Однажды случилось событие,
о котором, быть может, я всё смогу рассказать,
предположим, лет через пять.
Удивительным образом,
оно многое поведало мне о тех,
кто был тогда рядом.
Как-то вдруг неожиданно стало ясно,
кем был тот или другой сосед, или, так скажем, друг.
Мы поссорились, помирились, потом начали всё заново.
Но уже в этой новой жизни,
с её обретённой ясностью,
кто-то совсем исчез, а кто-то вновь появился.
Обрели совсем новую значимость те,
кто до этого просто стоял, улыбаясь, поодаль.
И так — до тех пор,
пока я и сам не исчез добровольно.
Среди нас были те,
кого вы без тени сомненья
именовали нашей общей совестью,
кто вас судил,
кто вам объявлял, не колеблясь,
кто из вашего круга достоин
войти в новый и светлый грядущий мир.
Достойных, как водится, было немного.
Христианство их было — как новый и лучший метод
избиения камнями идейных блудниц.
Не насмерть, но навсегда.
Пока Пётр Мамонов пугал и чудил,
вы всё точно знали про Крым.
Расследуя, кто сделал первый выстрел,
вы руководствовались собственной встроенной —
и единственно верной —
картою знаний.
Те из вас, кому ближе кузена
приходился Чубайс,
говорили, что вот уже, собственно,
куплены все места
на авиалайнер
сверкающий, корпоративный.
Вы задорно писали повестку дня
для тех, кто в это же время
молча крушил и делил.
А вы нам при этом
рассказывали
красочные истории,
иногда нас пугали ,
иногда даже раскладывали вокруг нас
интересные книжки —
когда у нас ещё были книжки.
Когда же мы, наконец,
очнулись от чтения,
всё главное было, в основном, позади.
Как признался, вполне откровенно, умелец Доренко,
за святое бабло
громивший кузенов жильё,
вы "<пропущено слово>
отцов
не для того,
чтоб сыновьям
сдаться..."
А теперь мы, без страха,
слушать идём "Ленинград",
и над нами глумятся за наши же честные деньги —
по всем правила цирка политэкономии,
по канонам нетленного жанра брательников Коэн.
С Кинчевым вы кричали: "Мы в месте!",
тридцать, скажем, тому лет назад,
не спросив вкупе с Цоем: "В каком?" —
но об этом как раз
помолчим немного ещё.
Ведь с каждым годом отчётливей наше молчанье.
Круговая порука, действительно, "мажет, как копоть".
Особенно если это —
порука правильных слов
и честных, хороших лиц.
Под небом Аустерлица
лишь нищие духом,
как статуи, падают ниц.
А вот — Чкалов, летящий под новым мостом.
На пути в Таганрог
он сказал в шлемофон
Александру Матросову
в душном купе:
"Ну, прощай, mon ami!
Выбирать из двух зол —
незавидный сюжет.
Я свой собственный путь
поискал бы ещё.
Подыши на манжет."
В коридоре денщик
мрачно чистил камзол.