Гололедицей и настами
друг добрался до меня,
воздыханиями частыми
в стужу лютую дымя.
Умалясь луной ущербною,
брёл, сутулясь, на горбу
собирая коркой хлебною
с выси снежную крупу.
Он сопел под ношей-шубою,
в снегопаде, как в толпе,
Мысль не умную, не глупую
не имея при себе.
Пред резным в сугробе теремом
ахнуть даже не привстал.
Потому зовётся Серым он;
Он родился - и устал.
Он пришёл и ткнулся попусту
указательным в звонок,
посидеть за чаем попросту,
лечь, уставясь в потолок.
Обсуждать особо нечего,
ведь уже он как-то раз
трём друзьям по ходу вечера
выдал целых пару фраз.
Серый, коли уж компания(!),
мысли, ясные едва,
из сусеков подсознания
смёл в мудрёные слова.
Речью яркой и короткою
он решил упомянуть
не о том, кому за водкою,
а Вселенную и Суть.
И, светясь от озарения,
свой нащупав закуток,
это божее творение
смолкло, глядя в потолок.
Стало немо и рассеяно,
как теперь и как всегда,
как в прогулках мимо терема
без идей туда-сюда.
Снова Серый - изваяние.
Только я настороже:
Возопит в нём мироздание
или кончило уже?
Бормочу, за неизменною
его позою следя:
"Вот такой - и про Вселенную!
Это ж надо так?!. А я?.."
Успокоился, расслабился;
про насущное забыть
в потолок, как он, уставился,
и вздохнул: "Пора белить!"