Памяти отца, Стукова Павла Осиповича
Мы прожили рядом всего семнадцать лет. Потом я уехала учиться, вышла замуж, у отца родились внуки.
Конечно, мы виделись, неделю-две в год, от силы месяц, так как приезжали в гости каждое лето «на юг» в Волгоградскую область из Саратовской, на абрикосы и ранний виноград.
Стуков Павел Осипович, мой отец, был, как его называли, беспартийный коммунист.
В КПСС не вступал, руководителей партии не признавал и осуждал за разные перегибы, но жил по кодексу строителей коммунизма (если кто уже не помнит, коммунизм от латинского communis- общий, коммунисты призывали установить свободу, равенство и братство, причем, во всем мире, но не удалось). Так вот, отец ко всем людям относился как к братьям. Он стремился всем помочь, не завидовал, не злорадствовал, не помню, чтобы он кого-нибудь обидел или плохо о ком сказал.
Помню, мы ехали с ним и с моим маленьким сыном в поезде, и он всех пропускал вперед, помогал в купе женщинам достать постели и уступил старушке свою нижнюю полку, а ведь был уже в годах и тяжело болен астмой.
Родился отец в Архангельской области, первого ноября двадцать второго года, в документах написано уроженец деревни Шихино Вершинского сельского совета Верхне-Тоемского района, от которой сейчас один дом остался, да и тот пустой. Мать его звали вроде бы Пелагея (по словам ее снохи, моей матери), сестру Глафирой. Имелись ли в семье еще дети, я не знаю. Мать (моя бабушка) относилась к Павлу сурово, не жалела, не холила, (тоже по рассказам её снохи, моей матери). Может, не было такой возможности?
Спросить давно уже не у кого.
Связь с архангельскими родными была утеряна еще до 1964 года, хотя помню, что моя мать из Казахстана посылала свекрови посылки с кусковым сахаром, а оттуда изредка зимой присылали мороженую клюкву и сушеные грибы.
Еще до школы остался Павел без отца, тот подавился рыбьей костью и умер, медицины там и близко не было. Рассказывать о себе мой отец не любил, а я в детстве и не спрашивала. Мне кажется, он вообще больше любил делать, чем говорить.
Жили бедно, голодали, приходилось и просить Христа ради. Уже в 12 лет отец вынужден был бросить школу и идти работать на лесозаготовки, со взрослыми рядом. Он сначала обрубал сучья поваленных деревьев, а потом и за взрослого мужика стал тянуть. Там и курить махорку научился, а то мужики на перекур, а ему работать приходилось, пока не дымил. Он мне даже показывал, как скрутить из газетного листка «козью ножку», самодельную папиросу-самокрутку.
В ноябре 41-го отца призвали в армию. Был он простым пехотинцем, так как закончил школы «два класса, третий коридор». О своей службе он вообще ничего не говорил, не любил рассказывать о том, как приходилось стрелять, убивать.
Зимой в одном из боев был серьезно ранен в правое плечо, потерял много крови, простудился, лежа на снегу в сорокаградусный мороз, пока подберут санитары. В госпиталь попал с крупозным воспалением легких и с ранением. Рука долго не заживала, частично потеряла подвижность. Поднять вверх он ее не мог до конца жизни.
К осени сорок второго года, когда рана немного зажила, и рука заработала, отца признали ограниченно годным к службе. Его отправили на курсы сапожников в Москву, потом в Читу, а оттуда на Сахалин.
В Южно-Сахалинске и дослужил он до конца войны, вернее, до 1946 года, шил сапоги для офицеров КГБ. После демобилизации там и остался работать.
Там же встретил мою мать, ухаживал за ней несколько месяцев, а в марте 49-го года они поженились.
(Вот история с географией: отец – архангельский, мать из Мордовии, встретились на Сахалине, я родилась в Казахстане. Хорошо, что успели переехать в Россию до всех перестроек и переворотов)
Из имущества - фанерный чемоданчик, наволочка для матраса и что на себе надето. Жили трудно, снимали углы у хозяев, а то и вовсе пожар уничтожил всё, что нажили. На Сахалине родился и сразу же умер первый сын, мой брат. Мать болела. Нередко отец покупал на базаре сломанные часы, разбирал их, чистил, чинил, а потом снова продавал. С небольшой, но выгодой, тем и подрабатывал немного.
Делать он умел, мне кажется, все. Не имея школьного образования, всю жизнь учился какому-нибудь ремеслу, то на курсах шоферов, токарей, то у людей, наблюдая за их работой. Мог починить часы, телевизор, электромотор, стиральную, швейную машинку, прялку, всего не назовешь. Знал слесарное, токарное дело, умел варить и паять металл, шить на швейной машинке. Смог построить потом себе дом, сложить в нем печь, провести все электричество. Когда строились, купив каркас дома и стройматериалы, он вставал летом в четыре утра. Что-нибудь мастерил во дворе, потом ехал на работу в свою токарную мастерскую, а, вернувшись, опять строил до темноты свой первый и последний дом.
Во всяком случае, в конце лета мы уже в нем жили, хоть пол и стекла были только в одной комнате. В остальных гулял ветер. Просто больше негде было.
Отец со временем посадил у дома сад, за которым сам и ухаживал по всем правилам.
Но это было уже в 60-х годах. А перед этим всё моё сознательное детство отец работал шофёром на освоении целины в Казахстане, в Павлодарской области,возил богатые целинные урожаи. За работу был награжден грамотами, званием ударника труда, имел рационализаторские предложения.
Я любила приходить с друзьями-мальчишками на его автобазу. Там мы играли на свалке старых машин.
Отец рассказывал, как однажды зимой у него заглох мотор машины. Нужно было идти в аул за несколько километров за помощью. Он вылез из кабины и увидел волков, штук пять. Сидеть в машине – замёрзнешь, ночь впереди длинная. Взял монтировку и пошёл, так и так пропадать. Волосы, говорит, дыбом поднялись под шапкой. Но звери что-то грызли и не обратили на него внимания. С тех пор отец купил двустволку и возил ее с собой в кабине. А вот волки больше ни разу не встречались. Не помню, чтобы он привозил дичь, видно, не любил убивать, но считал себя охотником. И резиновые чучела уток дома были, и манки, и патронташи, и ягдташи. Потом он все зятю отдал, превратив его этим в заядлого охотника.
В 1964 году из Казахстана мы переехали в Волгоградскую область, перед этим поколесив по стране в поисках подходящего климата и работы. На летние месяцы остановились на Южном Урале, почти купили домик, но с работой там были проблемы, то есть, ее не было. Поехали дальше.
Были и на Севере, в Котласе летом 1964 года. Отец искал работу, ездил по району, но ни там, ни в Котласе не нашел. Хотел добраться до родных мест. Край суровый, железной дороги дальше не было. Тут еще заморозки в июле, а на родину пароходом добираться по Двине. (Я «путешествовала» в инернете в тех краях по спутниковым снимкам из космоса, была в шоке, какие огромные просторы, широкая река, леса.)
Так и не доехали, может, деньги кончились, может, за здоровье, за меня испугались, да и сами родители прибаливали уже… Помню узкоколейку, высокие пихты по сторонам дороги, рынок в Котласе, голубику по копейке стакан, гостиницу.
После Казахстана все было интересно. Мне было всего 11 лет, и я с удовольствием путешествовала по стране. А за нами повсюду колесил контейнер с вещами.
В конце лета мы поехали на юг, в Волгоградскую область, там жила какая-то родня, пора было мне в школу. Да так и остались там жить.
После Сахалина мать часто болела, нужен был ей теплый сухой климат. Вот там, в городе Суровикино на реке Чир отец и построил свой первый и единственный дом, посадил сад.
Быстро подружились мы с соседями, такими же новосёлами. Улица была новая, молодая. Город тогда рос, расстраивался, работало несколько заводов, рабочие руки везде были нужны.
К отцу часто приходили за помощью, что-нибудь отремонтировать, подсказать, машину наладить – никому не отказывал. С матерью они жили дружно, он её очень любил, плохого слова никогда при ней не сказал. Она, бывало, бурчит на него, а он отмалчивается. У него я научилась паять, делать мелкий ремонт электроплиток, утюгов и выключателей, «жучков» в пробках, колоть и пилить дрова. Сына не было, а я легко перенимала «мужскую» работу.
Живя на Чиру (приток Дона), в свободное время отец стал ловить рыбу, семью подкармливал. И зятя рыбалкой увлек, вместе на Дон ездили за сомами.
Последствия военной простуды, курения с детства, нелегкой шоферской работы сказывались часто. Отец болел бронхитами, воспалениями легких, потом началась астма. Склероз сосудов ног привел к тому, что отцу отрезали сначала одну, потом другую. Но болезни не озлобили его, он продолжал быть оптимистом. Смотрел телевизор, любил сказки, мультфильмы, ведь в детстве не довелось, не было их.
По-прежнему люди просили его помочь. Уже и руки дрожали, и глаза плохо видели, а он все еще ремонтировал, разбирал что-нибудь. Последнюю сделал он для меня электропрялку. А подаренная мне отцом маленькая «часовая» отвертка до сих пор жива, я ей всем очки ремонтирую.
Уже без обеих ног на колясочке он ездил по двору, встречал у калитки мать с работы, поливал огородик. Все старался сделать сам. Смотрим телевизор, я на диване, он в любимом кресле. Садится на колясочку свою, катит прибавить громкость, тогда еще «пультов-ленивчиков» не придумали. Мог бы меня послать, нет, сам.
Ничего никогда не просил, не требовал у власти. В то время она еще ветеранов не баловала, не то, что сейчас, когда их осталось совсем мало.
Правда, инвалидский «Запорожец» с ручным управлением получил, опять окончил курсы по управлению для безногих и ездил на нем по городу, даже к нам за 400 км приезжал в Балашов в гости. Сам машину ремонтировал, содержал в полном порядке.
Периодически отец подлечивался в ветеранском госпитале, оттуда писал матери нежные письма.
Последние восемнадцать лет они жили вдвоем, хотя мы ежегодно приезжали с внуками ненадолго.
А в апреле 1986 года отца не стало. Похоронили его, когда вокруг буйно цвели абрикосы, и весенний ветер осыпал всё вокруг белыми лепестками, как снегом.
Над могилою не произносили громких речей, он не был героем войны – скромный защитник своей страны, муж, отец, дед, беспартийный коммунист. Он гордился Гагариным, успехами нашей Родины.
Мать иногда говорит: «Хорошо, что отец не увидел Чернобыль, перестройку, весь этот капитализм – ему было бы тяжело все это перенести»
Гранитного памятника от государства он тоже не заслужил, тогда этого не было. Мать мы через десять лет перевезли к себе, родительский дом продали. Не так часто, как хотелось, но кто-нибудь из нашей семьи приезжает на кладбище, наводим порядок у памятника с красной звездочкой.
Мы живы, пока нас помнят. Значит, и мой отец жив в нашей памяти, пока его помню я и пишу о нём, пока радуются жизни его внуки, правнуки.
Может быть, кто-нибудь, прочитав мой рассказ, тоже помянет отца – простого солдата войны, труженика, хорошего доброго человека.