Может ты поймёшь, что с душою моей, вагант?
Даже мой духовник не смог её разгадать.
Рукава мои до пола и дорога моя бела,
Мимо замков и скал, - сколько путников увела,
Вьётся, вьётся змеёю, - меж башен - вдоль Рейна - вдаль,
Соблазняет, зовёт, - выходи, поищи Грааль!
Рукава мои шёлка заморского, - до земли,
Я расшила их птицами, строками из молитв,
Шла себе, да устала, свернула в прохладный лог,
И у вод речных гребни вынула из волос...
Ехал рыцарь от замка тёмного на скале,
И звонили к вечерне в дальнем монастыре,
Не хотела я, чтоб он видел меня одну,
Но он тоже к реке, - коня напоить, - свернул.
Пой, кленовая лютня, как янтарный бессмертник цвёл,
Как нагнал он меня на коне, разговор завёл,
Как гроза собиралась над Рейном, катясь от скал,
И как колокол монастырский не умолкал.
Расскажи как взлетели длинные рукава,
Как меня у дороги вдруг начал он целовать,
Как на платье молочном капли дождя цвели,
Как мне стан опоясал он ремешком своим.
Расскажи о том, как я стала его женой,
Как сидела семь лет в южной башне с веретеном,
Как ему родила я семеро сыновей,
Как ждала к Рождеству из походов, варя глинтвейн...
И всё думала, - что в том дальнем монастыре?
Куда я не дошла в тот день, куда б вывел Рейн?
Может ты поймёшь, что с душой моей пилигрим?
Ни священники, ни гадатели, - не смогли.
Привозил мне Зигфрид с Востока гранат и шёлк:
Тирский пурпур и червчатый яхонт, - мне так он шёл!
Говорил о диковинках и о горе Синай,
И рассказы эти пьянили сильней вина...
А гроза над Рейном, путник, - светлым-светла,
И прекрасней нет дорожного ремесла,
Не тебе, а себе говорю, менестрель, молчи, -
Слышишь герсы лязг, - это муж мой домой спешит.
Я люблю и детей, и супруга, - они мой свет,
С волосами, как Рейн, - видишь семь моих сыновей?
Но какая-то сила гонит меня во тьму,
И куда я влекусь, - от юности не пойму.
От того, от камня белого у воды,
От того, от лога цветущего в жёлтый дым...
Потерялась я, путник, августом пьяным тем,
Что на что разменяла - не заметила в темноте.
Слышишь колокол медный, - там чистые, как родник,
Души бледных монахов к богу летят от книг,
Почему они там, что забыли они средь стен
Молодые, красивые, - в скорби и темноте?
Если всей моей боли дать волю, - зальёт луга,
Океаны с морями хлынут чрез берега,
Если кудри собрать супруга и сыновей, -
Можно б ими, ах, - новый вызлотить было Рейн.
То ли был тот день, то ли не было того дня,
Так хотелось мне греться у замкового огня,
И варить глинтвейн к Рождеству, и постель стелить...
...За меня в том монастыре, странник, помолись.
За меня и за Зигфрида, душу его в тисках
Страсти жертвенной крови за веру и за Христа,
Я люблю его бледные губы, лица овал,
Но мне страшно порой в ночи его целовать.
Я не знаю, странник, имени сим страстям,
Я не ведаю даже, - меня за них Там простят?
Знаю только бессмертник, пыль, и колокола,
Запах мёда, и Рейна светлые зеркала...
Ах, пути Господни, пряные травы троп,
Без венца и молитв он целует мой алый рот,
Отпусти меня, рыцарь, дай мне сгореть до тла,
Рукава мои до пола и дорога моя бела.