Ко мне подошёл следователь с продолговатым лицом и таким леденящим и въедливым взглядом, что я вдруг почувствовал себя виноватым в чём-то серьёзном, в чём-то значительном, совершённом мною, а я как будто просто об этом забыл. Перебирая в памяти все свои грешки, я не мог припомнить ни одного, что был бы достоин такого пронзительного взора этого служителя закону.
- Ну, что же вы покрылись пятнами? Натворили поди, что? – Он ехидно улыбнулся, и слегка трясущейся от вчерашней пьянки рукой достал сигарету из пачки, гордо прикурил, и выпуская клубы дыма мне прямо в лицо продолжил. – Ну, ничего, не бойтесь. Вы же пока просто свидетель, заметьте пока, а что дальше всё зависит от того, что вы скажите. Он многозначительно затянулся так, что мне захотелось закашлять, но я сдержался. На моей душе ощущалась клякса, клякса из разных оттенков эмоциональных переживаний. Но главным её цветом, главным каким-то фиолетовым блеском я чувствовал сковывающий меня страх, я понимал, что здесь нет закона, нет порядка и прозрачной ответственности. Рябью по телу скакали злость, дикое чувство справедливости, но страх, естественный страх лупил в солнечное сплетение и сбивал моё дыхание.
- Свидетелем? – промямлил я, и весь съёжился, словно ожидая удара.
- Да, да. Сейчас разберёмся. Посидите в комнате рядом, пожалуйста. – И это было не то пожалуйста, которое произносят люди из вежливости, это было что-то стальное, что-то металлическое, отдающее ржавчиной.
Я повиновался, скукожившись прошёл и в смятении стал ждать, хотя ни вины, ни острой необходимости нахождения себя здесь я не ощущал. Странно, ведь куча светлых и добрых дел там, в настоящей жизни, жизни за окнами этого учреждения, есть ещё ряд нерешённых вопросов, много куда надо успеть и много что сделать. Но я присел на странный жёсткий белый стул, и просто, боясь всей этой перемалывающей системы, стал ждать, ждать, чтобы она не прихватила меня случайно, и не сожрала своей циничной и зубастой пастью. Страх, думал я, это всё страх, что вот они, как боги, могут отнять у меня обычную мою жизнь если им так захочется, и никто никогда её не вернёт.
За чуть приоткрытой дверью я слышал, как он шелестит бумагами, кому-то звонит, выходит, приходит. Тянет, думаю, тянет свою психологическую нитку, чтобы лопнувши, она ударила меня в самое сердце и застала врасплох, и тогда я был бы согласен на всё, лишь бы убежать из этого мира лживых, но железных цепей, и жить дальше своей нормальной жизнью.
Моё паническое раздумье прервали голоса в соседней комнате. Кто-то вошёл, я не заметил.
- Что вам надо? – Услышал я стальной голос с нотками превосходства того самого следователя.
- Здравствуйте, скажите, вы были вчера в клубе «Белый ангелочек»?
- Да, но, послушайте, к чему этот вопрос, кто вы?
- А вас зовут Андрей, и вы полковник, верно?
- Да, да. Я полковник, Андрей… Но что вам нужно, бабушка, и при чём здесь клуб?
- Ничего, уже ничего. Я бабушка Маши. – Со звонкого голоса вначале она перешла на шёпот в конце фразы.
Резкий, оглушающий хлопок, и тишина. Я вскочил, приоткрыл дверь. Седые волосы, пальто, такое, что я не знаю даже где сегодня можно купить, и маленький человечек, держащий в руке пистолет. Голубые глаза, покрытые морщинами век, посмотрели сквозь слёзы в мою сторону и сказали почти беззвучно:
- Он изнасиловал мою внучку, я не могла иначе, я всю жизнь боялась, но больше нельзя, это же моя внучка, у неё кроме меня никого и нет.
Глухой стук, пистолет коснулся пола.
Страх прошёл. Я вдруг что-то почувствовал, но ещё не осознал что. Схватил орудие убийства, протёр свитером и вложил в руку следователю. Его лысеющая голова обнимала стол и брызгала кровью. Я аккуратно притянул к себе рукав её ужасного зелёного пальто, обнял пожилую рыдающую женщину, и мы вышли. Удивительно, реакции на выстрел не было, видимо к подобным звукам здесь привыкли. Мы прошли проходную, молча, но рядом, вселяя уверенность друг в друга.
По улице мы долго шли молча, всё также прижимаясь, но шагая уверенно и прямо, мимо маленьких улочек и испуганных лиц прохожих.
- Спасибо – услышал я. Обернулся в её сторону, всё тоже тускло-зелёное пальто, чёрные штаны с проблесками затёртости, видимо перешитые от умершего мужа, сбитые туфельки, но взгляд, этот взгляд не смотрел на меня бедностью и нищетой как вся её одёжка, он отдавал хрустальным блеском благодарности и честности, справедливой честности. Шипы автомобилей елозили и клокотали по зимнему асфальту, я чувствовал, как каждая маленькая железная игла на резине вонзается в моё сердце и отдаёт глухим стуком в душе.
- Спасибо вам! Вы даже не представляете, как многое я теперь понял. Во мне есть честность, есть сила, есть воля, и страх, что был, он ушёл. Я буду бороться, бороться, чтобы моя мать никогда не пришла также сюда из-за моей сестры…
SH