Жизнь удалялась с топотом
и журавлиным гоготом,
не тихой богомолицей,
а грешницей седой,
рассержена, потеряна
от горечи немереной
холодной ночью лунной
с растерзанной душой.
Вернись, кричу, останься, ей
и перестань капризничать.
До тризны много лет еще
не прорастешь травой.
Зачем пустые хлопоты
с печалями да злобами?
Я стану зимней вишней,
весеннею грозой.
Устрою все как водится,
сугробы смою черные
водой весенней вешней
да ключевой водой.
Жизнь на пороге с топотом
и журавлиным гоготом
холодной ночью лунной
просилась на покой.