Натка сидела на сломанном дереве, душа ее скулила, тело дрожало. Тонкие пальцы рук занемели, сжимая сухую травинку. Ветер, который уже понял, в чем дело, нежно гладил ее коротко остриженные кудряшки.
19.00, 20.00, уже начинало темнеть, и Натка издалека казалась тонкой веточкой этого умирающего дерева. Ее худощавая подростковая фигурка не двигалась, но кудряшки, под влиянием усиливающегося ветра, метались все сильнее.
Ветер вдруг вспомнил, каким лихим ураганом он вчера был и возгордился тем, что подготовил для этой потухшей девушки место в самом сердце городского парка.
А Натка все сидела. Теперь она казалась венчальной свечой, которую погасили, не дав даже разгореться, ее волосы уже напоминали остаточный дымок. Ветер успокоился.
Одинокий фонарь ласково пролил свой янтарный свет на Наткины острые колени. Этот свет напомнил дом. Натка молча встала и впервые в жизни медленно пошла, не побежала, не поскакала, не сделала ни одного фуэте.
Перед подъездной дверью, скрип которой неминуемо выдаёт входящего, Натка остановилась. Надо схватиться за ручку и потянуть. Но в руках была та самая травинка, заботливо снятая с любимого плеча, которое пахло табачным дымом и бензином. Даже что-то очень отвратительное может стать родным. А терять родных всегда тяжело. Как такое могло вообще произойти, что родной человек просто взял и ушёл из ее, Наткиной воздушно-облачной жизни? Ушёл, скупо сославшись на возврат.
Натка быстро сунула в задний карман джинсовых шорт свою святыню, резко дернула дверь, окунулась в затхлый воздух подъезда и, пригладив свои непослушные кудряшки, пошла к маме.