды.
Было их двенадцать в том отсеке,
Замурованных в стальную пелену.
Думалось, что всё, конец, навеки
В этом ужасающем плену!
Вот где пригодились Полякову
Знания отсека своего:
Каждый клапан, кабель, трубопровод
Знал, куда, зачем и для чего.
Сколько нужно было силы воли,
Хладнокровия и мужества иметь!
Сколько в его сердце было боли
За людей! Не дать им умереть!
В базе были через три недели,
Парни сами не могли ходить.
Туго на глаза платки надели,
Чтоб спасённым зренье сохранить.
Их встречали без аплодисментов,
Не был выстроен почётный караул.
И трагичность данного момента
Шум прибоя в бухте подчеркнул.
***
… Отвлеклись, вернёмся к нашей лодке,
Перейдём в реакторный отсек.
Выпейте стакан хорошей водки,
Водка сгладит изотопов бег.
Вахтенный в отсеке очень молод,
Он Корчилова не знал совсем.
Не знаком ему тот страшный холод,
Что у нас в сердцах тогда засел.
Век технократичный, век жестокий
Человеческим сознаньем завладел,
Оставляя в сердце след глубокий,
Покориться людям не хотел.
Труд, семья, любовь, успех, надежда!
Как Корчилов этим жить хотел!
Но взбесился Первый контур прежде,
Чем мечту осмыслить он успел.
Магистраль контрольного прибора
Под давленьем в двести атмосфер
Лопнула и стала приговором
Тем, кто вышел не из высших сфер.
Шёл в атаку, а в России это вечно,
Первым рядовой простой солдат,
Лейтенант Корчилов знал, конечно,
Что придётся жизнь свою отдать.
И простые парни отдавали
Свои жизни с лёгкостью лихой
За ошибки, что порой бывали
Сделаны конструкторской рукой.
За ошибки, за недоработки,
За огрехи и за недогляд,
За промашки, что стеной вставали
В один подлый и кровавый ряд!
***
Но не всё трагедией кончалось,
Было много радостных минут.
Помню, как мы праздники встречали,
Вылезая из своих кают.
Кают-компания для офицера –
Место отдыха, общения и встреч.
Всё у нас на лодке было в меру,
И шампанское, и праздничная речь.
Новый год!.. Он даже в автономке
Праздник по традиции большой.
На столе искусственная ёлка,
Дед Мороз с огромной бородой.
Поздравлял тогда нас с Новым годом
Дядя Саша, адмирал, комдив,
Здоровяк, он из Сибири родом,
Первый тост удаче посвятив.
А второй у нас всегда – за женщин:
За подруг, за жён, за матерей.
За любимых, нежных, лучших женщин,
Как хотелось к ним попасть скорей!
Третий тост – всегда за тех, кто в море, –
В данном случае касался нас самих.
Пусть в походе обойдёт нас горе.
Пили мы и за себя, и за других.
Пусть судьба фарватер не меняет
На пути идущих кораблей,
Пусть Нептун нас зорко охраняет,
Непослушных, но любимых сыновей.
В новый год на вахту заступая,
Мысленно приветствуем друзей,
Мысленно целуем, обнимаем
Самых близких и родных людей.
Вот и кончилось весёлое застолье,
Разошлись по боевым постам.
Пусть не посыпали раны солью,
Всё же больно, больно было нам.
Больно потому, что мы не дома,
Потому, что далеко земля,
Потому, что неба не увидим
Вплоть до середины февраля.
Рождество тогда было не в моде,
И с утра второго января
Думали мы только о походе,
Не теряя ни минуты зря.
***
Главным на любой подводной лодке
Был и будет строгий командир.
Командир – закон на службе флотской,
Командир всесилен! Он один!
Держит он ответ за наши души,
Царь и Бог, защитник и отец.
Его обязаны беспрекословно слушать,
Чтобы в море не искать себе конец.
Командир всегда в хорошей форме,
Его мысли заняты лишь тем,
Чтобы всё на лодке было в норме,
Чтоб не быть обнаруженным никем.
Наше море – Баренцево море –
Стало тесным для новейших субмарин.
А в Атлантику был выход закупорен
Гидрофонами. Их словно сотни мин
У Фарер американцы набросали.
А в Исландии под боком гидропост.
Ту систему «Сосусом» мы звали,
Нам она была как в горле кость.
Снова вахты безо всякой мерки
И учений бесконечный строй.
И старпом, как чёрт из табакерки,
Ходит хмурый и ужасно злой.
Выросли мы в духе поговорки:
Лодка на виду, и командир хорош!
Если ваша лодка на задворках,
То старпом там никуда не гож.
Командир обходит с носового,
Каждому в отсеке свой привет.
Всё, что им замечено плохого, –
Виноват старпом – держи ответ!
Нашей лодке, первой среди равных,
Новые маршруты отыскать
Дан приказ. Но оставалось главным
Скрытность в океане соблюдать.
Скрытность! Вдруг тревожной ноткой
Прозвучал акустика доклад:
«Слышен шум винтов подводной лодки!
Пеленг справа и меняется назад!»
«Значит, обнаружен супостатом.
Надо срочно обстановку оценить.
Многоцелевая лодка Штатов
Будет долго и настойчиво следить.
Ну а как уйти, ну как же оторваться?
Скорость не поможет, может, глубиной?
Слой скачка? Всплывать иль погружаться?
Скорость звука будет там иной».
Вот уж час, второй следит за нами
Их самодовольный командир.
Не сумеем оторваться сами,
Значит, опозорим свой мундир.
Наконец, решение приходит,
Словно вспышка молнии в ночи.
Напряженье в один миг уходит,
Командир командует, он не молчит.
И уже противник нас не слышит,
Где искать, едва ли он поймёт.
Слой скачка, а мы чуть выше,
Курс на норд, турбинам малый ход!
Агентурная разведка выясняла,
Был ли сделан «акустический портрет»?
Через год она же показала,
Что получен отрицательный ответ.
Командир! Как много в жизни значит
Быть во всём всегда самим собой.
Командир! Он ведь не мог иначе
Поступить в том поединке под водой.
***
Автономка! Годы противостояния
Двух взаимоисключающих систем.
Состояньем после долгого стоянья
Будет этот бред казаться всем.
Боевая служба. Выполнять задачу
Девяносто суток. В базу не пошлют.
Экипаж настроен так, и, значит,
Хоть умри, но в базу не вернут.
В экипаж больных не допускают,
Строгий медосмотр подводники прошли.
И поблажек там никто не знает,
Будешь списан, если что нашли.
В жизни всё же всякое бывает,
Вскочит прыщ, иль даже зазнобит,
От сиденья в заднем месте нарывает,
То запор, то голова болит.
Все эти недуги не помеха
Выполнять задачу под водой.
Корабельный доктор ради смеха
Выдаст аспирин, что под рукой.
А старпом врача иной раз спросит:
«Как здоровье у сегодняшних больных?»
Доктор с умным видом бросит:
«Размножаться смогут, каждый за двоих».
Шутка шуткою, но на старуху тоже
Иной раз проруха настаёт.
Ведь твердили доктору: не гоже
Потешаться над больными. И вот,
За неделю до конца похода
Доктора аппендикс прихватил.
Прямо в гальюне, у самого у входа,
Боль сковала, свет ему не мил.
Что же делать? Не срывать задачу.
В базу всё равно ведь не вернут.
Доктор положился на удачу,
На своё везенье и на божий суд.
Экипаж, конечно, был встревожен
Тем, что врач решил аппендикс удалить.
Разве на самом себе возможно
Операцию в брюшине проводить?
Невозможно! Это если рядом
Неотложка за углом стоит.
Невозможно! Если всей бригадой
Будут твой больной живот давить.
В автономке всё, понятно, по-другому,
Нечего о береге мечтать.
И по случаю тяжёлому такому
Надо выход свой единственный искать.
Делать нечего, и вот наш доктор Маров
Учит скальпель от пинцета отличать,
Инструктирует нештатных санитаров,
Объясняет, что, когда ему подать.
Лазарет, широкий стол поставлен,
И дверное зеркало над ним.
Свет десятка ламп на доктора направлен,
У стола два санитара перед ним.
Доктор сам себе разрез наметил,
Впрочем, дальше интересно лишь врачам.
Скажем только, что в минуты эти
Маров не стонал и не кричал.
Обошлось, перед приходом в базу
Доктор поднимался и ходил.
Командир его у пирса сразу
В госпиталь к врачам определил.
Этот случай был единственным, пожалуй,
Я подобных больше не встречал.
Жизнь тогда была крупинкой малой,
Лишь бы коммунизм торжествовал.
Автономка! Океан безбрежный
Нас сжимал в объятиях стальных.
А задача оставалась прежней –
Счастье охранять своих родных.