В пятом классе к нам пришла учиться новенькая девочка — Лиза Трубчик. Как-то она принесла в школу письмо из Чехословакии. Она уже переписывалась с девочкой иностранкой, а теперь подружка этой девочки тоже захотела познакомиться с ровесницей из СССР. Этот конверт был настолько желанным для каждого из нас, что сразу вырос лес из рук одноклассниц. Мне бы ни за что не удалось заполучить это письмо, ведь я всегда проигрывала всем в проворности. Но Лиза стояла совсем рядом со мной, и заветный конверт коснулся моей руки. Как электрический ток пронёсся по моему телу. Девчонки облепили меня со всех сторон, всем было интересно узнать, что и как пишет иностранка. Они торопили меня открыть конверт, а я, прижав его к груди, хотела продлить эйфорию счастья:
— Я сначала сама прочту, — сказала я, и выбежала из класса в коридор. Мне не хотелось делиться со всеми сокровищем, которое досталось мне.
«Моя далёкая незнакомая подруга, — читала я, — если ты желаешь со мной переписываться, то при-шли письмо и фотографию по этому адресу: «…»». И дальше были незнакомые мне буковки, написанные печатным шрифтом, чтобы легче было разобрать, а в конце по-русски: «Ондиркова Вера».
Мне не терпелось прямо в классе написать ей ответ, но растерялись все слова. Да, и дома я смогу не спеша вывести каждую буковку каллиграфическим почерком.
Какая она – моя Вера? И почему у неё русское имя, ведь она иностранка. Письмо было отправлено и потянулись дни ожиданий. Я летела со школы бегом, и первый мой вопрос маме гласил:
— Письмо от Веры пришло?
Я уже в сотый раз мысленно быстрой птицей летала в ту далёкую страну ЧССР, туда и обратно, поторапливая нерадивых почтальонов. И вот оно пришло. Первый раз в жизни письмо пришло лично мне. На нём было много красивых марочек, а внутри была фотография. Нежный Ангелочек в белом веночке, сложив ладошки, смотрел на икону. Она показалась мне неземным существом. Хотя именно такой я себе её и представляла. Я покрыла её фото и письмо множеством поцелуев. Если бы на моих губах была краска, то на бумаге не осталось бы миллиметра не закрашенным. По сравнению с ней, я казалась себе гадким утёнком. Я долго выбирала из своих фотографий ту, которая могла бы понравиться моей виртуальной подружке. Я покупала самые красивые открыточки, чтобы послать ей. Она затмила собою всё, что окружало меня. Я снова и снова перечитывала её письмо. Я радовалась, что самая красивая девочка в мире была моей подружкой.
У всех членов её семьи оказались русские имена. Я не знала тогда, что именно для меня она перевела их на русский манер. Папа — Штево, а она писала: «Стёпа», мама, тоже «Вера», а на самом деле — Вероника. Эти же имена родители дали своим детям, потому что брата моей Веры — (Вероники) звали тоже Штево, а младшую сестрёнку Даринку она называла — «Дарья». В письме было всё понятно. Верочка писала на русском языке, хоть и была почти на два года младше меня. Только имя моё она писала по смешному — «Луда», но мне это нравилось, и не хотелось её поправлять.
В конце следующего письма она от руки нарисовала фигурку, напоминающую человеческую стопу и в середине её написала: «Луда, так нарисуй свою ногу». Я посоветовалась с мамой, и она сделала вывод:
— Может быть Вера хочет тебе носочки выслать. Обведи стопу на бумаге и вышли, потому что размеры могут не совпадать.
— Ни за что! — сказала я, — посмотри, какая у неё малюсенькая ножка!
Я была уверена, что рисунок в письме соответствовал размеру Вериной ноги, а он был в половину моей ладошки.
— Глупенькая, — успокаивала меня мама, — таких крошечных ножек не бывает.
— Бывает! Ведь она в другой стране живёт! — противоречила я маме и здравому смыслу.
Я постеснялась обрисовать свою ногу великанского аж 34-го размера. В итоге, Вера прислала в бандерольке туфельки, такие, каких я никогда не видела, беленькие с красными вставочками, но они были мне малы на целый размер. Я пыталась втиснуть ножку, но безрезультатно. Пальцы, поджимаясь, выпирали и, пройдя несколько шагов по квартире, я их снимала. Для меня этот подарок и так был бесценным. Мама просила отдать их моей младшей сестрёнке Аллочке, хотя туфельки ей были ещё велики, но я, жадничая, говорила, что в этих волшебных туфельках нельзя ходить по земле.
Мы с мамой вместе собрали в ответ моей иностранной подружке посылочку. Купили красивую статуэтку из белого фаянса — «Снегурочка на коньках». Моей маме её знакомая выслала большой посылочный ящик ёлочных игрушек, эта женщина работала на фабрике ёлочных украшений. Так мне мама разрешила выбрать самые красивые, самые необыкновенные из них для Веры. Мы тщательно всё упаковали и отослали. Я так боялась, что в дороге игрушки могут разбиться, но посылку Вера получила в сохранности.
Так и жила я в ожидании от письма к письму. Одни из первых своих стихов я посвятила своей далёкой подружке. Нет их давно, потерялись. Помню только одно четверостишье:
Наша дружба, как флаг на флагштоке,
Ты живёшь далеко в ЧССР,
Я живу там, где пашни широ'ки,
В той стране, что зовут СССР.
Казалось, что наша дружба навсегда. Но пришёл 1968 год. Взрослые дяди, не поделив власть, пройдя танками по Праге, решили судьбу нашей дружбы. Посланные мною письма возвращались назад. Я, держа обиду на местных почтальонов, ездила тайком от мамы за двадцать километров в город, чтобы бросить там письмо в почтовый ящик. Но и Ровеньковские почтальоны оставались бесчувственными. Мама пыталась мне объяснить, что в Чехословакии случился переворот, что пока письма не пропускают через границу. Но мне не было дела до какого-то переворота. За что они отняли у меня подружку?! Как мне теперь без неё жить?! И кто Вере может объяснить, что я её не предавала? И что нет в том моей вины, что она не получает писем от меня.
Все открыточки, фотографии и письма от моей Веры я берегла в красивой коробочке, и храню их до сих пор, как реликвию.
На фото: моя Верочка.