Свете
Зима вернулась: снег витает, и
мороз такой, ну просто холодина!
Смурные дали тёмны и глухи, –
или темны и глухи? – всё едино.
На батарее кошка жмурит глаз,
герань с окна спихнула. Ну и дрянь же!
А крымский переполненный Парнас
уже не манит так меня, как раньше.
Но тянется рука к карандашу.
сажусь к столу, слегка расслабив спину:
я этот миг, уверен, опишу,
чтоб не пропал он в будущем, не сгинул.
А ты читаешь старый том Дюма,
от куртуазных сцен, я вижу, млеешь;
у нас вся календарная зима
была весны теперешней теплее.
Всё уступает март за пядью пядь
зиме, грустит в горшочке амариллис,
и мы с тобой поссорились опять,
хотя недавно только помирились.
Вспотели окна. Тусклая луна
засела в кроне тополя, как птица,
тень у сараев тенью горбуна
в снегу средь лунных пятен копошится.
Но звёзд не видно. Глухо и темно.
И пива нет. Всухую ем горбушу.
Какою-то печалью неземной
возврат зимы переполняет душу.
И грустно помнить, что ещё вчера
дрозды под солнцем пели, – виртуозы! –
хрустальные выращивает розы
мороз на стёклах, пальмы, веера…