Пряди выжженных солнцем волос
приласкал горемыка-мороз.
Называл снежно-нежно по имени,
покрывал словно шелком - инеем.
Так любил, что убил. А за ней
та явилась, что злей и мудрей:
то плясала под дудку снежную,
то сжигала на солнце одежду.
До души так его обнажив,
упорхнула. А он ещё жив.
Жив ещё да лютует жутко,
что не пляшет зима под дудку,
что осенняя медная прядь
не ложится на мёрзлую гладь.
Но всему вопреки и всегда
изо льда засочится вода
зажурчит из обиженных жил
будто кровь, будто свет, будто жизнь.