Мне велели тебя не помнить.
Твоё имя смешать с запретом.
Но в душе мой был паломник,
Не внимавший чужим заветам.
Проживая в ней три столетья,
По-хозяйски он вёл «порядок»:
То топтал мне весны соцветья,
То смертельный ссыпал осадок.
Столько воинов было верных,
Своей жизнью готовых клясться,
Кто за звание — пусть не первых,
Но последних — хотел сражаться.
Но громил их сей грозный образ,
Как кошмар, что однажды сбылся,
И взрывал мой старинный космос,
Чтоб последний из них сломился.
Растерев до последней крошки
Всё, что может к другим родиться,
Он вонзился в меня, как коршун,
Своим криком «Прощай, синица!».
Март, навечно осевший в сердце,
Поклялась умертвить с досады,
Позабыв, что от главной дверцы
Ключ забрал он с собой в награду.
«Что ж убей меня, мой мучитель,
За кристальную с детства память,
Чувств безжалостный расточитель,
Что пришёл мою душу плавить!».
Вдруг навстречу шагнул неровно
И сказал: «Нам за грех – мученье.
Бог признал: мы с тобой виновны.
И назначил нам в казнь влеченье.
Столь безрадостна участь наша:
Миг счастливый наказан болью,
И страданий страшнейших чаша
Будет ждать за обмен любовью.
Так что жить нам с тобою порознь
И забыть всё, что есть и было».
С неба чинно спустилась морось
И меня в шесть узлов скрутила.
Синий омут смешался с грустью,
Крик пронёсся тоскливым эхом.
Мы вернулись к второму устью
И расстались, клянясь не «съехать».