Когда его вели по мостовой, прикладами подталкивая в спину,
он улыбался, косточки плевал
от спелой, красной, с розовым бочком, черешни,
что в кулёчке из газеты
какая-то согбенная старушка
вложила прямо в руки: «Ешь, солдат. Хоть напоследок сладкого попробуй.
Из сада моего. Сама
руками я больными их собрала. Кушай, детка…»
Он улыбнулся ей, сказал: «Спасибо»
А, может, «дякую». А может, «данке» или же «мерси»…
А, может, на любом другом наречье.
Они вели по городу его, и город был цветами разукрашен.
Висели флаги и цвела земля.
Трава пьяняще шелестела и пробивалась в дыры в сапогах.
Он чуял пальцами её зелёный цвет.
Светило солнце.
Он его руками
ощупывал,
И плечи припекало сквозь форму рваную.
Шумел народ, и не было в том шуме
ни злости, ни укора. Только радость.
Как будто все пришли на яркий праздник,
допустим, коронацию. И все
приветствуют свежайшего монарха.
Ну вот, дошли.
Повязку с глаз сорвали.
И он увидел каменную стену,
такую солнечную, всю в плюще и розах,
цветущих ярко, словно для него.
И словно розы, были восемь вспышек...
А там, где шёл солдат,
и косточки черешни
плевал по сторонам,
и красный сок стекал по подбородку –
деревья выросли
и дали урожай.
Такого урожая в той стране ещё не видели.
Как будто (говорили старики)
черешни эти Бог поцеловал…