Я хотела бы уберечь тебя, моё чуткое,
в глубине этой мысли, что бьётся об лёд виска.
Моё сердце горит, словно масленичное чучело,
потому что вокруг уже сплошная весна,
снежный март шириной не в Москву со всем Подмосковьем —
в целый мир шириной да со всею его войной.
Я тебя берегу, а вокруг — так шумит морское,
так гудит это белое, будто наш берег — стеной:
вдруг сидеть не в подъезде, не в гулких его изломах —
в первобытной церкви, прокуренной и большой,
тихо слушая, как проклёвывается слово
из больного места, граничащего с душой.
А снаружи, сквозь ялтинских пальм индевелые пальцы —
белорусских снегов бесконечная голубизна.
...Ну беги, ну беги, только рано ещё купаться,
вот такая обидная в этом году весна.
Просыпаются лужи, потягиваются берегами —
падай камнем, чтоб разве что дальше ходить кругами! —
маяками живыми, погибшими моряками
сохрани тебя, море, не трогай тебя руками.
Это тают снега, что таят в себе новое чудо,
так творят тебе новое лето размером с огонь.
И пока моё сердце горит — я храню тебя, чуткое,
только не покидай
мою правильную
ладонь.