Пароходный гудок прохрипел вторя гулкой толпе,
Перекрыв нарастающий гомон от сотен людей,
В адской давке у трапа, как будто на райской тропе,
Не уступит никто, словно нет стариков и детей..
Словно нет больше чести и нету дворянской души,
Всё смешалось в желании жить, как портовая грязь,
И в стремлении сгинуть не здесь, а в турецкой глуши,
Всё бегут и бегут офицеры, с позором борясь..
Вот отчалили.. И юнкера на корме,
Будто дети рыдая, смотрели сквозь белую мглу,
Как по берегу мечутся кони на той стороне,
Не поняв, что их бросили, как и родную страну..
И не выдержав боли разлуки гнедой жеребец,
Прыгнул в воду на верную гибель, а следом за ним,
Остальные, по зову своих лошадиных сердец,
К тем кто их приручил, вдруг поплыли один за одним.
И поручик в слезах с дрожью выкрикнул: - Пашка, стреляй!
Ведь утонут, а так, этот грех я с собою возьму..
Только Павел не слышал, шепнув лишь губами "прощай",
Снял шинель без погон и навстречу гнедому нырнул...
Пароходный гудок хрипло взвыл сквозь турецкий туман,
Прерывая стамбульский спокойный полуденный сон..
Нет, не все убежали от совести в самообман;
И на палубе десять шинелей без царских погон...