- Не знаю, не знаю, не знаю... И с каждым этим «не знаю», я чувствовал, как внутри меня содрогается что-то человеческое, что-то мужское, отдавая в голосе хрипотцой рыцарства. Мысли скользили по стенам, мне было не приятно, такое невнятное ощущение, когда твой приятель описывает гадостные события, но не из сюжета какого-либо заморского фильма, а, чёрт возьми, из его же личной жизни. Я чувствовал, как он следит за моей реакцией, как ждёт осуждения. А я, кроме «не знаю», ничего больше сказать-то и не мог.
- Ну, пойми же ты, не могу я так больше. Ну, не тянет меня к ней, всё, остыл. Во мне ещё молодость, понимаешь ли, бьёт ключом, жизни хочется, свеженькой жизни, а в ней, ну, не знаю, сам всё прекрасно видишь, не зря же говорят, что женщины раньше стареют.
Тут я промолчал. Подумал о его жене Наде, вдруг побежали искорками воспоминания, их свадьба, рождение детей, помню даже, как они нервничали, когда дочка поступала в вуз, или когда сын вернулся из армии. Да, они всегда мне казались такой «до блевоты» правильной семьёй, образцовой, так сказать. И, теперь, миф рассыпался, как хрустальная ваза, что осколками заполняет пол, упав даже с небольшой высоты стола. Да, и я сам давно уже привык к сюрпризам этой жизни, столько моральных ценностей сожжено дотла в пережитом и забытом, но это, это было слишком.
- Ах, вот и Настя. Он смиренно улыбнулся и указал на громоздкую дверь ресторана.
Настя, Настя, начал я нервно и спокойно перебирать буквы этого имени. Ах, да, это его новая молодая пассия. Я обернулся, и как-бы предвзято не пытался я отнестись к ней, она мне понравилась, живая, задорная, молодая, бойкая, я от чего-то вспомнил свои студенческие годы, что-то дерзкое, приятное, вожделенное лёгким румянцем отразилось на моём лице, я покраснел, покраснел от воспоминаний, от живости пережитой жизни, от страсти былой и такой яркой, что улыбка растянула губы и заставила блестеть глаза. Она присела и начала молодостью заполнять всё наше стареющее пространство. Надя, думал я, как же Надя, разум кипел, бесился, а эмоции воспринимали всё чисто и ясно, так близко, так желанно. Да, наверное, он имеет на то право, хороша, чёрт побери, как же она хороша. Беседа клеилась, не клеилась, разбегалась, вдруг создавая странные остановки из молчания и робости. Но он, мой приятель, я чувствовал, как он сиял жизнью, жизнью, жизнью опять восстановленной и снова полной молодой перспективой и дерзкой радостью.
- Я в туалет, вы тут не скучайте. Подмигнул он мне, и удалился с уверенной пьяной походкой, пританцовывая и дико жестикулируя музыкантам, что в центре зала пытались изобразить из себя великих звёзд.
Я закурил. Настя улыбнулась, продолжила своё позитивное чириканье, потом как-то засуетилась, достала бумажку, написала что-то и передала мне. А я всё шутил, но бумажку взял. Любопытно же, чёрт возьми, читать не стал, убрал в карман, да и к чему это мне, подумал я, лишнее.
Этот туман вдруг разрезал звонок, звонила Надя, как гром, как-будто бы совесть того, кто изменил, хотя мне то изменять некому. Я отошел от стола, приложил к уху и услышал хрупкий голос из осколков разбитой вазы. Говорила она немного, да и суть то была проста, надо встретиться, ей плохо, я это слышал, я это понимал и я это уже увидел.
Настя, мне кажется, поняла, улыбнулась, такой мраморной и холодной ухмылкой, вернулся мой друг, и мы продолжили этот идиотский сабантуй.
На утро мне было гадко, хотя, это нелепое ощущение, когда ты не при чём, а больно за других.
С Надей мы должны были встретиться днём, где-то в центре. Я приехал заранее, взял кофе, огляделся вокруг и подумал, вот как же это всё странно, я видел, как они любили, я видел, как они вместе жили, старели, бились, я так хорошо знаю их детей, их семью, а видимо не знаю, видимо мы так часто плохо знаем что-то, что нам дорого, что нам бесценно. Господи, мне уже за сорок, далеко за, но не настолько далеко, чтобы говорить о пятидесяти, но я бы не хотел оказаться на их месте.
Боже мой, думал я, Надя, бедная Надя, столько сил, столько желания и эмоций. Как же она, теперь, одна?
Белёсые, растерянные волосы, что обнимали её худые плечи, сверкали издалека, я её заметил, заметил, как аккуратно, испуганно она зашла в кафе, как, оглядываясь, встретила меня взглядом и подошла. «Синячки», спрятанные за морщинками и кремом, были бельмом под её глазами, такими родными и нежными, такими добрыми и чистыми, что я растерялся, растерялся, как годы, что растворились и исчезли теперь.
Что мне ей сказать? Что это жизнь? Что так всё устроено! Смирись… Нет, бред, бред, я смотрел на неё и понимал, что это полный бред.
Она подсела, тоже взяла «эспрессо», и я вспомнил, как мы всегда смеялись над тем, что она его любит больше всего, крепкий, хороший «эспрессо».
- Ты, ведь, видел Настю?
Она улыбнулась и засверкала белыми, сделанными зубами. Потом я видел слезу, потом тишина, потом взгляд, тот самый взгляд, что ты видишь у раненного зверя, когда собираешься его добить.
- Не знаю, не знаю, не знаю… Прошептал я, и почувствовал, что мог бы шептать эти слова до бесконечности. Мы говорили долго, много, и, в основном, ни о чём, слова разбегались, соединялись, строили чувства, и я сильно пытался её поддержать, но не мог. Ни о чём, мне было нечего сказать, кроме того, что я не знаю, да, и друг мой, её муж, то звонил, то слал фото из Европы со своей Настей, отдых есть отдых, и ему, видимо, было хорошо. А я не знаю!
Мы расстались с Надей, и я видел, как статная женщина, как она, гордая и красивая когда-то и несчастная теперь, вышла из этой маленькой «кафешки» в центре, видел, как она села в машину, видел, как она уехала.
Посмотрев на это, я взял сразу два бокала коньяка. Выпил. Замельтешил душой среди своих мыслей. Плакать ли, оценивать или осуждать я уже не мог, они мне оба слишком дороги. Я случайно, как это бывает с теми, кто хочет чем-то себя занять или изобразить действие, ощупал свои карманы, и достал из заднего кормашка «джинс» бумажечку стоимостью почти пятидесяти лет: «Настя, 8921..…., позвони.»
И что делать? Что делать с теми осколками хрустальной вазы, что упав с небольшой высоты стола жизни в пропасть ошибок рассыпаются по всему полу? Собрать и выбросить? Склеить? Или оставить на полу?
SH