идет скрипач по вагону метро,
Паганини шпарит,
улыбается нежно, харкает на пол
и зубы скалит.
как первый каприс закончит,
вздохнет уныло,
выпьет яду, и хлынет звонче
стальная сила,
казалось бы, что здесь думать,
веревка, мыло,
закрылся в ванной, не слышно шума;
их разлучило
чувство бессмертия музыки и поэта,
ему мама сказала,
на ушко, когда-то, в детстве:
"Сынок, я тебя для того родила,
чтоб ты не прогнулся под тяжесть этого мира,
жил тихо,
и с тонкостью ювелира,
дорогу прокладывал бережно вдоль ориентира"
сейчас в его шляпе десятком побольше сотни,
как раз на пиво,
вечером ждут Москвы подворотни,
а он игриво
кричит на всю улицу, с чувством и толком,
стихи о долге,
пускай о нем и не знает толком,
но на осколке
книжки помятой, из местной библиотеки,
читал он,
что где-то в прошедшем двадцатом веке
закон был:
честь - беречь,
верность - хранить,
рукописи - жечь.