Однажды ночью по Москве гуляя,
Внимая пенью старины брутальной
Седых маршрутов дядюшки Гиляя,
Услышал голос ласково-печальный:
"Постой, поэт, давай-ка поболтаем,
А то стою тут как мишень для пушки."
Я оглянулся: "Б-же, мать честная,
Да это же ни кто-нибудь, а Пушкин!"
Он с постамента созерцал надменно
По барски руку заложив за лацкан.
Я попытался преклонить колено,
Но он сдержал от выходки дурацкой:
"Не нужно церемоний, меньше фарса,
За сотню лет я повидал не мало
Историй разных. От Москвы до марса
Моя б рука бумаги исписала.
Скажи-ка лучше как вы тут живете,
Младое неизведанное племя?
Каких сортов насущный хлеб жуете?
Какое над страной довлеет бремя?"
Я поначалу чуточку, смутился,
Но произнес: "Сергеич, ты присядь."
Сергеевич послушно вниз спустился
И легким жестом повелел начать.
"Ну что тебе сказать, невольник чести?
Сегодня честь особо не в чести.
Погряз народ в корысти, лжи и лести,
Все продается, Госп-ди прости!"
"А как же сатисфакции, дуэли?" - Воскликнул классик вмиг побогравев.
- Сергеич, мир - подобие барделя
Где хруст купюр любой заглушит гнев."
- А музыка, поэзия, культура?
Они должны спасать ваш грешный мир!
- О чем ты? Здесь у нас любая дура
Для молодежи идол и кумир.
- А где цензура, высший свет и двор?
Где яркий цвет российского дворянства?
- Где двор? Да в нем же каждый третий вор!
Дворянство? В нем сплошной разврат и пьянство!
Я говорил, а Пушкин торопел
От жутких фраз, глаголом жгущих уши.
Потом с печальным видом прохрипел:
"Довольно, не желаю больше слушать!"
Вернулся на гранитный пьедестал,
Накинул чуть помятый плащ на плечи
И на прощанье тихо прошептал:
"Пиши, пусть стих твой рифмой души лечит."