Полжизни ютясь
в человеческом теле,
от прайдов и пастбищ
устав в самом деле,
и вдоволь уродцем
побыв среди прочих,
я вены однажды
проверю на прочность.
И доктор в смятенье
лепечет о "личном",
и мечутся тени
по стеклам больнички.
Меня обступает
прекрасная небыль,
и я оступаюсь
и падаю в небо,
презрев расстоянья,
ломая ключицы…
Меня подбирают
пролетные птицы.
Уносят в становища,
кормят и лечат.
и я выживаю
крылатым и вечным.
Я все языки
забываю земные,
и мой алфавИт –
этот клёкот отныне.
Мы буйным набегом
пустыни тревожим
и крепкими клювами
айсберги крошим.
Мы – дети Хичкока:
стальными крылами
мы глушим вайфаи
и гасим рекламы.
Уносим в когтях
небоскребы добычей…
Когда же затихнут
сородичи птичьи,
я вновь улетаю
порой предрассветной
туда, где слеза
на щеке твоей бледной
дрожит непросохшей
второе столетье –
и снова мне память
становится клетью.
Пернатою плотью
в окно твое биться
и именем прежним,
как криком, давиться.
Луна рассыпается
треснувшим нимбом,
и сонные дворники
смотрят лениво
Как снова и снова
бросаюсь я с крыши –
но ты не услышишь,
но ты не услышишь…
(Голубь на улице БУДАПЕШТА... ФОТО АВТОРА)