Мы с тобой нарисуем картину. Возьми полотно, снежно-белое, богатое полотно. Возьми кисти воображения, тонкие кисти бытия, трепетные, как сон, продолжением тонких пальцев твоих. А краски будут создаваться из света наших душ…
От нижнего, левого угла, протяни диагональю две параллельные полосы аметистового цвета, к правому верхнему углу. Аметистовый цвет – цвет твоей любви ко мне. Явно виденный мной многократно, вот как способные видят ауру, чутьём, глазами, обонянием, так и я вИдела цвет твоей любви. И линии проводи не близко друг к другу, пусть полоса меж ними станет широкой и явной. Её закрась золотистым. Ярким, световым золотом, подобием солнечных лучей. Не жалей света, не думай о том, что картина получится вычурной, нет. На ней будут всего три цвета.
Теперь по всему полотну, по диагонали, с правого края к нижнему, льётся чудесный свет, как сплетение солнечных нитей, как горячее дыхание лучей.
Справа, в оставшемся треугольнике, закрась тёмно серым, весьма так тёмно-серым. И начни прорисовывать множество зданий, локаций, машин, электричек, самолётов, офисов, магазинов, поликлиник, саун, парков, одним словом, нарисуй мир людей, который ты хранишь в своём воображении. Свой мир, мир в котором живёшь. И везде рисуй людей, их рисуй просто серым цветом, светлее фона, ярким серым, почти серебром.
Теперь в левом треугольнике повтори это всё, но мир рисуй таким, каким вижу его я. Другие здания, другие моря и леса, другие люди. Ты справишься, я знаю. Ведь в моём воображении ты был, был годами, мой мир ты умел видеть моими глазами, умел читать в моих стихах бурлящие цунами чувств, а заодно и поверхностность моего взгляда на эту планету. То есть – мой мир на тёмно-сером фоне – весьма расплывчат и лишён проработанных деталей…
А теперь, некоторым из присутствующих на полотне людям, всего нескольким, с обоих краёв полотна, пририсуй ярко-золотистые точечки там, где у людёв смешанность видения физического сердца с локацией души. Да, ты верно подмечаешь, это те люди, которые умеют любить, творить, дышать. Вот почему их немного. А почему их свет всего лишь точечками обозначен - ты поймёшь к середине работы над картиной.
Тошенька, в полосе золотистой, в самом нижнем, левом углу, начни рисовать мою фигуру. Небольшую. По полосе их будет идти наверх ещё много фигур, наших с тобой. Одень её в любой из цветов, в котором ты меня видишь в самом начале нашей любви. Когда даже зарождения любви ещё небыло. Я стою робко в самом начале этой полосы, просто смотрю на тебя, не протягивая ни руки, ни зова. Но уже увлечена всем существом этим тёплым цветом чувств. Нарисовал? Теперь рисуй себя, справа, но ещё не в полосе, на тёмно-сером фоне, всего лишь прикасаясь к аметистовой линии. Фигура повёрнута в мою сторону, ты смотришь в мои глаза, ищешь в них подвох, отклоняешься чуть в сторону, чтобы избежать глаз в глаза, ведь подвоха в моих ты не нашёл.
Между фигурок невидимая нить, не так ли? А потому – рисуй следующие две, чуть выше первых. Меня рисуй такой же – не зовущей, не протягивающей руки, отстранённой, но уже более светлой, тёплой. И себя – вступающего в луч света, озарённого им, но всё ещё в жутких сомнениях, оглядывающимся в правый тёмный треугольник – в свой мир, не отпускающий тебя.
А теперь уже можно нарисовать нас друг перед другом, глаза в глаза, робко, ещё не прикоснувшимися рукавами стоим… Меж нами ощущение вечности. Меж нами осознанность неминуемости. И сонмы сомнений. И озирание к своим серым миркам. Каждого к своему. Эти фигурки не готовы скинуть свои рюкзачки. Рюкзачки, наполненные земным – опытом, близкими, родными, мечтами, саднящими шрамами былых побед и предательств, стремлениями, к земным благам, конечно же, и прочим хламом, о котором так печёмся на протяжении жизни, но который не имеет ни малейшего значения. Значение этих двух фигурок в другом – в отрицании страхов своих, в первом шагу в любовь.
Оттого – следующие две фигурки рисуй уже чуть выше, без рюкзачков, их можно уже скинуть, хотя… да, я вижу как твоя фигурка кончиками пальцев всё же удерживает его над бездной… Эти двое стоят друг против друга уже осмысленно, небанально, без жажд. Протягивая друг другу руки.
И следующие рисуй ярким золотом, ближе, ярче, руки сплетены, через их ладони проходят лучи света прямо к их сердцам, к самой сути. Во взглядах – приятие, осознанность, их кровь будоражит Знание, их тела горят познанием, утолённой жаждой жажд, их миры всё более отдалены от них самих. Они смело ступили в бездну, уводящую их в неизвестность. Они сделали шаг.
И за этим шагом последовало восхищение. Собой, друг другом, вселенной, лёгкости полёта, созвучием трепета судьбоносных решений. Да-да, я не против, пририсовывай себе сонм сомнений, оглядывание вниз, туда, к уютному мирку серых будней, так было, зачем же преувеличивать скорость твоих шагов в эту бездну? А потому рисуй нас такими, какими мы и были после постижения наших карнальных тайн.
Рисуй нас врозь. Да, врозь. И множество путей меж нами, и горькую горечь разлук, и тёмную сущность разделяющего и отторгающего Кроноса, и снова рисуй, рисуй, рисуй нас такими – то вместе, то врозь, то мгновение вечного объятия, то всплеск невиданной тоски, миг тяготения к земле, наши крылья, отчего-то нам выдано было только три крыла на двоих… рисуй. И трап самолёта рисуй, с которого спускаешься, в едином порыве души, примчавшись ко мне с утра, трап на котором услышишь в своём сердце главное из главного – ты летишь Домой! И я твой дом. Все четыре твои стены в объятьях моих! Рисуй…
Затем рисуй нас однодневными бабочками, объёдинёнными в пламени, светлейшем пламени любви! Наши крыла всё больше, мы простираем их над мирами, осыпая, словно снегом, города и людей в них. Даря им запредельное счастье прикосновения к вечности. И затем, исходя из бабочек, прорисовывай нас единым целым, одним существом, осиянным снопом божественной любви, тайной вечности. Так и рисуй – как я теку всем существом по твоим венам и как тягуче льёшься ты по моим венам. Да что там… по мельчайшим капиллярам! Как музыка наших существ окутывает миры, параллели, вселенные, облаком блаженства. И у этого существа две руки, простёртые над тёмно-серым фоном – правая и левая. Из правой льётся в мир вся красота твоей улыбки, вся нежность твоя неизбывная, готовность обнять всей силой великой, разбуженной души. Из левой – сыпятся буквы, слова, строчки, фразы, стихи, вся одурь вдохновения. И книги. Всё – им, мирам, людям. Всё в дар. От дара дар. И раздаём задаром. Всё, что постигли, те глубины бездн, те скрижальные тайны, те отзвуки вселенной в нас. Так и рисуй нас. Безумцами. Только не удивляйся, что золотистых точечек стало больше на холсте, а те, изначальные, маленькие, сами по себе стали больше и ярче. Нет ничего удивительного – мы грели сердца людей. Ты согревал мои ладони, а я наш общий свет превращала в слова, которые шли прямиком в сердца.
И далее рисуй, не уставая, не кляня отдыха, в великом вдохновении рисуй. Нас – воспаряющими над бездной самой, над золотистой полосой, и сами мы ярче золота, и себя нарисуй … просящего моей руки. И то, что творилось с миром в те дни – рисуй. Всё бешенство красок наноси на холст, не страшась снова раскрыть человечеству дверь в настоящее.
Посмотри на них сверху - они озадачены существованием! Да, они в офисах, в очередях, в пробках, в заботах, в беге по кругу, в холоде страхов, везде. Везде кроме настоящего смысла. Они вовсе не смотрят в небо! Им не до сути, не до смысла, не до постижений тайн. Человеки, раздающие бесценность жизни за грош – за блага.
Ты помнишь эту высоту? Ты помнишь высоту бездны? Ты помнишь восхищение полётом над бездной? Ты помнишь локоны моих волос меж пальцев своих и твой вскрик удивления : «В моих руках весь мир!»? Ты помнишь? Значит ты знаешь. Знаешь каково быть частью богов. Каково растворяться в безумии восторга. Такими и рисуй нас.
Взгляни на нашу картину. Бесценна? Побудь в этой волне, тугой и терпкой волне воспоминаний о себе истинном. О себе настоящем. Пусть нега обволакивает лоскутки сердечных мышц твоих, ведь так ты ощущаешь послевкусие любви? Неважно, лоскутки ли. Ты просто допусти в них свет очарования. Ибо картину надо писать дальше. И ничего красивого в ней больше не случится. Ничего.
Рисуй себя. В правом, тёмном треугольнике. Везде, во всей суетности своего мира, во всех очередях, погонях, жаждах. Смело рисуй, ведь в это время ты всё ещё рисуешь фигуру, освещённую золотистыми красками, одухотворённую, живую. Ты ушёл обратно в свой мир. Просто ушёл. Потому в полосе света ты напиши меня – маленькую фигурку с опущенными руками, огромными глазами и дикой болью. Это легко – фигурка в золоте, но не светит, стоит, молча глядя в твой мир, а вместо брюшной полости рисуй мне чёрное пятно. Вырванный с плотью кусок моего существа. Почему не грудь? Я больше знаю о локации души.
И дальше продолжь работу над своей фигуркой, забыв о моей.
Когда ты вернулся в мир людей, ты весь продолжал быть светом. А люди этого не любят. На тебя смотрели с трепетом, в твоём изяществе искали пути к звёздам, о тебя им хотелось погреться, в пламени этом засиять как ты, но… Но они невзлюбили тебя. Страхи роились в их тельцах, устои, привязанности, материальные ценности, бездуховность, всё то, чем вскоре станешь и ты. И больше не увидишь с высоты всю бренность этих мышиных погонь. Станешь частью.
Сумел нарисовать? Не сомневаюсь.
Вернись к полосе, снова рисуй меня. Потерянную, маленькую, опустошённую. Просто фигурка пепельного цвета, тусклая, с лицом, обезображенным гримасой боли. В процессе ощущаешь как гнёт мне рёбра твой вскрик : «Иди! Свети людям, свети миру, ты нужна им! Ты шедевр, а шедевр должен восхищать весь мир! А меня забудь. Так будет правильнее.» Ощущаешь? Так и рисуй, со сломанной грудиной.
Постепенно меняй цвета своей фигурки, с каждым мазком возрождая последовательность собственного угасания. То светло-серым – руку, правую, и наноси эту картинку во все ипостаси бытия, во всех очередях и съёмных комнатах, то ногу, из золотистого становящуюся светло-серой, то левую сторону, в тех же пробках, метро и парках, но точечку на груди пока оставляй золотой. Ты ещё жив, ибо ты помнишь. Рисуй себя в саунах, самолётах, машинах, на берегу моря, в странах азиатских, рисуй. Но только светло-серым, с почти совсем седой головой, соль с перцем там, но неизменно с точечкой света рисуй. Наноси на холст - свои – годы…
После паузы, вернись к написанию моих лет. Первым рисуй тёмный, блестящий уголёк. Ничего более. Уголёк.
Затем ещё фигурку, уже фигурку, сгорбленную, но несломленную. Смотрящую на тебя, внутрь тебя, в самую суть. Зовущую, кричащую, бьющуюся в истерии вековой, не умеющей дышать без тебя, остро-пахнущую тобой… Земной рисуй меня, смертной. Без гордости. В ореоле пепельного шума внутри. Не знающей где ещё можно быть кроме как в тебе.
И ещё фигурку. Меня. Снова в золоте. И волос и сути. Потому что рядом с ней ты пририсуешь себя. Ты облокотился о древнюю стену, огораживающую древний Парфенон, ты смотришь на меня с улыбкой, хитрой, довольной улыбкой, смотришь внутрь меня, пытаясь ухватить наш свет, выудить крупинки наших звёзд со дна моей души. Мы светимся! Но мы не горим…
В наших руках более нет даров для серых треугольников. Мы сами – как они. И пальцы наши увенчаны серебряными кольцами, явной дичью и диссонансом, но без этого было никак. Никак, понимаешь?
Я знала, ведала, что предстоит, оттого и открыла тебе портал, наши кольца, чтобы ты мог подпитываться нашим светом , уже оттуда, из мира своего, когда на солнце не будет ни сил, ни времени смотреть. Когда закроешься от всех, сам для себя станешь отшельником. Ведь в тот же вечер тебе перекроют все пути в наш мир, в меня. Чтобы ты даже и думать не смел о возвращении. Вот и рисуй себя от этой точки отправной – совсем без золотистой составляющей. Нет более её. Ты выжег.
Вот и рисуй себя везде, со всеми, в себе, теми же тенями, что и всех остальных. Это был твой выбор. И я обязана его уважать. Считать ли правильным, довольствоваться признанием его, или же звать и звать тебя обратно – столь ли важно поведенческое нутро смысла? Ведь смысла нет ни в чём. В самой игре богов нет смысла. В моих унижённых просьбах – тоже нет. Смысл есть только в принятии факта – ты сделал свой выбор. Твоё место там – среди них. И вот сейчас рисуй фигурку гордую, ясно-смотрящую всей глубиной своих ведьминых глаз во всю суть твою, отпускающую тебя.
И следующие мазки – ещё чуть выше, по-над холстом – огромное, яркое, сияющее золотом, янтарём и аметистом пламя. Пламя. Снизу все люди, подняв в удивлении лица к небу, гадают, что за явление в разгаре дня и лета – подобием северного сияния сверкаю над вашими головами. Да, я сожгла себя. Всю. Дотла. Сожгла ради возрождения. Ради твоей свободы. Ты слышишь эту триумфальную, величественную музыку? Мелодия души истинной женщины.
Не требующей и не раздающей жалость.
Оттого рисуй меня ушедшей с головой в постижение смыслов и тайн, религий и вдохновений, течений и направлений, божественных откровений и прочей бессмыслицы миров, ведь смысл каждого – в себе самом. И свет мы носим только в себе. И тайной являемся сами. Вот и рисуй – отторгающей мир, заточившей себя в Элладе ради обретения свободы ото всех, отвергающей массы, тянущиеся к ней, нет, не за светом, а только дабы побыть рядом с такой вот, не слишком понятной, но такой дерзко-отличающейся. Но зачем они, не умеющие выжечь даже подобие искры от пламени моего, восхищённые и жаждущие? Оно – не ты. Твоя ведь фраза. Оно – не ты.
Разгадок странности нашего отторжения друг от друга нам всё равно не получить. Ни в послесмертии тоже. Ведь и там мы снова встретимся, обновлёнными версиями себя. И стоят ли те разгадки жизни моей? Вот и рисуй меня, молчаливую, мудрую, отдалённую, но тёплую и в золотом, рисуй меня сердцем, рисуй на лице моём кристаллы слёз, огромные кристаллы слёз. Но не рисуй озлобленности или презрения – их нет. Там – за – постижением чудовищной игры богов, за постижением знания о том, что если будем вместе – разрушим друг друга, за этой чертой становится явным – во мне лишь любовь. Всё остальное я выжгла. Фигурка с кристаллами застывших слёз на лице смотрит на тебя молчаливо и бережно. Бережно.
Посмотри в правый треугольник. Ты уже видишь что ты будешь сейчас писать? Видишь.
Своё одиночество и отторжение мира ты уже писал. Свою злость на меня за мои крики о возвращении в меня, ты тоже писал. Постепенность твоего превращения в себя прежнего, замкнутого зверя, – тоже.
Теперь пишем спичечные коробки. Много спичечных коробков. По счёту окружающих тебя людей. Родных и близких, коллег, друзей, женщин, тел, виртуальных тел, одухотворённых или бездушных, талантливых или бездарных – всех, к кому так стремишься – напиши спичечными коробками. И себя среди них – спичкой. Простой деревянной спичкой с серной головкой. Ты уже видишь? Ты стремишься к их бокам, поцарапанным или чистым, стёртых или невинных, суть ли важно, стремишься чтобы чиркнуть собой о них. Жажда маленькой искры. Нет-нет, что ты! Ты вовсе не стремишься сгореть в пламени дотла! Не твоя цель, не твоя прерогатива. Сгорать ты предоставляешь всем остальным. Можешь спокойненько выжечь о бок искру, сложить себя в этот коробок, зажечь, испепелить и забыть о нём, притеревшись к очередному коробку. Просто ты умеешь вовремя гаснуть.
А стремишься добыть искру из совершенно личных побуждений – хоть на миг снова увидеть яркую вспышку света. Всё, что ты замуровал в себе, зацементировал, залил сталью – всё это иногда росточком несмелым прорезается изнутри. Твой свет. Твоя миссия. И так в эти минуты хочется тепла!..
Я смотрю на это всё сверху. Я могла бы отдать свет. Но я испепелю спичку. Впрочем, ты давно уж отказался от любых вибраций моей души, ты просто не уверен какой свет я пришлю тебе, холодный или обжигающий, живой или мёртвый, тёплый или морозящий кожу.
А мог бы знать, что только – вдохновляющий.
Совсем недавно ты снова поднял глаза к небу, и снова накричал на меня. Тебе не нужен мой мир, ты вне его, тебе тепло и радостно с другими, с коробками, твой мир замечательнее того, в который я звала, да и зачем я, мол, пытаюсь согнуть бамбуковым прутом. Ещё кричал между строк, что полоса света не может быть полосой, что это не две ровные линии, между которыми струится наш свет, вернее свет – для нас. Что все пространства однозначно искривлены. Что мир твой тебе роднее, уютнее и понятнее, чем мир моих странных, безумных грёз.
А зачем кричал? Я ведь не звала.
Ты прекрасный мужчина, ты великолепен во всём. Но в тебе больше нет меня. Так зачем я стала бы возвращать оболочку? Мы теперь в сосуществующих мирах, в своих выборах. Неминуема ли встреча? Зачем знать? Да и зачем она нам теперь?
Зачем ругать, отрицая, путь, который сам же начал строить? На который позвал меня. Который, впоследствии, строили вдвоём,камень за камешком прокладывая его к небу, к блаженству. Это такое же твоё творение как и моё. Зачем искать чью-то вину, что это даст? Не проще ли принять в себя всю недосказанность, всю несмелость, все несделанные шаги , и жить, ведая друг о друге и о нашем творении?
А людей ругаешь зачем? Тех самых, приближенных нами к тайне, к свету, тех, кто годами наблюдал за нашим путём друг к другу, запрокинув головы в небеса, зачарованными ожидающих всё больше света, всё больше любви, новых огней. Им не понять твоего ухода, не понять отчего я строю заново всё, что ты сломал, все руины оставленные тобой восстанавливаю бережно вновь. Они думают я в ожидании тебя. А я не могу позволить такому прекрасному творению исчезнуть.Только и всего...
Нарисуй последнюю фигурку. Меня. На самом верху золотистой полосы. Ты видишь какими изящными линиями ты прорисовываешь меня? Монументальность манер и взгляда. Величие прощения. Тепло любви. Именно так, я оставлю себе этот дар. И нежность.
Безмятежностью веет от последней фигурки на картине. Ей теперь ни тепло, ни холодно от твоего наличия или твоих предательств. Земное это всё. Наносное. А я повёрнута к солнцу, вбирая всё глубже его лучи…
Сделай несколько шагов назад. Посмотри на наше творение. Это наши – жизни.
Божественно безобразно, не так ли?
20.03.2018