Меня стягивали эмоции, зажимали в тиски обыденных мук, не давая дышать полной грудью, заполняя мои лёгкие лишь пеплом с пламени настоящей жизни. Я уже напрочь забыл, да, что там забыл, я просто и абсолютно перестал верить в прекрасное и возвышенное чувство, то самое сильное и жадное вожделение всех истинных желаний и устремлений – чувство любви. Сон становился всё явственнее единственным душевным наслаждением, взгляд всё чаще обретал стеклянный блеск и холодный мутный оттенок. Я делался новым я, опустошённым в безмолвии желаний и потерянным среди равнодушия с пресным привкусом грусти. Развлечения теряли всякий смысл, а знания уже не утоляли никакой голод духа или его жажду. Я как будто совершил круг по своей длинной орбите жизни и вернулся в самое начало, но на новый заход уже не было ни сил, ни вдохновения. Появились те мгновения мысли, обжигающие искрами внутренней борьбы, когда захотелось сойти с этой орбиты, уйти, но ты не знаешь куда и как оторвать самого себя от столь гнусной и привычной силы притяжения. Фантазии бросали от одного оврага к другому, так и норовя прыгнуть в неизвестность, то желание исчезнуть в глуши какой-либо азиатской страны, то оказаться в Антарктиде и заняться каким-нибудь полезным делом, там, на самом холодном краю изучать и мёрзнуть, не думая о пустоте, не ища ответов. В общем это был сплин, некая его разновидность, как будто какой-то новый вирус, который жил во мне давно и ждал момента чтобы растечься по моим мыслям, по моим желаниям, и теперь ухватил меня за глотку, парализовав всё подвижное внутри души, прекратив всякое рвение любить и чувствовать.
И вот, я стою перед этой дверью, дверью офиса, где меня уже ждали, куда я отправил последние средства, что были. Это не просто экстремальное путешествие, это путешествие, где никто не несёт ответственности за твою жизнь, это край и бездна, и ты сам подписываешь бумагу, что твоё скромное наследство, в случае чего, перейдёт тем то и тем. Сплин, видимо, разъел меня тогда окончательно, и я всё подписал, я был словно натянутая струна на грани того, чтобы лопнуть, разлететься и исчезнуть в никуда, свернувшись спиралью, трепеща грубыми звуками неизбежной пустоты. Сборы, перелёт, лодка, и еще дикая жара, тягучая и потная, всё это я помню смутно, очень невнятно и сумбурно. А теперь я один. Остров, явно это был маленький остров, где и в каком океане, я не знаю, это, наверное, у Дефо, Крузо был смекалистым малым, и хорошо разбирался во всём без инструментов цивилизации. Я же нет, ни звёздное небо, ни вид пальм, ни разновидность птиц, ни сорт песка мне не говорили ни о чём. Айфон не определял локацию, да и сел он очень быстро, а зарядить, как бы я первое время не придумывал технические инновации туземца, его, мой айфон, было просто-напросто негде. Те пять литров воды, которые были со мной, закончились на третий день, четвёртый прошёл в кошмаре и под истерикой от моей безысходности. Жажда и голод, настоящие, не душевные, создавали спазмы под рёбрами. Помнится, я даже пробовал, как герои голливудских фильмов и авантюристских романов, какими-то палками ловить рыбу и выцеживать на жаре из соленой воды пресную. Мало что выходило, точнее сказать, не выходило ничего. Как-то попался разноцветный малёк с большими плавниками, но есть его было просто невозможно. Эта тушка так и осталась лежать на песке, напоминая мне о моём незавидном положении, да какое там незавидном, ужасном и отвратительном положении. На шестой день голова уже шла кругом, болела и ныла, страшная жажда, непередаваемый голод резали меня изнутри и слёзы отчаяния падали в песок, оставляя тёмные и крепкие пятнышки. На седьмой день я видел, как восходит солнце, как оно падает, нежно лаская своими бархатистыми краями бесконечную ровную гладь океана. Я умирал безжизненно и бесцельно, я это чувствовал, особенно и явственно, когда чёрное и прекрасное небо сдавливало меня блеском маленьких искр, искр от горящих точек звёзд. Двигаться я уже не мог, шум океана казался реквиемом, ребристая тропинка от света луны на чёрной водной простыне представлялась моей будущей дорогой, той тропой на которую сейчас выйдет душа и, помахивая ручкой, растворится вдали. Очи смыкались под ровный тусклый звук сердца, мысли растворялись, и я чувствовал, чувствовал, что я умираю. Приятный, солёный бриз касался моих щек, высушивал слёзы и дарил покой и забвение. Луна становилась туманным фонарём, морской звук шумел симфонией, а я засыпал, засыпал и исчезал.
- Как вы? Сплин прошёл?
Белые стены – первое, что одарило своим светом мои болезненные глазные яблоки. Непонимание, и ярость от этого непонимания, вот, что я помню, других чувств не было и быть не могло тогда, это потом уже появилась радость и жизнелюбивая страсть, а сначала просто непонимание.
- Сплин? Какой сплин? А я что, жив? Где я?
- Да, вы живы. Хотите что-нибудь?
- Да. Есть, пить и любить.
- Чудесно, вирус ушёл.
SH