Книга 1 Дура Глава 2 Ключи и переходы

                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН" (Отредактировано)

                Книга первая
      
                "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"
       
                Книга 1

                "ДУРА"

                Глава 2

                "КЛЮЧИ И ПЕРЕХОДЫ"

  Греция. Афины. 1086 год.
  Держа маму за руку, Саманди шла по дороге, ведущей к полуразрушенному Акрополю молча примеряя свои маленькие шаги — к размеру ступеней, арки — к росту остатков статуй, ширину стен — к размаху своих рук. Ей казалось, что она начала понимать, в чём смысл игры звездочёта «Ничего не говорить» и сравнивала «воспоминания себя большой» с собой маленькой и иным устройством мира, в который она пришла. Она помнила, что по всей Мидгард-Земле, от опорной до опорной башен-пирамид со стабилизирующими кристаллами жизни, расстояние кратно ста восьми шагам Ра (108 шагов Ра=432тыс.м) — золотому сечению, и ритму его голоса, звучащего в мирозданиях. И абсолютно прямая часть каменной дороги к Акрополю тоже кратна ста восьми шагам статуй великих богов, если бы они вдруг ожили и решили пройтись пешком. Размеры храмов и ступеней были бы им впору для их шага, так же, как размеры домов, храмов и лестниц, построенных ныне здесь живущими. Своды и колонны Парфенона ровно такой высоты, чтобы ни один из живых богов, входя, не задел бы крышу головой. И пропорции всего Акрополя такие, что всё это сооружение можно назвать удобно расположенным «домом» для семьи с детьми, с обзорной площадки которого полностью видны сады, поля, акведук, залив, причал и… та прямая каменная дорога, над которой вчера и позавчера проходила морем галера Аттака. Тот Великий путь праотцов идущий откуда-то издалека через пирамиды Гизы, Египет в Грецию, что сейчас полностью скрыт в глубине синих бесконечных вод. А театр Диониса расположен так, чтобы он мог сидеть в центре ракушки и слышать голос Ра, возвращающийся эхом с востока. Но почему и когда было всё разрушено?
  Саманди смотрела на солнце и вспоминала его некогда фиолетовое свечение. Закрыла глаза, подумала: «Как же долго меня здесь не было. Не помню, из-за чего возникли безжизненные пустыни, и почти всё ушло под воду. Где луны — Лада и Макошь? Афина, ты помнишь?» Но Великая Богиня молчала. В душе Саманди росло беспокойство, она немного злилась на себя за то, что много забыла и возможно опоздала возродиться. Но для чего?!
   В голове и сердце растерянной девочки нарастал приступ жуткой тревоги, необоснованной паники и дрожи, чьего-то настойчивого громкого крика-шопота-зова.
   Чувства, которым не находилось объяснения, казалось, просто заставят её куда-то сломя голову напролом не оглядываясь бежать, пока не закончатся жизненные силы.
   Чем ближе находилась Саманди к храму Зевса, тем острее накатывали до селе не известные ей чувства.
   Странные, почти болезненные ощущения на коже, в груди, на кончиках пальцев, и где-то там, глубоко-глубоко внутри, почему-то выдавливали слёзы удушающего страха, опасности и одуряющего восхищения одновременно.
   В голове, в сердце, в ноге... везде где-то, было ЭТО глубокое, странное, горячее, вибрирующее ЧУВСТВО. И оно прямо и отчетливо говорило, кричало и билось истерикой в жилах:
 "Я — ЗДЕСЬ! Или... Я — ТАМ, куда каждый день уходит твой Ра! ВСПОМНИ меня! Найди-и! Просни-ись! Береги-ись! Беги-и!"         
  Самандар отпустила руку матери и взобралась на пустующий полуразрушенный постамент статуи Афины. Обняла её (невидимую), как сестру, взялась за копьё и, глядя на искрящийся в утренних золотых лучах солнца залив, всматривалась в небо.
— Девочка, что ты там делаешь? — поинтересовался мимо проходящий человек в жреческих одеждах и парике.
— Ничего.
— Слезай оттуда, тебе нельзя.
— Нельзя? Кто сказал, "ЧТО" мне нельзя? — дрожала в чувствах Саманди.
— Я, служитель храма Зевса.
— Раз так, тогда ты должен знать, кто я, и приветствовать.
— Да? И кто же ты, дитя?
— Не спрашивай, иначе твоё неведение увидят люди и перестанут доверять, как говорящему с богами.
— Почему ты говоришь со мной так строго?
— Почему ТЫ не узнаёшь меня, если жрецы утверждают, что каждый из вас знает больше, чем иной человек? Спроси у Афины, она знает моё имя.
— Что-о?! А ну, убирайся отсюда! Это место для Великой Богини! — резко дёрнулся в сторону девочки жрец, но опомнившись, что рядом мать, остановился. С головы высокого старика слетел парик и обнажилась яйцевидная форма черепа.
  Саманди увидела, взорвалась:
— А ты уверен, что ТЫ можешь указывать место богам? Тогда скажи:
  Кто и когда сложил во-он ту пирамиду, гору Ликавитос, которую вы — архонты — называете «волчьей»?
  Что лежит в самом основании всего этого?
  Кто разрушил западную стену Акрополя? Что там раньше было?
  Кого по утрам приветствует Афина, на что указывает её златокрылый ангел?
  Чей голос может слышать Зевс в ночь красного полнолуния в театре Диониса?
  И кто построил великие дороги, которых ты никогда не увидишь, и по которым ты никогда не пройдёшь?!
  Мужчина пожилых лет с тёмными и седыми тусклыми редкими волосами и разными по цвету глазами, едва сохраняя самообладание, ждал, когда слишком много себе позволяющая девочка умолкнет и покинет это место.
— Молчишь, жрец? Молчи, молчи…
  Саманди легко спорхнула с постамента, подала ему упавший парик, взяла маму за руку и они, обходя обломки храмов и статуй, направились к храму Зевса.
— Уходите. И не возвращайся сюда больше! — прорычал архонт.
— Сюда? Не вернусь. Я иду к Зевсу. ТЫ не иди за мной. Погоди, пока мы не закончим говорить.
— Никого здесь нет! И кто ты такая, чтобы он говорил с тобой?! — взорвался жрец.
   Саманди отпустила руку матери, с достоинством подошла к нему ближе, подняла левую ладонь и показала.
— Посмотри мне в глаза и на это, иудей. Ведь ты же иудей, сын змея? Скажи, ты знаешь, кто такая Тара? Чьего рода все эти Боги?
   Мужчина сейчас иначе увидел её бело-красные одежды, сияющие в лучах солнца огненные волосы, белую кожу, заметил фиолетовый цвет рассерженных глаз, печать Сераписа на ладони, но ничего не ответил.
— Нет? Как же ты можешь утверждать, что ты, жрец, слышишь голос богов, но при этом не можешь ответить на простые вопросы ребёнка? Может твой бог не здесь и это ОН огню всё предал и разрушил семьи?
— Что?! Да как ты смеешь здесь такое говорить?! Кто тебе позволил?! — не выдержал почти старик.
— Я — здесь ДОМА! А кто в храм Ариев войти позволил инородцу? И кто позволил Ироду указывать богам, где место их?!
   Мать подбежала и заслонила дочь собой.
— Простите её, она с утра, кажется, приболела. Жар усилился. Мы уже уходим, — Мэхдохт крепко обняла дочь за плечи и повела за собой, — Саманди, что с тобой? Что с глазами? Ты вся горишь! Пойдём дальше, пока жрец не вызвал охрану.
— Чтобы выпроводить девочку, которая смотрела на солнце с постамента Афины? Смешно, мам. Скорее он испуган истиной, которую знаю я, хотя и сомневаюсь очень в том, что вижу.
— Пойдём. Не понимаю, какой овод тебя сейчас укусил. Ты сегодня выглядишь как-то взрослей. Говоришь, как моя мать, Нада. Улыбка куда-то ушла. Ты злишься?
— Тебе видней.
— И до сего дня ты не позволяла себе так говорить со служителями храмов.
— Просто этот совсем слепой и глухой. Не жрец он, просто, как плохой жестянщик, выполняет работу в том, что осталось от величия богов! Пустой кувшин, без сердца. Ни знаний, ни святости, ни души, лишь только тень и сдержанная злость.
  Что здесь, на земле Ариев, в Храме Света делает инородец?! Кто позволил?! Как в храме Зевса он служит, чем? И что на самом деле, какие службы правит?
  Мам, ты заметила, у него глаза иные: голубой и чёрный. Лицом, как змей. Гордыней правит гнев и страх, что в это тело заключённый. Жаль, имя не сказал, но взгляд его запомню.
   Мать заметила, что над Акрополем растёт большое плотное облако. Оно стремительно закручивалось, темнело и из середины белым сиянием устремлялось вверх, чтобы опрокинуться и вот-вот разразиться грозой.
— Нужно поторопиться. Будет дождь. Пойдём.
  Саманди посмотрела на то же облако и будто ему приказала:
— Не будет дождя. Я ещё не всё сделала.
— Совсем не узнаю тебя сегодня.
— И я себя, прости, мам. Не смогла сдержаться.
— Просто ты говорила, что тебе нельзя никому показывать свои знания. Но, смотрю, что мне придётся защищать тебя от тебя самой.
— Благо дарю. Я буду осторожней, но сейчас что-то происходит или вот-вот произойдёт!
— Что? Землетрясение?!
— Не знаю. Хочу спросить у Зевса. Хорошо, что мы взяли с собой цветы и фрукты. И спасибо, Афина. Кое-что о себе я всё-таки вспоминаю. Моё почтение.
  Мам, а ты помнишь людей с голубой кожей такого роста, как она?
— Я её не вижу. С голубой кожей?! Саманди, тебя трясёт? О, Великий Ра! Ты-таки простудилась! Горишь вся! Пойдём быстрей домой! Я позову лекаря.
— Нет, мам. Всё в порядке. Такое со мной иногда бывает. Просто сейчас почему-то более отчетливо.
  Скоро полнолуние, возможно, что сегодня.
И ты не видишь здесь ни смерти, ни огня, ни крови?
— Нет, нет, Саманди, нет.
Лишь только то,
что было здесь двенадцать лет назад:
обломков тихое величье
и каменная скорбь богов.
— И блеск сияющей Афины тебе не виден, мама?
— Нет. Но видишь ты! Мне этого довольно.
— О, да! Здесь где-то должен быть алтарь. Давай найдём его.
— Он рядом, покажу. Пойдём туда.
  Мать с дочерью сделали пару шагов, и девочка неожиданно ощутила жгучую боль в бедре и груди, и чуть не упала.
— Ай! Ай!
   Мэхдохт подхватила её под плечо.
— Что?! Что случилось, дочь, с тобой?!
— Будто ничего. Устала я.
И что-то громко отбивает ритм:
тук-тук, тук-тук… Вот тут.
Тревожно мне чего-то.
— То сердце так стучит, Саманди.
— А почему от этого так больно?
— Возможно, ты кого-то здесь задела за живое.
— Но почему я это раньше не слыхала?
— Возможно, почивало сердце и проснулось вот.
— Мам, ты заметила? Мы говорим иначе.
— Заметила, наш слог певучим стал.
— Так значит — Боги живы?!
— Надейся, что возможно, так и есть.
— Я слышу слабый ритм, не слышу рифмы.
  Оказавшись у алтаря Зевса, Саманди с матерью возложили подношения. Подобно египетской царице крылатой Маат Ка Ра, дочери Ра, девочка положила ладони на алтарь, закрыла глаза, затем открыла, скрестила руки на груди, взглянула на солнце, подняла лицо и прямые руки к нему, чтобы приветствовать. Мать последовала её примеру.
— Помогите мне, о Боги,
вспомнить то, что я забыла
и ведать то, чего не знаю я.
  Девочка и мать закрыли глаза и терпеливо ожидали. Но ответа не последовало, лишь усилился ветер, предвещавший грозу.
— Ты что-нибудь услышала, Саманди?
  Девочка не ответила, и заметила, что это место совсем опустело.
— Не огорчайся, дочь.
Возможно, боги заняты сейчас,
чтоб дать ответ тебе немедля.
Молитв возносится к ним много.
Пойдём ли к Зевсу в храм?
Ты хочешь?
— Да, возможно.
Дать ответы сможет он.
И странная текучесть в теле.
Не находишь?
— Как будто сплю я?
Правда, есть.
  Обе взошли по трёхступенчатому стилобату… и вошли в длинный когда-то торжественный белый колонный зал, отделанный голубой керамической плиткой, где среди развалин восседал на золотом троне великий громовержец. На его левой руке по-прежнему стояла крылатая богиня Ника, а правой он держал копьё, на острие которого раскрыл крылья золотой сокол. Только поставив ногу на первую ступень зелёного мраморного пола величественного Парфенона, Саманди заметила, что внешне он видом совсем не такой, как внутри. Снаружи разрушен, а внутри цел. Здесь всё ещё была жизнь. Широкая зала была наполнена светом факелов, сияла белыми колоннами, украшенными золотыми ордерами. И даже как будто бы тихо звучала флейта.
  Размеренно проходя весь путь до трона, девочка с каждым шагом ощущала тяжесть в ногах, а дыхание сдавливало щемящее в груди чувство предстояния перед вот-вот откроющейся истиной.
  Мэхдохт шла рядом, чувствуя особую важность этого пути для дочери. Но ни по пути, ни у трона, и даже после долгого ожидания у мраморных стоп Зевса, Самандар не получила никаких ответов. Она замёрзла, потеряла терпение, силы. Приняла решение. Огорчённо выдохнула. Встала со ступени, взяла маму за руку и, опустив глаза, молча направилась к выходу. Они вышли из храма, который сразу словно опустел и помрачнел. Торжественный зал снова стал серыми развалинами, и кто-то погасил одновременно все факелы порывом ветра. Блеснуло солнце из-за туч, и Саманди услышала громкий разговор между молодыми людьми, репетирующими в театре Диониса отрывок из неизвестной пьесы «Иерофант».
   Влекомые любопытством, Саманди и Мэхдохт быстро направились туда.
   На сцене находились трое, одетых в древние греческие хитоны и автор. Звучал диалог между Гесидорой и Элевсисом, которого Гесидора называла вторым именем — Деметр. Богиня Рождества и возрождения – Наталия (молодой трагик) сидел(а) на ступенях, учила слова и ждала своего выхода на скену (сцену). И слышно было каждое слово неопытных трагиков.
   Аккуратно спускаясь по высоким каменным ступеням театра, Мэхдохт с дочерью пожелали присесть у самой скены.
   Заметив зрителей, актёры вдохновились. Играли неизвестный «автор» и его друзья, переодетые в женщин. Играли торжественно, с воодушевлением, заглядывая в пергаментную рукопись.
  Деметр:
— Смотри ещё в своих одеждах, Гесидора.
Отдай мне ключ!
Ты видишь,
Я страхом умерщвляюсь, сохну, гибну.
  Гесидора:
— Искала я.
Утрачен ключ чудесный Хора.
Или в чертогах нежного Морфея
вчера он мог остаться?
Сказать на самом деле не смогу.
Увы, любимый, я лишь фея.
  Деметр:
— Так где ж источник 
о, изменчивая ликом?
Куда в сиянии Великого Владыки
сейчас он мог бы подеваться?!
  Гесидора:
— Не знаю, о Деметрий,
Возрождающий всю жизнь весной.
На миг всего я отвернулась,
и анкх с кристаллом в травы пал.
Возможно, найден он теперь
женой Озириса иль мамой Гора,
и ею взят для сына Ра,
что умер на кресте
и утром ожил снова.
  Деметр:
— И в верхний храм теперь мне вход через него?
О боги! Торопиться надо
и ключ найти для перехода!
Уж ночь темна, как хладна смерть.
Или…
в сиянии рогатого венца Изиды 
осталось, вероятно,
спасение для жизни и природы?
 
Что делать мне:
Предстать цветком?
Рассыпаться зерном овса?
Или дождём пролиться
перед глазами Матери-Богини
и, лишь потом воскреснуть
зелёной веточкой оливы,
вплетённой в волосы её?!
  Гесидора:
— Не знаю, Элевсис.
Ты можешь попытаться только раз.
  Деметр:
— Я знаю! Знаю!
Любовь моя, беги, найди же ключ!
Ты видишь, пропадаю.
Геката входит в мёртвой ночи храм,
идёт на трон по трупам детей моих,
святою кровью Мидгард окропляя,
и Элевсису снова близится конец!
Вновь проявилась и раскрылась в небе Яма!
Скорее, Гесидора, придумай же решенье
или кинжал Гекаты где-нибудь добудь
до пробужденья нежной Эи,
чтобы замедлить приближение
Аида царства на земле!

  Автор, проходя между героев, жестикулирует и вдохновлено декламирует, а действующие лица исполняют:
— Гесидора, она же трёхликая Геката, богиня порогов и перекрёстков между «тем и этим миром», притворяясь возлюбленной Деметрия, прячет от солнца свои страшные лица, кинжалы и ключ в длинных серо-чёрных одеждах. Она ждёт, когда город Элевсис, раздавленный страхом смерти-зимы, остановится, замёрзнет, уснёт, умрёт, переступит черту в Ничто, и с ним прекратится цикл возрождения природы и людей.
  Гесидора:
— Сестра меньшая сможет подсказать.
Просить я стану у Натальи,                (имя Наталья озн. богиня рождения)
ключи познания держащей в среднем мире.

На сердце, таком же чистом и пылком,
как сердца Юпитера и Весты,
Стрельца подруги вдохновенной,
хранится ключ другой.
  Деметр:
— Так торопись, найди её,
О, ледяной луны ты — отраженье!
Ты рассудительность, покой
и, кажется, что смертный сон!
 
Нужна любовь, огонь!
Немедля!
Жизнь!
Сейчас же, фея!

Вода живая девственной росы необходима!
До тьмы остались лишь мгновенья,
и спущены Гекаты уродливые псы!
  Автор:
— Гесидора повернулась к зрителям спиной, там оказались тёмные рваные одежды и второе её лицо — лицо Смерти. Она прошипела этой маской:
Гесидора-Геката делает то, о чём говорит автор.
«Мои!» — злорадостно она шепнула.
  Автор:
— Подумала она и повернулась ликом прежним, свежим и румяным:
  Гесидора ласково с вкрадчивой улыбкой, напевая нежно:
— Туманом растворюсь
и с первым вдохом утра
тут же ворочусь,
доверься мне, любимый.
Ложись, глаза скорей закрой,
чтоб силы мне прибавить.
  Деметрий:
— Куда ж отправишься,
О, снов моих ты вдохновенье?
Зовёшь ты Ра иль Гора?
Иль может быть богиню Мут?
  Гесидора:
— О, Элевсис,
мой путь лежит в хранилище Афины.
Там милосердия сестра томится в заточенье.
Её ключом мы верхний Солнца храм откроем.
От крови Рождества ты снова возродишься тут.
  Автор:
— Повернувшись к зрителям маской Смерти,
Геката шепчет и плюётся гневным ядом:
  Геката:
— СЕЙЧАС умри!
Да будет ТЬМА вовеки!
Да царствует Аид и огнеокий Сэт!
  Автор:
— И снова став возлюбленной в одеждах светлых,
продолжает нежно Гесидора петь:
— Всевидящий Великий Ра — отец Натальи и учитель.
И Гестии нетронутый огонь любви течёт в её крови.
  Деметр:
— ТЫ так сказала?
  Гесидора:
— Нет.
Так предназначено судьбой для Нады и тебя,
Деметры сын, Деметрий.
  Деметрий:
— Скажи: я не видал той девы прежде?
Кто она?
  Гесидора чуть раздражённо:
— Люби-имы-ый, хочешь спать?
Так без вопросов и сомнений
закрой сейчас глаза
и я вернусь быстрей!
  Деметрий:
— Поторопись, любовь моя,
покой и нега забытья.
До тьмы — мгновенья,
и спущены все псы.
Остался только вдох и выдох.
  Гесидора:
— УСНИ, желанный!
СПИ же!
Пусть будет ВЕЧНЫМ сладкий сон!
  Автор:
— Обернувшись маской Смерти, Гесидора-Геката
в зубастой серой гримасе шипит и шепчет, как змея:
  Геката:
— И да пр-рибудет з-змееликий недруг Ра — Апоп!
Пусть вновь сожжёт всех ВАС и новый совершит ПОТОП!

  Тем временем Саманди и Мэхдохт увлечённо наблюдали за действом у самой скены (сцены).
— Мам, ты слышала, они сказали: Нада?
То матери твоей второе имя. Верно?
— Да, я слыхала,
как и то,
что упомянуто хранилище Афины
и названа Наталья Рождеством,
хранителем ключа и возрожденья Ра.
Возможно, в нём
твоё решение?
Но кто она?
— Так я спрошу?
У лицедея может быть ответ:
мне нужен ключ Натальи или нет?
— Попробуй.
Что ж, не велика потеря,
коль не найдёшь ответ у лицедея.
  Самандар встала и подошла к трагику, который поправлял костюм и вот-вот должен был выйти на скену в роли богини Рождества. Она хотела коснуться его плеча, но рука прошла сквозь его тело. Парень в красно-белых одеждах расстроИлся, распался и развеялся, как дым от курильниц благовоний.
— Ма-ам?!
  Самандар удивлённо обернулась на Мэхдохт. Мать подошла к Элевсису, который «умирал» на сцене, взмахнула рукой у его лица, проверить: спит ли? И он тоже распался на белый дым. Тогда обе, мать и дочь наперегонки подбежали к многоликой Гекате, чтобы успеть спросить её, но вместо этого через её одежды вбежали каждая в своё тёмное туманное помещение без света, опоры, стен и потолка. И там беспомощно повисли.
— Ты здесь, Саманди?
— Будто, да. Я руку чувствую твою.
— Тогда держись!
— Конечно, мама.
Ты слышишь треск?
— Как будто треск поленьев?
Слышу.
— Пойдём туда? На звук.
— Куда? Не вижу я.
— Я вижу. Там впереди огонь
и яркий свет в конце тоннеля,
и так тепло. Я уж продрогла вся.
— А я не вижу, только чувствую тебя.
Тогда веди, тебе я доверяю.
— Идём!
— Куда?
— Иди на голос, мама.
Сейчас вернусь с огнём.
Ты руку отпусти.
— Нет, нет, не уходи, Саманди!
И не бросай руки!
Вернуться не сумеешь,
чтоб путь ко мне найти.
 
Уйдёшь и не вернёшься.
Я думаю, что такова цена ответа и ключа.
Он стоит жизни?

— О, да, конечно, мама!
Тогда я призову её сюда.
— Кого?
— Наталью и огонь священный.
— Зови, но лишь не ослабляй запястье,
Держись покрепче за меня.
— Наталья!
Ты свет, ты мудрость Рождества!
Явись! Твоя нужна мне помощь.
Ты знаний ключ хранишь в своей груди.
Возьми его.

Познать огонь любви
мне надо бы сейчас,
себя необходимо вспомнить,
чтоб сделать то,
зачем я в плоть спустилась
в этот раз.

  Свет и тепло приблизились к обеим. В развевающихся красно-белых одеждах из тьмы проявилась улыбчивая дева с русыми волосами, заплетёнными в жгуты и украшенными жемчугом. Она держала керамическую чашу-треножник, в которой горел бело-фиолетовый огонь.
— И кто зовёт Наталью из холодной тьмы?
Кто заплутал и помощи здесь просит?
Я помогу вам, чем смогу.
Так кто здесь?
— Я, Самандар.
— Не знаю я такую.
Уходи.
— Тогда… я Тара!
Помнишь ли меня такую?!
— Ты?!
Тара белая?! Мой маленький волчонок?
Санти! О, Падмэ, милая сестра!
Зачем из тени очага
в мой многомерный мир решила проявиться?

  Свет от жертвенного огня в чаше стал ярче, осветил всё пространство, и Самандар увидела в огромном «живом» зеркале своё собственное отражение, только там она была лет двадцати, а у ног стояла большая белая волчица.
— Я возродилась на Мидгард-Земле,
в дороге память обронила.
Отдай мне ключ в храм Ра, коль я сестра.
— Нет. Не отдам,
иль возрожденье наше прекратится.
Но проведу тебя и Свет Луны обратно.
Не время Мэхдохт умирать сейчас.
— Мне нужен ключ, чтоб вспомнить, кто я!
О, дай, пожалуйста, свой ключ, сестрица.
— Зачем же мой, когда есть свой?
— Свой? Где ж он?!
— Он здесь.
И будет здесь всегда храниться.

ТЫ просыпайся - спящий Светлый Дух.
Из Парфенона сразу уходи!
И берегись жрецов его! Беги-и...
Беги-и скорей отсюда...

  Богиня Рождества коснулась сердца Саманди её же собственной рукой. Это получилось так ощутимо и громко, как удар молота по наковальне. Яркий красный тоннель открылся за спиной Саманди и Мэхдохт. Они обернулись и стремительно возвращались в свет из тёмного «ничто» Гекаты.
— Теперь иди, Санти, Саманди, Тара.
Пусть будет длинным жизни путь.
Я буду там, где братья-близнецы
Гипнос и Эрос скрестят натянутые луки.
Там вспомнить сможешь жизни суть.
В томлении любви — священной муке
смотри на падающие струи в свете Ра
и говори:
«Тех, кто рождён ходить по краю,
Страшить не может смерть и тьма.
Скажи с улыбкой: я играю,
Ключ к переходам — кровь моя».

  И вот вспышка. У девочки в глазах всё залило солнечным светом, она и мама вскрикнули от обжигающей боли в груди и открыли глаза. Тела были тяжёлыми и непослушными, сердца стучали, как у маленьких птичек попавшихся в сети. Саманди увидела, что она, как и мама, склонившись, сейчас стоят перед алтарём Зевса и обе крепко держат друг друга за руки. Обе с усилием глубоко вдохнули полной грудью. Над головами блеснула молния, вторая, грянул гром и поднялся ветер.
— Ты всех их видела?
Спросила Саманди.
— Кого?
Гесидору, Элевсиса и Наталью?
Да, видела, конечно, дочь.
— Мам! Нам Зевс ответил!
Как чудесно!
Всё, пусть скоро будет дождь.
Я получила все ответы. Нам идти пора.
Так ты была со мной там, правда, мама?
— Да, я видела всё то же, что и ты.
Так вот каким ты видишь мир,
Санти, Саманди, Падмэ, Тара?
— Ма-ам… Ты говоришь стихами?
Ты поёшь?
— Нет, нет.
Всё, я проснулась… будто бы. А ты?
Пиит всё льёт свой слог тебе на горло?
— Нет. Пожалуй, стоило б пройтись,
иль лучше б убежать отсюда?
— И поскорей?
— Да, побежали!
За стенами Акрополя, надеюсь,
Сей ритм богов у сердца прекратится.

  Мать и дочь постарались как можно быстрей спуститься вниз и покинуть территорию Акрополя.
  Этот день ещё больше сблизил их обеих. Возможно, из-за появившейся общей тайны, а возможно в их сердцах вспыхнул иной огонь любви и доверия.
   Вечером уставшая Саманди ощутила боль внизу живота, утром обнаружила кровь на простыне. И мама радостно поздравила её с тем, что она стала девушкой, непорочным воплощением богини Весты.
  Почти весь день Самандар лежала в постели и, пытаясь уснуть, вспоминала слова Гекаты и Натальи. Затем записала всё, что запомнила. Болели колени, низ живота, спина, и почему-то ныло бедро и плечо. И эти ощущения девочка никак не могла себе объяснить. Наконец, она решилась и пошла в конюшню к Аресу, устроилась на тюке свежего сена, спрятала свой нос в мягкой шерсти Рубина, пахнущей мёдом и счастливо уснула.
  Сатир, обнаруживший в конюшне крепко спящую Саманди, поторопился рассказать об этом её матери. Та пришла укрыть её покрывалом на ночь и ушла. А юный Сатир, закрыв сарай, как всегда свернулся калачиком на сене у ног любимого Ареса.

  Взошла огромная глазастая луна. Она была так красна и велика, что казалось, что если она решит остаться в море, то, вдоволь накупавшись, растворится, и окрасит его к утру в кровавый цвет. С пристани порывистым ветром доносило запах остывшего моря и чарующее пенье портовых жриц любви под нежные струны пандуры. Выли псы, гоняли кошек или крыс. Фонарщики кое-где зажгли лампы. Всю ночь что-то где-то скрипело, шуршало, падало и ломалось. А Саманди снился длинный странный сон, в котором она с семьёй беззаботно летала над залитой солнцем землёй. В вышине видела три луны невероятной красоты, и, отдыхая у широкой белой реки Ра (Ра - Илеть, она же Волга), вдруг услыхала мощный голос, спускающийся яркими лучами с небес:
  «Вы на Мидгарде живёте спокойно
с давних времён, когда мир утвердился…
Помня из Вед о деяниях Даждьбога,
как он порушил оплоты Кощеев,
что на Ближайшей Луне находились…
Тарх не позволил коварным Кощеям
Мидгард разрушить, как разрушили Дею …
Эти Кощеи — правители Серых,
сгинули вместе с Луной в одночасье …
Но расплатился Мидгард за свободу
Да-Арией, скрытой Великим Потопом…
Воды Луны тот Потоп сотворили,
на Землю с небес они Ра-Дугой пали,
ибо Луна раскололась на части,
и ратью Сварожичей в Мидгард спустилась».
  Саманди видела во сне страшное бедствие, где в горячих нескончаемых водах, льющихся с небес и бьющих из-под земли, гибли тысячами люди-гиганты с голубой и белой кожей. Исчезали города, дороги, животные и змееподобные инородцы. Во тьме гари и пепла, казалось, потухло солнце. Огненная битва шла и в воздухе, и на земле. Многочисленные летающие в небе колесницы извергали огонь и звук, который разрывал в клочья тела.
   Другой голос продолжил:
«И было змееликими — с небес пришлыми —
применено оружие страшное,
кое гулом вздымало всё вокруг
и убивало огромным облаком пламени.
 
Белые и голубые гиганты сгорали все заживо
Мёртвый кремний-песок уносило дыхание Севера,
Тем, кто выжил — в белом Борее пристанище малое.

И превращалися грады Сто-Лицы, дороги в зеркало хрупкое.
И разорено уничтожено всё, что тяжко волей построено,
на что Ра прежде днём и ночью глядел
с щедрой отцовской Любовию, Ра-достью, Гор-достью.
Все Мидгард земли вода в часы поглотила.
Льдом-корою покрылася Мать прежде ЖИвой цветущая.
И четырёх рек святых больше не стало там.

Там, где скопилось и отложилось
бесчисленно тел мёртвых Родовых,
земля глубоко пропиталася горем и кровию,
и оттого стала не белою — чёрною(чернозёмы).
 
А на дне вод,
что от крови и слёз стала смертно солёною (моря и океаны),
подо льдом отложилась бесконечная жижа зловонная (нефть, газ).
 
Там, где упали легли осколки Макошь Луны,
Воздух горел и плавился камень ещё,
Были там норы дыры бездонные, жёлтый огнь извергающи,
взрывалась живая вода, смерть тварению Живы неся,
скрывала смертным горячим дыханием всё вокруг.
 
Но белыми РОдами всё же была Победа одержана.
Пали Серые,
с ними Жёлтые хладные змеи-драконы неистовы,
Смертию пали они со всеми златыми колесницами.
Те же, кто выжил, ушли навсегда в землю чёрную.

Чтоб защитить тех, кто выжил ещё
Росые витязи Кий Тайскую каменну ставили
За стеной той Великою, как дённый шаг Ра длинною 
родили в Семьях сынов и дочерей своих
в том мире недолгом Великие Святые.

Говорили малым детям быль сию скорбную,
в Рунах писали, хранили Победу великую.
 
И возрождали живое дыхание Мать-Земли
в древах лесах Боги-Отцы наши Матери,
так сохранили Твердь земли и небесную,
Кон, Живот, знанья числа и Ма-Террии.
Отдали мудрым светлым чадам Тартарию
на опеку заботу, жизнь мирную долгую
в Ра-До-Сти Святости до По-Кон века ли (навсегда ли?)».

  Саманди вдруг увидела, как в огне и воде гибнет её семья. Как, изо всех сил держась руками за скалу где-то там, на вершине мира, она умирала в одиночестве, во льду. Как через долгое время сна в холоде, едва живую её откопали и спасли добрые маленькие красные люди. Они залечили её раны, дали одежды и стали называть белой Тарой за громадный рост, за доброту, за то, что она стала защищать их, лечить, учить долголетию и помогать строить новые города и крепости, выращивать леса и делиться мудростью. Так она нашла новую семью, вскоре сестру и отца, тех, кто выжил. А потом?..
   Уж третий голос продолжил:
«Вот сызнова всполохнуло небушко Ариев мирное.
С огнем воротилося горюшко прошлое, страшное.
Встали дружно с оружием все сыны
Нашего рода Света Солара Великого.
И из-за Серых глазастых
пала вторая Луна – Лада, сестра милая.
 
И были драконы,
что отреклись в этот раз сокрушать,
что не ихними ульями было построено.
 
Встали они на Светлую сторону Ра-Солара вечного
и называли сами себя: братья по разуму.

И стали беречь своим знанием-мудростью,
Делиться своею великою силой-отвагою,
Потому, что познали в Семье человечьей,
Что не было ведомо в общих ульях их:
Силу любви сынов Велеса, Мать-Земли
и мудрость Даждьбогову ,
К-Ра-сно пламя сердец росых Ариев.
 
Стали от той дружбы они теплокровными.
И родили драконы в той любви чад своих
И обучали их быть равными ариям братьями.

А восьмью гигантами Отцами и одним ещё
У всех по Семи Пядей во лбу
от небесного Рода идущее качество,
Избрано было место святое и чистое,
Силой Веды огромною и бесконечною
утверждены зеркала времени звёздного,
В них пирамиды великие белые,
на страже мира Мидгарда стоящие.
 
Восемь Родителей и один ещё,
Стали священных врат в грады хранителями,
Силу и мудрости предков держащими.
Памятью о восхождении Ра Рода небесного,
О пяти домах в хладной Нави потерянных.
 
Чтобы удержать серых и слуг их змеев
в златых доспехах одеждах кованых
От предугляденных битв ещё
за Мидгард-Землю Ращёную
Всемудрым Числобогом  и Даждьбогом Явную,
Чтобы детища их малые,
ясноокие многомудрые Росые Арии,
Жили по Конам и Ведам  завещаным,
оттого в доме своём в безопасности».
  Всё время, пока Саманди спала, Арес встревожено метался по стойлу, гневно ржал, бил копытами об стены, становился на дыбы и ни разу не коснулся тела Сатира. Рубин истошно лаял, выл и бросался на тюки сена, размётывая их зубами в разные стороны. В стойле стоял сумасшедший шум, будто других животных резали живьём. От этого на ноги поднялся весь дом. Сатир плакал и стоял в растерянности в стороне, не зная, как успокоить коня, собаку и чем помочь Саманди. Он не выдержал и что есть сил рванул мимо охраны прямо в покои за Мэхдохт и не пустил никого в стойло.
   Саманди плакала во сне, металась, кричала и стенала, пытаясь хоть кого-нибудь спасти. Она изо всех своих маленьких-больших сил пыталась отвоевать у гигантских волн свою мать. Истинное лицо не помня, она видела исчезающее в мутной синей от крови воде мёртвое лицо Мэхдохт.

  А Наталья её глазами видела лицо своей матери — Стефании, и пребывала будто в своём собственном ином мире и, в повторяющемся с раннего детства, сне-кошмаре.

— Мама! Мама! Пожалуйста, вернись ко мне!
Держись за руку крепче и открой глаза!
Скорее, мама!
  В холодном поту металось тельце Саманди, и вот на крик дочери прибежала Мэхдохт и с ней Сатир. Других людей не пустили. Конюшню изнутри плотно заперли засовом тяжёлым. А в ней Арес, мокрый от гнева, с пеной у рта, бил копытами о стены. Ржанием яростным воздух сотрясал, выпучив глаза, глядел искоса на огонь в фонаре, что колышется, и на спящую девочку. Рубин выл и лаял, будто на покойника. Дыбом шерсть шёлковая на загривке стояла. Метался пёс, да не находил себе выхода. К хозяйке подойти хотел, да боялся её.
  Мать в страхе схватила на руки мокрую от испарины дочь и трясла её, пытаясь разбудить.
— Проснись! Проснись!
Вернись ко мне, Саманди!
— Мама, где ты? За руку возьмись!
Я удержу! Держись, меня ведь без тебя не будет!
Ещё, ещё волна, поберегись!
Сейчас она накроет!
— Саманди, здесь я! Боже мой!
Так не пугай меня!
Оттуда, где есть смерть-волна
скорее пробудись!
На голос мой иди сюда,
из тьмы на свет скорей!
И вот тебе моя рука,
моя рука в твоей!
  Девочка схватилась за руку мамы, судорожно вдохнула, закашлялась, будто вынырнула их холодной воды и, вскрикнув, распахнула полные слёз глаза, в которых Мэхдохт увидела тень Ужаса, Смерти и Великих огненных бедствий.
— Мама…
  Выдохнула счастливо Самандар, и так крепко обняла маму, что казалось ничто и никогда не сможет разомкнуть этих объятий.
— О, Великий Зевс!
Саманди, что случилось?!
— Я?.. Я вспомнила!
Я вспомнила сама!
Я поняла, кто и откуда я!
Луна, Луна всё рассказала!
Где папа?!
— Что вспомнила?!
— Нет сил, чтоб рассказать,
уж очень было страшно.
Тяжёлый слишком слог,
чтоб речь Богов ту повторить.
Но поняла, что были БИТВЫ на Земле
и сотворён не раз ПОТОП.
Где папа?
Уже вернулся он?
— Нет ещё. Но он в пути возможно.

— В дороге несколько часов
Марк в полутьме, о горе,
Я слышу лязг мечей и ржанье лошадей —
но будет здесь он вскоре.
Несите воду, лекаря скорей!
В седле держаться сложно.
— Зачем ты лекаря зовёшь?
— Марк ранен тяжело!
— В бою?!
— Их ждали звери.
Мам, я правду говорю.
Их стрелы плакали в ночи,
Мечи звенели звонко,
Глаза их скрытые в тени
под маской чёрной тонкой.
Печальный лик луны дал знак отцу,
Кровавый лился свет.
И наш отряд смог дать отпор,
Ему здесь равных нет.
— Ты бредишь! Нет войны.
Сатир, ты чашу красного вина
сейчас ей принеси.
Не прибавляй воды!
Горячим мёд с водой придаст ей силы!
  Совсем растерянный Сатир ничего не понимал из того, что видит и слышит, но чувствовал, что именно его помощь сейчас нужна обеим, Саманди и Мэхдохт. «Странная ситуация» — это совсем не то, что он чувствовал. Его знобил страх, холод утра, и от сильного напряжения дрожали сломанные когда-то неумелой повитухой ноги. Он еле встал и мгновенно исчез в поисках горячего вина с мёдом.
— Мам, ты снова ритмом говоришь.
Чеканишь слог нескладно.
— А ты горишь и так бледна,
как ранняя звезда под утро.
Глаза упали в ямы слёз.
Но светятся так ясно.
И ты чиста, как та Луна,
Взрослеть спешишь?
О-о-о небеса!
О-о, Веста светлая, да ты в крови!
Возможно сон тому виной.
Я мать, и я с тобой!
О, если б я могла,
свою бы кровь сейчас я пролила.
— Я знаю, мама. Утро.
Ночь позади. И Марк вот-вот вернётся.
Он ранен,
но для нас его сердечко бьётся.
За жизнь его
я проливаю девственную кровь.
И такова цена за знания богов.
  Сатир вернулся с керамическим кубком горячего вина, присел рядом и подал его Мэхдохт. Дочь из рук матери сделала глоток, второй и отдала маме.
— Нет, нет, не надо, не сейчас.
Возьми, Сатир, вино.
Так со щитом иль на щите?
Готовить нож и полотно?
Так я вдова, Саманди?!
— Нет, не вдова.
Героя длинный жизни путь.
В седле увидишь из окна.
Готовь постель, и ванну молока,
и мясо, сыр, вино,
готовь на стол что есть, сполна.
Зовите лекаря сперва,
чтоб раны шить.
Ведь Марк везёт подарок нам,
у коего не найдена цена.
— Я поняла. О радость!
Марк мой жив!
Саманди, сможешь встать?
— Да. Может быть.
Едва ли.
Нет.
Ослабла я.
— Пойдём. Нам в дом пора.
И гимны Эи дважды прозвучали.
Тебе омыться надо,
мне лекаря призвать.
Проклятый ритм! Избавиться никак.
  Мэхдохт обернула дочь покрывалом и, подхватив под руки, попыталась вывести её из конюшни. Девочка еле стояла. Сатир заметил это. Недолго думая, крепко подхватил её на руки и, скрывая боль в обеих ногах, понёс в дом.
— В дорогу нам скорее надо.
Афины говорят со мною голосом богов.
Я так с ума сойду. Ещё б немного…
— Молчи же, дочь. Не надо больше слов.
  Саманди обняла Сатира за шею и держалась крепко. Возбуждённый Арес фыркал, хлестал хвостом воздух, и высоко поднимая колени, шёл рядом, чеканя шаг. Никто не посмел остановить его. Он вошёл по лестнице в покои вместе с Саманди, Мэхдохт, Рубином и Сатиром. Рубин чуть успокоился и следовал за подругой. Сбитый с толку парень, не понимал что происходит. Такого в его жизни ещё никогда не было, и бывший раб осмелился задать вопрос.
— Простите, госпожа Мэхдохт. Правильно ли я понимаю, что что-то нехорошее случилось во сне с госпожой Саманди, Приедет Марк, он ранен, и мы завтра отправляемся в Дельфы?
— О, да, Сатир! И никому не говори о том,
что видел или слышал этой ночью или утром.
— Проклятый ритм?
— Об этом тоже.
Скажи,
что ночью в открытые конюшни,
почуяв запах куры, пробрался лис,
и это рыжий учинил погром.
Скажи,
что это кровь той глупой твари,
что ночью наш Рубин загрыз, и не пустил в сей дом.
Сходи на рынок,
принеси сырые шкуры
и разорви в сарае в клочья,
а до того запри конюшню.
Потом ворота вскроешь,
И уберёшь, и вычистишь коня,
чтоб любопытство утолила местная прислуга.
И… сделай одолженье для меня:

  Мэхдохт призвала парня ближе и заговорила тише.
— Сатир, ты истину причины шума скрыть бы смог?
Всё это тайна есть, ценою в жизнь Саманди.
Мне кажется, что ты ей друг, сынок?
  Сатир кивнул.
— Я друг. Я понял, госпожа.
Свой рот закрою на замок.
Ой!
— Ты тоже слышишь: ритм?!
— Похоже, подхватил и я заразу.
— Молчи.
— Молчу.
— Молчи же!
— О-ой, беда-а…
Пойду на рынок сразу.
  Сатир услышал произнесённую им самим фразу, слегка перепуганный крепко закрыл себе рот рукой и, оставив Саманди на попечение матери, поторопился выполнить приказ. Он приложил все силы, чтобы скрыть всё, что можно было бы узнать о происшедшем сегодня, в ночь красного полнолуния, когда Луна была так близко.
Хорошо, что Сатиру удалось сладить с Аресом и Рубином, и обоих увести в конюшню до приезда Марка. Едва Мэхдохт привела дочь в порядок и переодела, как она услышала донёсшийся со двора лязг доспехов и стук копыт нескольких усталых лошадей. Она выглянула из окна и заметила, что как раз подошёл к воротам лекарь. Пятеро легионеров помогали окровавленному Марку спешиться. Он оперся о крепкие плечи Уилла и Таг-Гарта и чуть заметно прихрамывая, с достоинством вошёл в дом.   Мэхдохт из окна тревожно улыбнулась мужу и подала знак лекарю. Тот последовал за Марком в его покои. А на ступенях его уже встречала любящая семья и друг детства.   Всем раненым оказали помощь. Никто не погиб.

  День казался бесконечно длинным и все опасения, что почувствовала на себе  Самандар на территории Парфенона, подтвердились. Отец, действительно, получил ранение опаснее, чем у остальных воинов: в левое бедро и более серьёзное в плечо, скорее шею. Будто именно Марк был целью напавших разбойников, или то, что он вёз с собой.
  Весь день дочь и мать хранили молчание и ухаживали за Марком. А друг оплатил старания лекаря. Самандар внимательно наблюдала за тем, что там, у отца под кожей, как лекарь обрабатывает и зашивает раны, как останавливает кровь, перевязывает, и наблюдала за тем, как легат легиона, её сильный отец, терпит боль. И как маковым молоком аптекарь подарил ему быстрый крепкий сон. Без долгого ожидания Марк был бережно омыт, зашит, переодет, накормлен и уложен в чистую постель. И ни слова не проронил о том, что и где произошло, а главное — из-за чего. Засыпая, он счастливо сжимал тёплые руки жены и ладошки дочери, и с благодарностью поглаживал постепенно подползшего под его руку Рубина. Такой был разговор сердец.
  Похолодало. Взошла луна, которая сегодня была светла, хотя и грустна. Хозяин дома обошёл покои, заботливо заглянул к спящему раненному другу, кивнул женщинам. Отдал приказ принести им горячего молока и удалился прочь. На улице и в доме кое-где погасили масляные фонари, и всё утихло в усталости ночи. Обе женщины сидели у ложа в мерцающей тишине света месяца и светильника, и хранили молчание, оберегая глубокий сон Марка. Мать опасалась, что в их речи снова проявится ритм, а у Саманди повторится кровотечение.
  Пришла милая девушка с горячим молоком. Мэхдохт и Саманди кивнули ей. Служанка тихо вышла и ждала гостей с молоком у дверей. Мать задула мерцающую лампаду около мужа, взяла маленький горящий светильник, положила дочери руку на плечо. Обе женщины оставили Марка, и ушли с девушкой в свои покои. Афинянка оставила керамические кубки на мраморном столике и удалилась. Выйдя на балкон через неподвижные лёгкие занавеси, мать и дочь выпили молоко с мёдом, и молча полюбовались таинственными в лунном свете Афинами.
  Серебряная луна грустно смотрела на город, и Саманди казалось, что она вот-вот заплачет от одиночества. «Последняя, самая младшая», подумала она. Женщины заметили, как над головами громко прошелестела звезда и упала в море. Затем вернулись в дом, заметили на постели большое белое расшитое шерстяное одеяло, и, укрывшись им, наконец, легли спать. Крепко обнявшись, дочь и мать согревали друг друга, и надёжно защищали от невидимых опасностей. Пришёл Рубин, встряхнулся, потянулся, аккуратно влез на постель, свернулся калачиком в ногах обеих. Мать задула огонь, и ощущение безопасности и тепла подарило им крепкий сон.
  А утром они проснулись от шума возобновившихся сборов в дорогу. Перевязанный Марк, крепко сидя на деревянном кресле, распоряжался, и давал указания. Слегка удивленные, но гордые пятеро сопровождавших легионеров с большим усердием помогали прислуге с обозом. Двумя повозками едва к полудню выехали из Афин.
  Марк ехал в седле, хотя было видно, что ему это тяжело даётся. И чтоб отвлечь его от боли, Саманди отважилась заговорить.
— Пап, ой, Марк. Ты помнишь, ты говорил, что знаешь кто такая Тара?
— В библиотеке не хватило времени, чтоб прочитать? Или ты греческий не понимаешь?
— На библиотеку и, правда, не хватило времени. Мы были в Парфеноне и театр Диониса посетили.
— Там кто-то представление давал?
— Да. Но может быть, и нет. Не знаю.
— Зачем же вы туда ходили?
— Послушать ветер.
— Саманди, жемчужинка моя, так ты ещё…
— Кто?
— Дэлфин.                (Дэлфин - на греческом озн. ребёнок)
— Но я уже не девочка, а Веста.
— Так ты девица?! Чистый жемчуг-Мани?
Поздравляю!
С меня подарок.
Хочешь нож?
— Так кто такая Тара, пап?
  Мэхдохт включилась в разговор, заметив, что у Саманди почти нормальный слог, а свой слог Марк не замечает. Подумала, что скоро всё пройдёт у всех, как только подальше отъедут от Афин.
— Марк, ты обещал нам рассказать.
— Раз обещал… Так вот…
Соседи говорили мне,
что часто на рассвете
видели тебя с Рубином
у солнечных ворот Александрии.
— Я там бывала. Да.
Встречала Ра рассвет и Эю.
— Теперь я знаю.
Ты необычная такая,
суров и мягок взор.
Но с чутким сердцем 
будет трудно принимать решенья,
когда ты расцветёшь и повзрослеешь, дочь.
Иначе не отправил бы тебя твой звездочёт
в опасную дорогу через море.
— Согласна.
— Так защитить тебя пытается учитель. Знаю.
И если б сам не видел то,
что видел в море по пути в Афины
и ночью, пред ранением своим,
то с четверть луны ещё
щадил бы все бока свои в постели
у Аркадия в гостях,
возлегая в размышле-ениях глубоких
как Гиппократ или Эзоп,
с вином горячим у камина.
Арес — хороший конь!
Когда в седло?
  Сатир шёл рядом, вёл послушного и спокойного Ареса в красной плетёной уздечке, и слушал разговор отца с дочерью. Саманди, её мать, отец, семья… то, по чему сердце подростка тосковало. В его душе было много любви, но зажатой болью в ногах при каждом шаге и обожжённой постоянными побоями хозяина и издевательствами слуг или обидными словами прохожих. И щедрой солнечной улыбкой и смехом он защищался от боли и унижений. И тот единственный, кому без оглядки он мог доверять и любить, сейчас был с ним на расстоянии вытянутой руки, его Арес, но Саманди… она была иная. Как будто полу-человек, полу-животное. Или наверно так: богиня и дитя. И к той и другой её половине тянулось сердце калеки от рождения. И каждый жест, и каждый взгляд украдкой он запоминал, иль вспоминал, как будто знал их раньше.
  Саманди:
— Но Гиппократ не пил вина, отец.
Эзоп — не мог согреться у камина.
Он был рабом горбатым, очень болен!
Любим людьми за добрый нрав,
за острый ум и мягкий точный слог.
Ужель не помнишь?
Может всё же Дионис?
— Ах, да! Конечно, Дионис.
О Леониде Первом  знаю много больше.
Великого Геракла божественное семя.
Непобедимый, славный, легендарный воин.
Так всё-таки когда в седло, дитя?
— В седло позднее.
Ты лучше мне о Таре расскажи.
— О Таре? Кг, Кг. Ну, что ж…
Когда б взрослее ты была и мужеского пола,
и крепко меч в руках держать могла,
в седле б уверенно сидела,
то тогда-а
я смог бы показать тебе её и дома.
— Кого, Тару?
— Да.
Увидела б своими глазами и смогла бы оценить.
— Статую?!
Всю в золоте? Крылатую такую?
— Нет, Саманди. Крепость! — Марк улыбнулся глядя на её удивлённо раскрытые глаза.
— Так значит Тара — крепость?!
— О-о, да-а!
Такая, что величием и силой
страшит всех не приятелей Египта.
В устье исполином возвышается она,
как нерушимый воин со щитом,
В доспехах боевых она стоит
и властвует над Нилом.
— Воин со щитом?
Такая, как Афина?!
— Ну почти, почти.
Скорее, Леонид Великий.
Но только в камне и выглядит иначе.
Опираясь на два берега крепкими ногами,
она оберегает ключ волшебный.
— О, Ра! Пап, повтори, прошу!
Сказал ты: ключ?!
— Да. Ключ.
— А как он выглядит?
И сделан из чего?
— Кто? Ключ?
  Марк чуть рассмеялся, тому, как Саманди внимательно слушала каждое его слово. Он остановил своего коня и подал руку дочери, чтобы помочь ей сесть впереди себя. Саманди села, и слушала, открыв рот, глядя на отца. Он продолжал:
— Ключ этот…
Как тебе, дитя, сказать?
Давай сначала.
— Давай!
— Вот если б сыном мне была
и… если бы смотреть могла через пустыни, то тогда…
Фух! Как подобрать слова,
чтоб крепость Тару  описать дэлфину?
Такое чувство будто что-то
с языком моим произошло.
Какой-то странный слог произношу.
Ну, хорошо. Пройдёт до завтра.
Пусть будет так, дитя:

Когда ты в солнечных вратах стояла и возносила имя Ра,
То если бы глядела дальше чрез дороги, рощи и пески
в ту сторону, откуда Ра приходит на рассвете,
то видела бы Тару-крепость в полном её блеске.
Она рассвет встречает первой.
Александрия позже на мгновенья.
 
А если бы верхом проехаться смогла,
то ещё до полудня, ты въехала бы
в гордый белый город Тара.
 
Стоит она незы-ыблемой опорой,
как воспетый гимнами колос Родосский.
Между стопами крепкий деревянный мост.
И этот мост и с той и этой стороны,
Как переправу в земли Александра
от любых противников та крепость стережёт.

— А ключ-то в чём? Скажи.
Где он? Как выглядит?
И сделан из чего?

— Как много у тебя всегда вопросов?
Запомни, дочь:
Крепость-Тара и есть тот самый ключ, 
что открывает великий путь от устья Нила
к Египту, Александрии, миру.

С брега левого
дорога стелиться прямая до столицы.
Как стрела.
Рамзесу Тара хорошо в его правление служила.
Ты слышала когда-нибудь о нём?

— Да, я читала о Птолемеях
и о втором Рамзэсе много.
И Великий Александр был в ней?

— Да, в ней бывал и Александр Великий.
 
Да и сейчас она, как и прежде, остаётся
непобедимой защитницей для нас.
 
Вот если бы тебе те карты показать…
Она и выглядит, как ключ заветный.
 
Тара и Александрия, как ключ в замке.
 
Если соединить прямой ворота лунные, и
солнечные врата Александрии, и
провести так дальше на восток,
тогда по картам Александра
ты увидала б всю картину.
 
— И значит, у Тары ключ тот не отнять?
— Отнять? Ха, ха, Саманди, детка!
Возможно ли отнять у крепости дорогу?!
Или священный Нил у берегов
с его бескрайними песками?
И Тара белая орешек крепкий,
что никому не по зубам!

— Она белая?!
— Ну-у, иногда.
Бывает красной или серой,
бывает огненной и злой.
Такой уж у защитницы характер.
И Нил, как звёздный меч богов в руке её!

— Всё это, пап, подобно сказке.
Я б хотела увидеть её своими глазами.
— Увидишь.
Вот вернёмся, покажу.
Ты главное в седле держаться научись.
Эй, парень!

Обратился он к Сатиру.
  Саманди:
— Его зовут Сатир.
— Сатир? Ну что ж, смешно.
Идёт на цыпочках, как фавн.
— И я вчера дала ему свободу.
— Как ты посмела? Без меня?!
— Но конь и он мои подарки?
— Да, конечно.
— Я подумала,
что птица быстро умирает в клетке,
а на свободе радость дарит всем.
— И почему он не ушёл?
— Возможно потому, что он свободен
и будет там, где быть ему теперь милей.
— Мудра-а… Мудра-а…
Ну что ж? Сатир!
  Парень подошёл вплотную к коню Марка. Арес последовал за ним, как собачонка, которая в незнакомом месте боялась потерять хозяина и друга. Вцепился в край плаща зубами и так шёл. А на нём красовалась красная уздечка.
— Да, мой господин.

   Сатир низко поклонился.
   Марк немного удивлённо:
— Я — господин? Но ты ж свободен.
Мне дочь моя сейчас всё рассказала.
Так почему ты не ушёл?
Я подтверждаю данные слова Саманди.
Ты вольный ветер,
иди, малец, куда захочешь!
— Я ветер?
О, нет. Скорее — я вода.
В какой сосуд вы не нальёте, тем и буду.
Арес моя семья.
И где ж мне быть, если не рядом с ним?
И если этот конь Саманди
то, я теперь, её слуга.
— Скорее друг!
  Поправила его Самандар.
— Друг?!
  Сделался серьёзным Марк, посмотрел в глаза дочери и оттаял, испытывая жалость к сироте-калеке.
— Да, Саманди нужен друг,
Особенно когда бываю я вне дома.
Ведь кто-то ж должен защищать её?
Ты сможешь?
— Я?! Но я…
— Кто ты? Надеюсь, что мужчина.
— Я-а, мой господин, кале…

  Мэхдохт, улыбаясь редкой щедрости и доброте мужа, перехватила слово, поддерживая разговор.
— Конечно, сможешь обучать её?
Ведь верно, Марк?
Ты об этом захотел спросить Сатира?
— Да, Мэхдохт.
Так ты берёшься, парень?!
— За что?! Не понимаю.
— Дочь научить в седле держаться?
Или не объезжен этот конь?
И мерзкий перс мне продал в шкуре мясо?
Или сия наука не про тебя?
В душе ты раб или не раб, дитя?!
— Я-а... не решил пока.
Но вот Арес — не шкура и не мясо.
Позвольте показать сейчас.
— А ну-ка!
Дайте кто-нибудь ему седло.
— Седло?
Седло не нужно для Ареса.

   Сатир повернулся к жеребцу и ладонью коснулся его ноги. Конь остановился, наклонился и парень, встав на его согнутую ногу, как на ступень, сел ему на холку и, обняв за крутую шею, развернулся, лёг на спину и выпрямил на крупе ноги. Арес пошёл так тихо, что волос не качнулся у Сатира.
  Марк раздражённо:
— Ты спишь верхом?!
И это всё, бездельник?
Сверх меры была уплата за тебя, лентяй!
  Парень улыбнулся хитрой очаровательной улыбкой немного кривых белых зубов, сел и, обнимая бёдрами бока Ареса, что-то шепнул ему на ухо. И тот, мгновенно встав на дыбы, всех рядом перепугал и помчался галопом, чуть забросав повозку Мэхдохт грязью. Рубин со всех ног бросился следом, не догнал, вернулся и, фыркая, снова лёг рядом с Мэхдохт на повозке.
— Ну вот… Теперь их не догнать.
Видали?! Простыл обоих след!
Сатир не раб, сейчас он это понял.
И я ж сказал, что парень — вольный ветер!
Саманди, дочь, теперь ты без коня?
Ну что ж… Не плачь...
Взамен ты хочешь нож?
— Едва ли!
Арес! О, мой Арес!
Он самый лучший для меня!
  Девочка чуть не заплакала от слишком долгого ожидания, вглядываясь в темнеющую рощу.
— Он здесь.
Мы снова рядом с вами, Саманди госпожа.
  Саманди и Марк обернулись и увидели то, что раньше заметили все в обозе, даже Рубин. Арес приблизился и, подстроившись под шаг коня Марка, шёл нога в ногу и его совершенно не было слышно. Сатир сидел на нём боком, держась за гриву и, светился лукавой улыбкой от уха до уха.
  Сквозь слёзы радости Саманди улыбалась и хлопала в ладоши, а Мэхдохт позволила себе рассмеяться над невинной шуткой парня. Сопровождающие легионеры одобрительно смотрели на это, старший почти седой Уилл одобрительно кивнул. Побледневший Марк кивнул Сатиру и продолжил спрашивать:
— Ах, вот как?
Ты шутник.
Ну, покажи, что ты ещё умеешь?
— Я?
Я, ничего.
Вот он — всё может!
Если сделаете остановку,
чтобы дать женщинам немного отдохнуть,
то увидите всё то,
чего вы раньше не видали.
— Ну, хорошо, Сатир.
Пусть будет через час иль два привал.
Пусть кто-нибудь отправится вперёд и там
найдёт укромное местечко для стоянки.
Шалаш в лесу поставит и выставит охрану.
А завтра утром выйдем к морю
дорогой через лес и горы,
в прекрасный белый город Элевсис.

Мэхди, я верно отдохнуть уже хочу.
Моё плечо течёт.
Бедро терзает болью, жжёт!
Я будто-бы теряю быстро силы.
Не понимаю от чего.

  Марк посмотрел на небо.
В небе зимней Греции висели тучи,
и суровым небом близился закат.
Саманди заметила, что на плече отца
на повязке проступила кровь.
Она заволновалась,
заметив, что отец ослаб
и еле держится в седле.

  Предгорье.
Короткий день иссяк.
Расставлены посты.
Стоят, натянуты холщовые палатки.
Сложён шалаш-навес для лошадей.
Им щедро дан овёс и сено. НАлита вода.
Горят костры, и каша варится в котлах.
На небе облаками звёзды плотно скрыты,
и лишь дрожит от холода мерцающий огонь,
а отсвет - в кронах и телах деревьев.
      
Изменчивый трёхликий бог Эол
терзает рваным ветром чёрный лес и гору,
а в стороне размокшую дорогу
скрывает тёмный сумрак непогоды.
 
В палатке устало восседает Марк
на раскладном походном римском табурете.
И, видно было, появился склизкий пот на теле.

Мэхдохт омывает мужа горячею водой,
а дочь внимательно осматривает вздувшиеся раны
и дева чует в них не запах крови,
а стоялой гнили мерзкий дух.
 
У Марка сильный жар, его знобит.
Из-под дорожного доспеха
из длинной неглубокой раны,
что на бедре легата,
сочится чёрный липкий гной.
 
Жена и дочь заметили,
что в ней скопилась грязь,
возможно, что от пота лошади и пыли.

— Марк, нехороший запах у этой раны на бедре.
Её открыть бы надо, — сказала Мэхдохт.

— Я сам сейчас вспорю её мечом!
Она горит и рвёт из моей спины все жилы.
Бьёт пульс в висок.
Я пить хочу.
Сделай мне настой из зверобоя.
Или налей мне в чашу хладный мульс.
Скорей!

— Сейчас, подам я мульс. И посмотрю
дал ли нам в дорогу лекарь трАвы.

   И Мэхдохт подхватилась,
быстро вышла из шатра-палатки.
У жаркого и дымного костра на камне
сидел взволнованный Сатир.

Он чутким ухом слышал разговор
и ждал минутки, чтоб прийти на помощь.
На самом деле вода в котле
уже давно его старанием кипела.

   С Сатиром рядом грелся у огня Рубин.
   Пришли к палатке Марка два легионера — Уилл и Минка,
и тоже молча слушали весь напряжённый разговор.

— Сатир. Воды горячей для настоя… — пришла, встревоженно просила Мэхдохт.
— Вот есть уже вода, кипящая ключом.
Берите, госпожа.
  Сатир налил воды в чашу Мэхдохт и она, захватив из повозки мешочек с травами и мёд, снова вошла в шатёр.
  Саманди:
— Пап, ведь не поможет мульс, ты знаешь.
Если только ты позволишь,
я бы вскрыла рану и выпустила порченую кровь.
 Марк:
— Ты? А духу хватит ли, Саманди?
— Да. Я видела, как это делал лекарь.
Но мне бы тонкий нож, такой как у него.
И белый порошок из мха,
который сыпал в рану на плече.
Она чиста, хоть и кровит немного.
— А девочки рука не дрогнет?
— Дрогнет?
Отец, тебе нужна моя в дороге помощь.
И лекарей здесь больше нет.
И я — дочь бесстрашного легата.
— Раз так…
Подай мне ранец мой, жена.
Там, посмотри, на дне,
замотанный в тряпицу маленький ларец,
в нём свиток и кинжал-заколка-фокус
с синим камнем для волос.

Тебе, Саманди, я подарок вёз.
Выходит так удачно,
что как раз на первый праздник Весты.
И нож, и камень, верно, необычны.

Достань, я расскажу, как мне достались,
Но может быть потом,
сейчас мне сил сказать едва ли хватит.

— Так это тот, о котором ты упоминал в дороге?
— Да. Я расскажу. Достань.
Мне дышится с трудом.
Отодвиньте занавесь в палатку!
Сейчас! Мне душно!
Мэхдохт, где ты?! Я не вижу! Всё плывёт!
— Я  здесь, я рядом, муж.
Моя рука! Держи.
Нет, нет, Марк милый.
Ты весь дрожишь!
— Открой хоть ненадолго полог, Мэхдохт!
Я прилягу.
Огнём горит бедро!
И дышится с трудом.
Так спать хочу
и страшно почему-то
на веки вечные глаза сомкнуть.
Томление тяжкое в груди, как камень
и странный горький вкус под языком.
Хочу, чтобы скорей настало утро. 

 Он устало уронил тело, закрыл глаза и тихо продолжал говорить рваным ритмом:
— Тогда б я вам обеим показал
с вершины Пёстренькой горы
на море чудный вид,
в оливах и зелёных лаврах
прекрасный белый Элевсис,
коль до утра дожил бы.
О, это город храмов…
Вы ещё не видели такого!
 
  Сказал и потерял сознание Марк.
— Папа! Папа! Что-то плохо и не так, как надо.
Мам, думаю, что меч, которым папа ранен, был отравлен!
Ты можешь распознать и обезвредить яд?
Не было б только поздно...
  Мэхдохт:
— Нет, нет!
О ядах я не ведаю науки.
— Так он умрёт?!
— Не спрашивай.
Сама дрожу в смятении и страхе!
Но вижу то, что Марк теряет силы быстро.
И нам нужна богов немедля помощь.
Иначе мужа тело прибудет в Элевсис
уснувшим смертным сном,
Душа отправится во тьму к Гекате и Аиду
а я...
Я безутешной вдовою брошусь в пропасть со скалы!
— Ах, вот как?!
похожее недавно я уже слыхала.
Мам, ты ничего не находишь странного сейчас?
— В чём?
— Мы снова ритмом говорим.
И будто всё уже случалось это прежде и не раз:
две женщины и муж, уснувший вечным сном,
а потом... двуликая Геката…
О-о, нет!
Мам, мне нужен этот нож, СЕЙЧАС!
Огонь, вода и чистое бельё!
Порви его и дай широкие полоски.
Нет, нет! Сначала нож!
Излить из раны яды с кровью вон на травы.
Потом спрошу у нашего отряда,
Кто знает об источнике в горах
и сможет ли найти в ночи к нему дорогу.
 
  Появился Сатир. В его руках была чаша с горящими углями.
— Саманди, Мэхдохт, госпожа.
Прежде, чем очистить рану…
Так видел я, как вспомогают лошадям рожать.
Вам надо бы клинок иль лезвие ножа
добела-докрасна на углях раскалить,
а руки мыльным корнем вымыть
и над огнём их хорошенько просушить.
  Саманди:
— Поняла. Сатир, поможешь?
— Конечно. Да.
Для своего отца такое, безусловно, б сделал.
А об источнике целебном, что в горах
сейчас всех спросят.
Легионеры любят вашего отца,
простите, Марка.
Смотрящий строй Уилл с друзьями,
слышал я,
там, у повозки на мечах клялись,
что отыскать в лесу помогут воду.
  Мэхдохт достала тряпицу с ларцом и передала Саманди. Девочка развернула свёрток и увидела высокий узкий серебряный ларчик, который обвивала большая белая страшная змея. Серебряная гадина капала ядом в цветок из восьми лепестков, находящегося в центре печати Озириса. Саманди искала замок, но не нашла. Обнаружила, что по всей поверхности украшение ларца было похоже на описание обряда, о котором ей удалось немного почитать в «Книге мёртвых». Девочка не нашла ничего лучше, чем нажать на гранатовые глаза змеи. Защёлка щёлкнула, и ларь открылся без труда. На красном бархате с вышивкой из бутонов роз лежал старинный маленький кинжал.
— Какой чудной сей нож.
В металле чёрном, узором тонким
искусно он весь расписан, будто бы пером.
Зазубринка на острие и
одновременно гладок весь клинок.
У рукояти складывается и
украшеньем для волос становится удобным.
 
Кинжал как будто бы живой дракон.
И лезвие его так плавно,
как жало у змеи
и столь остро и тонко,
как у шмеля игла.
 
А камень чистый голубой,
как глаз в ночи у чёрной кошки,
как зеркало он приближает то,
что сразу взору не заметно.
 
Промыть в воде и прокалить на углях,
и вымыть руки, прогреть огнём их…
Мама, Сатир, поможете вы мне?
Держите Марка плечи, ногу.
  Сказал Сатир:
— Раз ты готова, начинай.
— И кровь сознанья не замутит? —
взволнованно спросила Мэхдохт.
— Нет.
Мне резать, мам?
Уже мне можно начинать?
— Держу я.
Режь!
Пора.
Минута промедленья
и будет поздно.
— Знаю.
Яд выпустить немедля нужно,
всю сразу неживую плоть убрать.
Прижечь потом,
чтоб кровь остановить живую.
Но руки всё-таки дрожат.
Волнение в груди. Трясёт немного.
 
— Нет, погодите.
Мужчинам уступите место у колен легата.
 
Вошёл высокий крепкий Паки.
Он вместо Мэхдохт сел на ноги Марка
и крепко их рукой, бедром зажал.

В палатке появились Минка, Иа.
  Иа скупо глазом улыбнулся:
— Сати-ир, не торопись, ещё успеешь
человечьей кровью руки обагрить.
  Минка:
— Не место нежному юнцу
у ног воителя сидеть.
Дай место мне. Вставай, храбрец.
  Иа к Саманди:
— Ну, что ж, чудесница,
уж если ты готова кровь пускать,
то можешь призывать всех тех,
кто с помощью твоей и знаний Тота,
поможет твоему отцу не умереть.
В твоих руках от жизни ключ.
Что ж, начинай.
Ты сможешь, дева. Верим!
  Саманди:
— Знаний Тота?
В моих руках? Ты ТАК сказал?
 
Девочка посмотрела на маму.
— Ну, вот и весь ответ.
 
Вдох сделала дитя и —
сразу сделала прокол-надрез.
Кровь хлынула рекой
и тут же Самандар калёным жалом
прижгла сосуд, второй,
и срЕзала кусочек омертвЕлой плоти с ядом.
Когда ж всё было кончено
и удалён сколь можно было яд,
она соединила аккуратно все края,
зашила рану тем же изысканным
по красоте кинжалом,
обнаружив маленькую щель
для нити шёлка
на остром жале острия.
Всё так уверенно свершила,
как будто кукле платье сшила.
  Саманди:
— Ну, вот и всё. Теперь вода.
 
  Она устало вышла из палатки,
увидела Мэнэса и Таг-Гарта,
омыла руки и обратилась к ним.
— Святой источник вам удалось найти в горах?
  Таг-Гарт:
— Едва ли можно отыскать
хоть что-нибудь в покрОвах ночи.
Уилл не бросил поисков,
хотя...
в тумане, без Луны, при факелах…
  Мэнэс:
— Нам жаль, Саманди,
но всё ж придётся ждать утра.
  Саманди пошатнулась:
— Утра?! Утра…
Но будет ли у Марка утро?
  Саманди взяла факел и подбежала к повозке, в которой ехала с мамой.
— Утра-а… Утра-а…
Что-то богиня рождества об этом мне сказала…
О! Вот! Сейчас. Нашла!
 
  И прочитала:
«На сердце таком же чистом, пылком,
как сердца Юпитера и Весты,
Стрельца подруги вдохновенной,
хранится ключ другой».
— Стрельца подруги вдохновенной,
хранится ключ другой…
И я стрелец, как та Наталья.

Читает дальше:
«Её ключом мы верхний Солнца храм откроем.
От крови Рождества ты возродишься снова тут».
— От крови Рождества… Как у Натальи?!
Раз ключ во мне,
то и источник, верно, тоже.
В МОЕЙ крови источник жизни!
Ма-ама!

  Вбежала девочка в палатку.
— Мам, мам, я поняла.
В МОЕЙ крови источник силы, что вернёт отца!
— Саманди, бредишь?
Ты устала. Приляг, дитя, и отдохни.
— Нет-нет. Послушай,
Помнишь, обе говорили?
— Кто?
  Саманди взглядом попросила легионеров выйти из палатки. Она осталась вдвоём с Мэхдохт, и говорили тихо.
— Мам, мам, послушай, — взволнованно с папируса читала:
«На сердце таком же чистом, пылком,
как сердца Юпитера и Весты,
Стрельца подруги вдохновенной,
хранится ключ другой»…
Ведь я стрелец?
  Мать:
— Да, так рождена ты.
В рубашке красной, рано утром.
И? Что тревожит так тебя?
— Нет-нет. Вот ты ещё послушай:
«Её ключом мы верхний Солнца храм откроем.
От крови Рождества ты возродишься снова тут…».
ВО МНЕ самой тот ключ, что я искала!
В МОЕЙ крови источник, что вернёт отца!
И ты сама всё слышала из уст Гекаты
и Натальи — богини Рождества.
Её здесь называют Персефоной.
И Элевсис тот — мой отец и муж твой Марк!
— И ты уверена сейчас,
что ты и есть источник жизни?
— Да-а!
Я поняла, я тоже Тара!
Весь яд, что в жилах у отца течёт
и отбирает время драгоценной жизни,
МОЕЮ кровью обезвредить можно!
— КАК?!
— Не знаю. Возможно, смазать раны,
иль кровью напоить отца?
Сати-ир! Поди сюда!
Скажи, ведь ты видал,
как делают коням кровопусканье?
— Да, видел, Саманди-госпожа.
— Надрез мне точный сможешь сделать на руке?
— А вам зачем?!
— Скажи же: сможешь?
— Да, конечно.
— Так режь!
— Сейчас?!
— Да-да, сейчас, немедля.
Я помню, было сказано:
«Вода живая девственной росы…»
Стой, погоди минуту. Дай мне ещё подумать.
Девственной росы вода живая…
Я поняла, как ты сейчас.
Да, мама?

 Кивнула, соглашаясь, Мэхдохт:
  "Да, поняла".
— Сатир, уйди на время.
Я позже призову тебя.
  Мэхдохт вылила остывшую воду с кровью за палатку и внесла чистую чашу. Саманди приподняла одежды и излила в посуду полночный сок своих чресел. Мать приняла тёплую жидкость и тут же стала обрабатывать ею раны Марка, накладывая повязки до тех пор, пока раны к утру не побледнели.
  Время  едва перевалило за полночь, когда запас влаги девственницы иссяк. К раннему утру у Марка уменьшился жар.
— Теперь я кровь должна излить.
Сати-ир! Прийди, пора.
Уж Утра тонкий луч сочится
чрез черноту горы!
И яркий Гелиоса свет
иль саваном посмертным,
или плащом победным станет Марку.
Режь, друг мой, жилу не щадя!
Пусть прыснет кровь
животворящею росою!
 
  Парень вошёл и тем же тоненьким кинжалом,
прокаленным и остуженным,
сделал на запястье Самандар укол, надрез.
Кровь тонкой тёплой струйкой,
будто алой лентой шёлка,
связала дочь с отцом.
Саманди быстро обтирала раны,
плакала и тихонечко шептала:

«Тех, кто рождён ходить по краю
Страшить не может смерть и Тьма,
Скажу Гекате: я играю,
Ключ к переходам — кровь моя».
 
И кровью «Стрельца подруги вдохновенной»
был обработан Марк.
  *  *  *
Блёклое раннее утро.
Туманом скрыты очертания природы леса, гор.
Дремали птицы.
Костры озябли,
угасали, тлели.

Сатир, охрана, Мэхдохт,
ожидая чуда, чуть дремали.

Стерпев в бедре тупую злую боль,
из забытья очнулся чудом Марк.
Он взглядом попросил воды у Мэхдохт.

Опустошил почти всю чашу.
Учуял мочевины сладковатый запах.
Заметил кровь засохшую на ранах
и на перевязанных у дочери руках.

Но спрашивать что, как и почему
легат не стал,
и вновь уснул под тёплым одеялом
у малого огня, что в медной чаше угасал.
 
А у постели Марка тихо, в обнимку с псом,
в пространстве, «где Гипнос и Эрос натянули луки,
в томлении любви к отцу, священной муке»,
едва-едва до этого уснула Самандар.

Ей снился длинный явный сон
о том, как в Серапиуме —
библиотеке Александрии
звездочёт — её учитель,
был слегка напуган,
когда шестилетняя она
засунула свой любопытный носик в нишу,
что скрытою в стене от чуждых глаз была,
Там, где она легко нашла
за множеством папирусов и свитков старых
ларец серебряный.
А в нём пылился древний фолиант
в обложке из отбелённой бычьей кожи.
 
Та книга была и велика, и тяжела,
и запиралась плетёною серебряной змеёй
в обличье бесконечной ленты-пояса
с глазами из шлифованных рубиновых камней.
 
Тот гад, что туго обвивал её,
и, охраняя тайны Трисмегиста Тота,
держал себя за хвост клыками,
молчал и спал пока до срока.

А в тайнике другом, под книгой,
что в нише меньшей, пыльной,
хранился мудрости богов
сияющий магический кристалл.
В нём золотой песок дремал.

И звездочёт не в шутку испугался,
ведь силу камня с детства знал.
Увидев нишу вскрытой и пустой
учитель ослабел и задрожал.
 
Всю жизнь он был хранителем кристалла
от прадеда, отца, и брата старшего потом.

Ведь стоило лишь снять чехол-защиту с рунами
и голыми руками Камень Откровения взять в ладонь,
как боги подарили б обладателю его
Всё пониманье тайны Книги Бытия
"От Сотворенья Гадом нынешнего Мира".
 
Тот голубой кристалл
и был ключом от книги знаний Тота.

Открыв всё осмысление устройства мира
об истине во всём её величье, лжи и простоте
— в чужих руках(архонтов)
кристалл мог стать оружием непобедимым.

Тогда звездочёт нашёл, остановил Саманди
и так, любя её, испуганно вздохнул, сказал:
 
— О-о, нет, дитя.
Всё это слишком тяжело
и может быть опасно.
Уронишь, упадёшь.

Не знал,
что любопытства ради
одна ты спустишься по лестнице сюда во тьму,
в подвал.

Напрасно старый твой учитель-звездочёт
оставил ключ в дверях от тайных знаний.
Да-а память старика уже не та...

Да и года, как острый тяжкий камень...
Видать приемника искать пора.
А где? Старик — мудрец,
я к сожалению бездетен.
 
Саманди, детка, тотчас закрой сей фолиант
и никому не говори, что видела его и в нём.
Стой, погоди, я поддержу немного.

Давай ключом его замкнём,
положим вновь туда, где крепко спал года.
Для верности заложим этим белым камнем.

Как странно то, как скоро ты его нашла,
открыла безо всякого труда и без ключа.
Ты что-то прочитала? Поняла?
 
Возможно я по старости своей
забыл закрыть на ключ подвал.
Возьми свечу, пойдём наверх.

— Я просто пенье из-под пола услыхала
и потому сюда по лестнице сошла.
Сей фолиант позвал меня.
Что в книге старой
может быть опасного, учитель?

— Саманди, тише.
Пойдём, я расскажу о нём.

В твоих руках была одна из четырёх
подаренных богами мудрых книг.
Их называют: Книги Манифона.
В них списки всех Царей,
что правили от зарожденья Мира.

— Таких всего четыре?

— Я знаю точно о восьми.

Четыре — сотворены из звёздного металла.
Они давно-о блуждают по земле.

Их тексты множатся вручную на коже и бумаге,
чтоб мудростью питать наш дольный мир,
как воды четырёх великих рек-стихий
питают Землю и Древа Вечной Жизни,
что плодоносят из века в век детьми богов.

А их питает щедро,
дающий Жизнь всему — Солар.

А ещё четыре — изготовлены их кожи.
Хранятся эти в храмах у богов,
что скрытыми на Вершине Мира
стоят у ледяной стены Гипербореи.
 
Атланты-предки, Гиперборейцы говорили,
что это книги о любви
и жизни, скрытой в тонком мире,
верных знаний о небесном хрустале, его твердыни.

Великими трудами Александра
в походах дОбыто лишь две
и спрятаны же обе.
 
Две в Александрии, здесь.
Одну ты на руках держала.
Третья — в Царь-Граде Персии пока хранится.
 
Кровавы и страшны книг странствия-пути.
Достойные мужи, их жёны, дети
из поколенья в поколенье —
хранители тех древних тайн
и,мудростью делясь с Народом,
спасают жизни тайные истоки
тех, кто стал недужен
и в Царство Верхнее
не должен перейти до срока.
 
— Но о чём так много можно написать?
Что сделал Александр, учитель?

— Лишь потому,
что носишь ты печать Юпитера и Гора,
и Ра - твой жизни путь,
я расскажу тебе чуть-чуть.

Прикрой плотнее дверь.
Садись, дитя, ко мне поближе.
 
Великий Александр хотел объединить народы,
что после битв богов небесных,
от времени и приходящих частых бедствий
забыли о божественной семье и языке Ассуров.

Однажды в явном дивном сне
он вспомнил прежний долгий путь
к родным местам в Гиперборею.

Но, соблазнённый силой, славой,
принесённой в сладкой чаше хитрым Змеем,
тогда как властный царь,
он духом пал пред многоликим Зверем.
 
Ведь многоликий Зверь умён, коварен и хитёр.
Он знает ЧЕМ за насилие над детьми богов
пред Создателем Миров ответит.

И потому,
он ВЕЧНО чтит Всевышний Кон - Свободы Выбора Души.
Он нашими руками нас же исживает.

Так вот, как многие уже,
Великий Александр Душою преломился,
САМ выбрал средство достиженья цели
и подписал со Змеем кровью договор.

Войну и смерть народам близким
сын Зевса на мечах с собой
в дома и земли мирные принёс.

Хоть часто называл Великих Ариев фамилией своей, (Фа-отец,Ми-мать,Илия-единство)
он — Александр, был слеп тогда,
не видел истину сию. Душою спал.

Собственноручно гордый, сильный
соблазнённый Змеем мужеломский царь
насиловал, жёг, убивал свою арийскую семью.

Отцы из-за небесной тверди часто к нам сходили
на солнечных неистовых крылах,
чтоб щедро новым детям помогать
и возрождать сады в горах, пустынях,
что при падении второй Луны
на твердь Земную сотворились.

Давно несчастье-горе приключилось,
с тех пор, как был похищен Змеем Райский сад,
разрушен Вечный Храм Любви на Тэрре Гее...
 
Посыльных с севера – Мессиями мы называем.
Великая, могучая и мудрецов страна!
И жители её все те,
кто пред змееликими в сражениях не предал Рода.
 
Так из земель, покрытых нынче белым одеялом,
Борея буйного холодной стороны
и Тартарии, где много потеплей,
они и появлялись. Чрез врата.
 
Они всегда с добром к нам приходили
делиться мудростью о том,
кто есть все арии и люди,
что мы Семья, пришедшая с небес.

Мы их богами называем
и в камне высекаем лик и стать,
их небывалый рост и ясный взор.
 
Представь:
они из грязи Нила
жидкий камень сотворяли
и возводили наши храмы, города.

В Гизе пирамидами их сила мудрости
стоит напоминаньем,
Гигантов в саркофагах тлен мы бережно храним,
и белые одежды гордо носим
в цвет кожи их, как любящие чада.

Но вряд ли кто-нибудь из стареньких жрецов
ещё об этом помнит.

Хотя... в библиотеках и хранится
подробное описание
всех их божественных шагов,
Но нынешние все жрецы
об этом всё-таки молчат.
А из хранилищ нынче чаще исчезают фолианты.
 
И мне понятно кое-что ещё.
Саманди, слушай, тише, ближе...
...Что кто-то приложил усилий много
и руку грязную к тому,
чтобы стереть всем память
о человеческом величье
и память, что с Асурами в родстве.
 
Создать господ и их рабов
и убивать, чтоб есть себе подобных,
выращивать на смерть друзей-животных,
плодить не знание, а немоч-страх
— с ним веру-темноту. Не знанье!
 
Всё это разделение семьи,
Кровавый хищный пришлый Дух с небес,
до смертных ссор всегда доводит.

Кровопролитье между братьями
обессиливает все народы!
И делает добычей —
неужто не понятно для кого?!

В огне уж сколько люду сгинуло?
Потопом, грязью сколько сметено?
 
От предков наших синекожих, белых,
в библиотеках знания об их иных мирах храним.

Далёких, близких Звёздных Храмах,
о Число-Боге, рунах, времени, кристаллах,
целебных рудах, Чело-Веке Духа, травах,
драконах мудрых, переходах-зеркалах.
 
Как Александр сказал,
писцы так записали.

Ведь ты же знаешь,
он был сыном бога Зевса
и эпиротянки — магини смертной —
Олимпиады,
а значит, полусыном белых Ариев.
И их везде искал.

Глазами матери он видел дольный мир,
чрез гнев отца-тирана — его воспринимал.
 
— Какими они были? Крылатыми?!

— Тише. Кто? Арии?
Ты в отражении любом их видишь лик.

— Они как ты и я?
Как мама нежная моя?
А языком каким владели?
Что говорили?

— Мы говорим великим слогом Ариев Асуров,
и думаем, и пишем, но теперь чуть-чуть иным.

Войны, разоренья, моры, ссоры меняют языки,
и знания богов
скрывают времени горячие смертельные пески.

— А где же земли их?

— О, саламандра, о, жемчужинка моя! Ха-ха...
Всё, что сейчас подвластно взгляду,
и все, что взору вскроется потом,
все это есть Да-Арийская Асурская земля.

— О-о… Она так велика?!

— Бескрайние прекрасные просторы! Были.
Леса, моря и горы!
Поля в колосьях спелых, реки, родники!
Всё в изобилье:
рыба, дичь и травы с силой исцеленья!
Священная Земля золотоволосых, светлоликих,
всемудрых и сердцем щедрых исполинов!

— Ах, как бы повидать её и их?!

— Успеешь,
коль не засидишься с прялкой дома
и поторопишься в пути.
Ведь жизнь так мимолётна ныне,
и коротка, как у однодневки мотылька,
не то, что прежде в нашем Рае было!

— А что же Александр?

— Его глаза светились светом неба,
а волосы цвет пашни осенью напоминали.
И стать была божественна, сильна
и ликом был прекрасен. А душа…

Тогда… наш Александр,
как-будто что-то понял иль осознал.
И в мощном изваянии из мраморного камня,
в свете факелов сейчас,
гляжу и распознаю в его глазах,
рукою мастера запечатлённый на века
мучивший его вопрос:
 
«Так кто же мы?
Откуда взялись иль пришли?
Зачем я реки крови братьев пролил?»

И немой ответ в величье царственного вида
воина в доспехах и с мечом:
"Мы все — СЕМЬЯ!
Мы — Дети Солнечного Рода!"

— Да-а, я Александра статую видала
в лучах закатных
и ночью в свете факелов и чаш.
И кое-что уже читала
о путешествиях его победных.
И он свои ошибки осознал?

— Пред смертью, вроде, да. Хотя...

Так вот, Саманди.
Открыв в походах дальних истину о том,
что мы, все до единого — все Чело-Веки —
божественное племя из рода Ариев,
синих, белых, красных исполинов — сынов Ра,
Тартарии Великой и Атлантов сильных духом,
Народов, что семьёй одной могучей
владели силою пяти стихий...

И, поднимаясь в облака, парили...
И к звёздам дальним,
стремительно, легко на крыльях знаний
так же как и птицы,
улетали мы к домам другим…

За то, что знания о Лунах,
и тех, кто их разрушил, ведал —
за ЭТО всё он был
под пристальным вниманием жрецов.
За разрушенье Храма Знаний
жрецы его и покарали.

Отравлен чёрною короной забытья.

Так о походных целях
великий полководец-разрушитель сразу позабыл.
В расцвете сил поникла Александра голова.

Лишь тридцать два годка земля его носила.
Хотя... признаться были слухи,
что он оставил тайно армию свою, когда
Великая Таис, что родом из Афин
его любя, ушла,
желая быть его единственной царицей.

А царь, желая и любя её Душой, смолчал.
Да... гордость Александра оказалась больше.

Отправился на земли Инглии, беглец,
за тайным знанием, на запад.
И говорят, что там жрецы
ему Корону Мира в откуп подарили.
Те камни - чёрные кристаллы
из неизвестного металла
- силой страшной обладали
отнять рассудок, расстворивши быстро ум.

Как выжил Александр тогда? - Не знаю.
Он будто случаем корону сразу не надел.
А утром похититель той короны
был найден рядом с нею мёртвым.
Никто к кристаллам прикоснуться больше не рискнул.
И говорили,
что ту корону после в море утопили.
А Александр как будто бы переменился.


Отравлен ядом забытья
и в саркофаге спит другой. Подложный.
Он с ликом Александра был,
как будто брат-близнец его родной.

А Александр бежал в простой одежде,
укрылся часом раньше тьмой ночи,
как будто бы плащом.

Но утверждать, что так и было — не могу.
Я ритуала погребения его не видел.
 
Из Книги Мёртвых знания о ядах.
Жрецов, которым власть сладка,
не чёткий виден след, хотя...
...возможно, и подосланных к нему
услужливых рабов, слуг Иеговых,
что пред врагом с небес, пришедшим
склонились ниц
и покорённые,
обрезали святую плоть мужскую.

Так сделав добровольно над собою и детьми,
в честь победителей своих.

— Зачем обрезали?!

— Такой уж был обет
меж победителем и побеждённым.

— Как можно так?!
Отец мой никогда б…

— Без плоти крайней муж почти лишён Души
и силы видеть истину, как есть на самом деле.

Покорность, страх,
людская кровь на алтарях и золото Асуров —
вот плата щедрая за то,
что Змееликий бог их будто бы простил.

На самом деле насилием и страхом
принудил быть его народом и рабом,
и научил манипулировать сознаньем так,
что хладнокровно режет брат другого брата
владея золотом любым,
живьём сживает со свету детей — родной отец
и супостату хитрому на плаху
кладёт своих родителей любимый сын
и память рода-предков забывает,
нарекаясь именем чужим!

— М-м… Всё это очень страшно!

— Да, детка, страшно, страшно.
Но страх и есть оружие, пришедшее из Тьмы.
Плодятся в тёмном культе словно крысы!

Из Тьмы охотятся на Ариев Мессий
и предают их чёрной жертвой в Песах Я-Бул-Ону-Яхвэ!

С тех пор,
как оскопил его Асуров бог — Великий Ра,
он мстит его потомкам.

Мы все, кого ты знаешь
И ещё узнаешь в этой жизни
по сердцу доброму и щедрости души,
МЫ пятым поколеньем от Асуров, Исполинов
Зовёмся ЧЕЛО-ВЕКИ — Учениками Вечности.

МЫ — пятый Мир от сотворенья
в новом Звёздном Храме.

Четыре мира пали от искусных ядов инородцев,
что прибыли в наш дом с опустошённых ими звёзд,
чтоб снова ЖРАТЬ и ЖРАТЬ наш Дух и Свет, и Сад.

Так ложью, хитростью, обманом, страхом
был уничтожен и украден вечный и прекрасный Рай.

Опоят змеи душу сладким ядом…
Тела младые человечьи —
распутством, ленью и обжорством совратят,
и тленом не знанья истины, а глупой веры —
изменят разум слабый словом верным,
в рот сами вложат человеку человечье мясо
и тёплой детской кровью из тары чистой напоят...

Так превращают Чело-Века в Зверя!
И сочтено давно ему число!

Они меняют всё
клинком, монетой, сладкой лестью.
И о родстве с Ассурами
стирают детям память пеплом стариков.

Меняют Духа Свет в писаньях Праотцов.
Растят стада рабов, от глупости послушных,
и как овец ведут на бойню, на войну.

Тома сжигает прежде саранча в набегах.
Мы навсегда теряем знанья в их кострах.
Их сто-оль потеряно уже в летАх!
Я долго жив, я видел это. Много помню.

Книги, фолианты — кладезь чистых истин…
Жаль…

Ах, да!
Увлёкся в расужденьях.

Так вот, дитя, представь.
При частой смене поколений
Исказить возможно всё,
без ограничений.

Переписать писцам былое так,
что даже очевидец не поймёт
ТАК в самом деле было,
иль память собственная врёт.

Нам в помощь древних стариков
из уста в уста детей переходящие сказанья.
Единая Семья и светоч наш — Живой Солар.
Он там - за сон-цем, в лабиринте Минотавра
Похожем на клевера листок.
 
И от того родителей глагол мы рьяно чтим,
их бережём храним здоровье, мудрость, память.

УЧИТЕЛЕЙ НЕБЕСНАЯ СЕМЬЯ
оставила нам знанья и подсказки в камне
и скрыла их надёжно на земле и под землёй,

Чтоб помнили разумные потомки,
что не однажды были войны-беды и потопы,
но прежде жили мы одной единою семьёй.

Там в вышине, за твердью,
где раньше был Солар, не это золотое Солнце —
наш первый светлый и счастливый дом.
Здесь на Земле был наш последний Рай.

— Последний?!
А что такое яд, учитель?

— Странно, что не задала ещё вопросов
и не удивил тебя такой ответ.

— Я помню это, Магомет.

— Помнишь ЭТО?!

— Так что такое яд?

— Яд? Яд… — Задумался учитель — звездочёт, —
"Хм... Быть может солгалА,
а может быть и правда помнит ЭТО дева".
 
Ах-х, яд! Да-да...
Это может быть крупица,
капля, порошок, туман
иль даже слово, жест,
что биенье сердца остановит
и страшной болью наградит.
Отнимет Свет в Душе,
покой и время жизни.
 
Отнимет разум,
сделает послушным и бездушным, как овца.
От ядов нет спасенья, если нет противоядья.

— А это что, учитель?

— Противоядье?

— Да.

— О-о… Это тот напиток,
крупица, капля, порошок из смеси трав,
цветов и листьев, иль настой
из толчёного кристалла и кореньев,
что Душу в тело возвратит.

Всё тоже, как у яда,
даже слово, жест,
вот только…
яды пережжёт, вернёт дыханье в плоть,
и ровный ритм у сердца восстановит.

У противоядия — Любовь всегда в основе.
 
Знаешь, в книге Тота о здоровье сказано:
«Что есть вверху, найдёшь и снизу.

Что есть в большом, и в малом тоже есть.

Исцеление — простой урок природы:
врачевание подобного подобным.
 
Подбор разнообразных элементов и пропорций,
в том сложность знаний лекаря и есть».

— Я поняла.
А может ли противоядьем быть цветок
или скажем дыня, иль овёс?

— Конечно!
Даже родниковая вода и винный уксус.
Масло, что горит в лампадах тёмной ночью
Тоже может быть.

А ядом может быть испорченное мясо, или просо.
И даже твой любимый твёрдый козий сыр!
 
Есть «Книга Живых»,
есть «Мёртвых книга»,
есть «Книга Тота» о мире цифр,
невидимых простому глазу символах, и медицине.
 
Есть книга «Хаоса и Смерти» — Озириса писание,
о чёрных знаниях и об ином,
невидимом мире, раскрывающем
всю власть над человеком, волей и умом.
 
В той книге всё от альфы до омеги,
начало и конец всего.

Там ноль — иль точка-Абсолют, из середины
которого извлечь возможно всё,
и разом тоже может всё исчезнуть.
Дурак его хранитель.

— Дурак? Кто или что такое?

— Ду – двойной или преумножающий знания вдвое бесконечно.
Ра – знание о пространстве многомерном, Жизни Свет, Солар,
К – уменье знанье применить, чтоб разрешить вопросы.
 
И получается «дурак» — есть тот,
кто за горизонтом плоским видит больше,
Истину во всём её величии и простоте.

И потому,
нет перед ним преград и тёмных тупиков.
Как следствие,
у Свободных Духом не бывает страха.
Ведь знанье — это Изначальный Свет.
 
У дурака и разум гибок, как лоза,
чтобы понимать в пространстве скрытую картину о том,
что «Где есть вход, там есть и выход»,
и принимать решенье независимо от всех — иным путём.

— И как это, учитель? Я не понимаю.

— Да-а, дать знания Таро тебе пора бы.

Смотри сейчас, я дам урок о нулевом аркане
О Хаосе Великом начале жизни ритма — Дураке.

Он пальцем начертал на пыльной глади камня.

— Скажи: что это есть, Саманди?

— Прямая.

— И сколько в ней есть точек?

— Наверное, не счесть,
ежели черту продолжить дальше.

— Верно.
Что есть расстояние между этими песчинками,
что на черте?

— Ничтожно малое число. Я не скажу какое.

— Хорошо.
А можешь вычесть расстояние
между вот этой и вот этой
на концах прямой.

— О да! Конечно!
Лишь стоит взять мне меру в руки.

— Ну-у допустим.
А скажи-ка на глазок. Иль нет.
Оспорю твой любой ответ.
Скажу я так,
что расстояние между вот этими песчинками такое же,
что между концами этой же прямой.

— О-о, нет, учитель! Я — права!
Расстояние между концами много больше,
чем расстояние между соседними песчинками.
Ты, видно, перегрелся, Магомет.
Схожу я за водой?

— Нет. Сядь. Смотри.
Я покажу, что значит «видеть» больше.

  Саманди открыла широко глаза. Звездочёт снял пояс и положил вдоль проведенной на полу прямой.
— Пока всё так?

— Да. Прямая. Ну-у почти.

— Теперь смотри.
  Звездочёт медленно взялся за края пояса и, не сдвигая с места середину, концы соединил.
— Расстояние между крайних точек столь ничтожно,
сколь мало между соседними.
  Понимаешь? Видишь?

  А теперь ещё…
  Девочка, затаив дыхание, смотрела на «волшебство». Учитель сложил свой пояс вдвое, затем вчетверо и хитро посмотрел в глаза Саманди. Она сияла, сжав пальцы на руках в один кулак.

— Учитель, ты Дурак?!

— Ха-ха... Возможно да, если так считаешь, —
и улыбнулся он лукавым взглядом.

— Видишь, на полу сейчас всё плоско, но
здесь одновременно и сокрыт объём.
  Смотри, я покажу.

  Поставив пальцы в середину сложенного пояса, сейчас он взял края и расправил так, что получились, вдруг, четыре лепестка больших и малых в середине.
— А если положить на гладь воды иль зеркала любого…
Представь.
Представила ТАКОЕ?

Так вот!
Знающий этот секрет, быть может
и лепестком цветка и центром тоже.

Видеть одновременно всё снаружи и внутри,
осознавать себя Цветком
да и Садовником к тому же…

  Звездочёт продолжал говорить и медленно описывать вокруг цветка правильный круг. Нарисовал ещё пару цветков и снова обвёл их окружностями так, чтобы они соединялись в единую композицию.

— И волей управлять своей —
Раскрыться ли бутону этому или увять тому.

— Так это же цветок!
И этот и вот тот!
Как розы!
И вывязать узор возможно так единой нитью!

— Верно!!!
Единой нитью связаны мы все!
Ты умница, Саманди!
Сие изображение в пространстве и объёме
и есть "Цветок Жизни".
В нём все сакральные фигуры!

Миры, пространства, звёзды, мирозданья…
Люди — кровью связаны, как Род людской
Единой кручёной нитью — Жизнью — Ра,
теплом и Светом Духа!

И да,
конечно, роза — символ скрытых знаний.
Но всё же…
в древних книгах описан — Белый Лотос
Как символ устройства мирозданья
С жемчужиной внутри, как преломленья фокус.

В ней ключ и вход в пространство образа Цветка любого.
И время над Жемчужиной не властно.
Всё есть одновременно в отраженье. Выбирай!

Так вот, закон о Дураке гласит:
«Что есть в Большом, то есть и в Малом.
Где найден Вход, найдёшь и Выход там».

Такие простые и сложные одновременно
все переходы из Мира в Мир и есть.
Тем и опасна эта книга.

Ты ж помнишь,
что Яблоко Познанья Мира,
что Ева Нага
с Древа Жизни сорвала и надкусила,
был великолепнейший гранат.
Мы — в зёрнышке его дном живём. Ты знаешь.

Жемчужина — ядро цветка - вот цель у Зверя!
Коль ею овладеет,
то страданья, муки
будет повсеместно бесконечно сеять.

Время и пространство
– зыбкий и опасный ключ.

В них знания, как повелевать народами
и умерщвлять их плоть потопом,
огнём или безумием,
и в чреве жён счастливых иль исцелять,
или уродовать детей любимых.

Внушить желанье умертвить себя
и в чреве чадо извести любым путём.

Навеять деве юной чистой
в себе испортить РОДА кровь чрез блуд...

Покинуть этот мир до срока,
стыдясь позора и
избегая боли одиночества души!
Или отдаться чувствам похоти, пороку!

И словом ложным
вложить юнцам иль мУжам крепким
желанье мщенья к тем,
кто счастлив и любим на самом деле,
кто доблестью и честью
между людьми премного славен!

ОНИ — хотят создать искусно знаньем тайным
холодных, бездушных и послушных зову тварей
лишь ликом-образом прекрасным и людским,
зачатых хитростью
в округлых словно лоно девы бутылях и чашах.

Вот цель их — гомункулы!
Чтоб убивали равнодушно тех,
кто истинною Жизнью полон!

Но ТЕ другие четыре
Книги Знаний не Смерти — Света
хранятся в разных землях.
Чудом уцелели.

В 641 летом (до н.э.)Омар халиф арабский
Пришёл войной сюда в Александрию.

Архимед, Эпикур, Менандр —
Великие труды их чуть бы не погибли.

Но ежели собрать ТЕ, четыре книги воедино
и овладеть их тайной,
то конец придёт всему вовеки.
Но это ещё не все знания о мире.
 
Есть кристаллы жизни, и точки переходов
Из мира в мир сквозь ртути зеркала времен,
установленные Асурами в пирамидах…

По всей Земле их будто двести шестьдесят восемь.
Цветком Живым стояли, но...
точно не известно сколько ныне уцелело.
Скрыты, разрушены, забыты.

В Саккаре ты была, Саманди?

— Нет ещё, учитель.

— Вот и славно. Не ходи.
Тебе, дитя, не надо.

В гробнице Бога Аниса, в Саккаре
есть саркофаги из камня красного литого.

Там тот, кто к нам с небес сошёл,
Но в нашем понимании давно уж умер.
 
Нет, там не прах и тлен лежит —
там Дух Великий звёздный, что просто спит,
храня ключи и знания,
что пригодятся в будущем,
когда наш Мир предстанет у порога Смерти-ТЬМЫ,
чтоб возродиться снова НАМ и Ирода остановить.

— А кто ОНИ?

— Спроси себя.
Ты помнить всё это должна.
В крови записаны подро-обно все воспоминанья,
что прежде приключалися с твоей Душой.

Я говорю лишь, где ответы скрыты.
А ты — ищи ключи и понимай их смысл,
и применение уразумей сама.

Есть символы и знаки,
Что времени владыки оставили для нас
Наследием родительским своим,
Хранящимся на белой Крыше Мира.

Но, ладно, ладно... хватит на сейчас.
Увлёкся словом старый Магомет-учитель.
Мы любознательность твою насытим
Чуть более, но в следующий раз.

Уж полдень. Я вижу ты устала.
И солнце поднялось высо-око...
Тебе домой бежать уже пора,
там ждёт, переживает мама.

Но вот ещё одно я шёпотом скажу,
а ты запомни моё слово, Самандар:

Если на перекрёстках жизненных дорог
хранить придётся хоть одну такую тайну,
знай — существование твоё на волоске,
но такова цена за бытие
всех тех, кто от Юпитера и Ра Солара
свой Род ведёт на этом Белом Свете.

И коли страшно станет на пути —
Ищи Учителей и призывай их помощь.

Но главное: ты постарайся выжить
И тайну сохранить и передать
Из поколенья в поколенье в руки Светлым детям дальше.

— Как?

— Они услышат голос дочери своей,
Не сомневайся.
И приведут достойную тебе замену,
когда придёт пора вернуться к единому Отцу.

Теперь задуй свечу,
закрой подвал, верни мне ключ
и дай мне руку в помощь. Встану.

  Выйдя из прохладных подвалов, они оказались в залитом солнцем зале Александрийской библиотеки, учитель и ученица направились к выходу. Их сопровождал Рубин.

— Я поняла. Возможно.
Но… ты веришь в это сам, учитель?

— Нет, не верю, дочь моя.
Я знаю точно, так и есть!

Знания – несокрушимый звёздный меч
в руках людей живущих и помнящих себя.

Рабы, что некогда с Муссой покинули Египет
владеют частью книги — одной из четырёх.

— Я слышала о Моисее что-то.

— Да?

Тогда вопрос, Саманди, девочка, обдумай:
Зачем сам фараон с огромным войском
отправился вдогонку за рабами,
коль отпустил их добровольно
в голые пески почти на смерть?

Ведь это наказанье смертное для всех.
Такое покаранье
предписали наши судьи только грешникам и ворам.

Как удалось им выжить
в пустыне без припасов и воды?

И воды синя моря приручить,
чтобы легко по дну его пройти?

Зачем Мусса водил народ свой
долгих сорок лет пустыней?

И почему, как вышли,
сожгли до тла с детьми и стариками
це-елый город?!

ТАК вырастил Муса убийц,
не знавших собственного дома, писаний о Родстве, любви!

И о десяти несчастиях, постихших весь Египет,
тоже ты подумай.
Откуда у иудеев сакральные познания о смерти есть?
 
О скольких жизнях чад погубленных невинных
стенали женщины всего Египта?

Что, — такова цена свободы для обрезанных рабов?!
И кто её назначил?!
Скорей всего архонт с небес сюда попавший!

Какой ЕМУ и ИМ Бог-Отец сказал:
«Убей другого брата во славу крепкую мою.
Распни, предай огню другие Роды
иль я убью тебя и всю твою семью.
За послушание отдам тебе все царства, все народы».

С какой душой смогли тогда живые люди
принять такую плату за свободу?

Где овладели силой сокрушать всё то,
что создаёт своей любовью Ра?!

И почему для Бога ИХ
так стали вдруг опасны книги?

Труды мужей великих, знанья, храмы
подвергаются огню!
И кем?!
Кто имя прежде не сумел бы начертать своё
И прочитать другое.

Все ритуалы иудеев — кровавые, проводятся в ночи.
Мацу замешивают на священной крови Ариев новорождённых,
Едят их плоть в ночь чёрную на Песох, чтоб вечно праздновать свою.

С тех пор им нет числа
И нет пока преграды злодеяньям!
 
В одеждах чёрных скрывают тело
И покрывают голову от гнева Ра.

И жён своих пугают гневом Отца-Бога,
Детей своих новорождённых обрезают плоть
И проливают кровь невинную
во славу обрезанного Яхве Иеговы.

Мессиям лишь по силам их остановить,
Объединив народы снова
В большую общую Фамилию, семью,
Вернув им память и величие Солара Рода.


Они остановились на ступенях.
Саманди замерла, как будто бы уснула.
Увидела всю ту дорогу сквозь пески,
где Ра пролил свой свет на то,
что ей сейчас рассказывал учитель Магомет.
Вот звездочёт заметил явный сон Саманди
и пробудил её прикосновением к плечу.

— Саманди, где ты?

— Там, где Мусса со своим обрезанным народом,
влача существование,
идёт горячими песками и проливает пот.
 
Спокойно перед ними блещет сине море.
Но вот…
чёрно вокруг, грохочет буря
огонь из посоха, как молния взлетает ввысь.

За беглыми рабами — фаланги фараона,
в пыли шеренги, и не видно фронт.

— Увидела его?

— Рогатого Муссу и с красным камнем жезл его?
Иль в гневе Фараона в колеснице боевой?

— Хм… Да так и есть. Мусса трёхрог.
Ты видишь далеко и верно.

Смотри обоим, если сможешь,
И в сердце, и в глаза.
Где гнев? Где страх?
Где Свет? Где Тьма?
Где ярость? Или отчаяние ты видишь?

А сейчас, Саманди, полно.
Сегодня слишком много знаний, видно, передал.
Запомнила б едва ли половину.

Очнись, вернись и распахни зерцала.
Иди домой, тебе уже пора.
Там с нетерпеньем ждёт твоих объятий мама.
Ну, а отец узнает, наконец,
о скором появленье третьего дитя.
 
Про сей урок и книгу никому не говори,
коль знания мои тебе всё ж дороги.
До завтра, саламандра.
Поклон мой низкий Мэхдохт передай».

*   *   *
Рассвет забрезжил тускло.
Седыми облаками небо скрыто.
Стоит густой незыблемый туман.
Ни зги не видно и не слышно звуков.

Промозглой тишиной проело мозг и уши.
Костры давно потухли, перестав дышать.
Последний огонёк угас на чёрной головешке.
Сатир дремал в повозке, крытой кожей,
И, замерзая, прятал нос во влажном рукаве.

Сменила пост усталая охрана Марка.
В другом шатре поодаль разлеглась.
Друг к другу легионеры прижимались,
так грелись на овечьих шкурах и коврах.
 
Влача устало ноги, сонный Минка
пришёл в шалаш проверить лошадей,
сменить к утру промокшие попоны на сухие,
налить воды и дать животным отрубей.
 
Арес всхрапнул тихонько и захрустел овсами
Взглянул вошедшему в глаза и морду приподнял.
И человек нечаянно ему кивнул, ответил:

— Да, и тебе, Арес, пусть добрым будет это утро, —
а сам подумал, — «Ну что за конь.
Он будто бы глазами говорил».

На страже у палатки Марка,
теперь с мечом стоял один Таг-Гарт.
Он полусонно слушал дыханье тех,
кто тихо дремлет в ней и тяжко дышит.
Увидел через маленькую щель в окне
Саманди, Мэхдохт, Марка и Рубина.

Заметил, что в светильнике к утру
всё ламповое масло вышло,
вот-вот растает огарочек свечи.
Направился к повозке
за кувшином с маслом.
 
Он аккуратно шёл,
не потревожив чей-то чуткий сон.
Он вспоминал, как давеча Саманди
уверенно лечила Марка,
как, не страшась заразы,
вспорола рану твёрдою рукой
и вырезала раз за разом
гнилую плоть отца
тем тоненьким жалом
невиданного по красоте
короткого клинка.
Как кровь отравленную прочь
спускала дева на пол.
 
У повозки остановился Таг-Гарт,
тихонько заглянул в неё.
Озябшей крепкою рукой,
прикрыл Сатиру ноги шкурой овна.
 
Замер,
прислушиваясь к звукам леса
у себя над головой.
 
Он вспоминал в безмолвии покоя,
как мать и дочь едва не смыло в море
в тот небывалый адский шторм,
когда на небесах Святые Боги
уж в третий раз решали —
галерам жить, или не жить.

Как крылья Аттаки, будто живые,
обеих женщин защищали,
рассекая волны в брызги,
брызги — в пыль,
и Чудо огненное сотворилось там,
потом…
И долго-долго Таг-Гарт думал:

«Как выжить удалось всем нам?
Какою силой?

Что было бы сейчас с легатом Марком,
Как с мужем и отцом?
 
Кто бы пришёл ему теперь на помощь?
И кто бы бросил вызов смерти?
Если бы тогда, во время шторма…
Не приведи Господь она, они...

Да-а, семья. Семь Я…
Семья — великое из благ для человека.
Любовь — бальзам волшебный,
что уврачует раны и обезвредит яд любой.

Я верю.
О, нет! Я ЗНАЮ, что иначе невозможно!
Коль женой и дочерью однажды
наградит меня Господь,
так чадо назову Саманди-Мэхдохт.
 
Завитком седеющих волос супружницы моей
Я б любовался, как свежим родником любви
До гробового камня иль крода.              (Крод- погребальный костёр)

В податливом и пылком стане
желанной женщины моей
Захлёбываясь сердцем,
пил бы влагу страсти нежных бёдер, рук
или кораллового рта, зовущего к любви.
 
Искал бы в них спасение души
истерзанной своей,
как возрожденье страсти Жизни
после ранений в битвах страшных
рождает первый страстный вздох
при воскрешенье из Смерти в Бытие.

И восторгался бы в улыбке умиленья
Улыбчивой и нежной
МОЕЙ богиней Мут!

Роди! — стократ её бы умолял я на коленях.
 
Пусть будет даже десять дочерей! —
женой любимой рождены,
когда б не дал Господь мне сына,
Любил бы дочек как одну,
Лелеял, нежил, баловал, берёг…
всем сердцем —
всех чистою душою отца.

И защищал бы жизни их,
своею жизнью расплатившись!
Не мешкая ни миг,
ни вдох!»

  *    *    *
Саманди вздрогнула, вздохнула,
в шатре проснулась оттого,
что, грозным рыком зарычал Рубин.

Пёс ощетинился, напрягся, встал
и был готов тотчас наброситься
и растерзать незванного врага.
 
Приподнялась Саманди, наблюдала
за серою с полосками гремучею змеёй,
что сонно, тихо и, будто бы слепая,
из сырости на свет и на тепло вползала.
 
Дитя Изиды натыкалась на пожитки,
меж одеялами скользила ручейком,
сконфужено ощупывала воздух
раздвоенным длинным языком.

Под тёплым покрывалом Марка
змея надеялась найти укрытье-дом.
Но, может быть, и кровь её призвала.

  Мэхдохт:
— Что, утро?
Зачем проснулась слишком рано, детка? Спи.

— Проснулась я, но ты не шевелись.
Змея приют под покрывалом папы ищет.
Там, у него в ногах. Мам, видишь?

— О, пощади его, Озирис! Пощади...
Кто из богов Аида прислал её сюда?!
Укус змеи погубит Марка!
Она пришла за ним?! Добить?!

Нет, не отдам!
Скорей себя подставлю
под смертный поцелуй, как Клеопатра!

— Тиш-ше, мама. Она напугана сама.
Не смерть она, скорее — нам помощник.
Она спокойна и не нападает. Видишь?

Тепло костров лежанку повредило.
Возможно, здесь недалеко её был дом.

Мы у неё целебных ядовитых капель
немного для отца сейчас возьмём.

Во сне о ядах напоминал мне учитель.
Поможет аспид, лишь только изловить его.

— Нет, нет! Змея нам смерть несёт!
Скорей отсечь ей голову мечом!

— Нет, мам.
Попробую договориться.

— С гадом?

О, боже! Что ты делаешь, Саманди?!
Отступи скорей назад!

— Повремени же, мама,
Сатира я на помощь позову.

  И дочь тихонечко запела:
— Са-атир… змея-я…
Войди-и в пала-атку с одея-ялом…

  Он не услышал из повозки — спал.
и девочка пропела громким гласом:
— Сати-и-ир,… змея! Поторопи-ись!..

Но девочки призыв услышал Таг-Гарт,
вошёл, увидел гадину ползущую ручьём
и боевым мечом сразмаху
отсек ей сразу голову с плеча.

— Вот бестия!
На запах крови по следам вползла.
Простите, Мэхдохт-госпожа.
Я не заметил.
Она вас напугала?

— Хм… Хм… Зачем убил? —
Расстроилась до слёз Саманди.
 
Мать с места сдвинулась и встала.
Вошёл Сатир без одеяла,
увидел разрубленного гада
и с виноватым взглядом,
как вкопанный, застыл.

От осознания цены за промедленье
он побледнел, вспотел
и, слабость ощутив в ногах,
вдруг задрожал, заныл:
— Но ведь она…

К вьющейся змее Саманди подбежала,
и, пожалев её, всем так сказала:
— Так скоро совершён людьми
неверный суд ценою в жизнь…

Смутился Таг-Гарт слов её,
победный меч вдруг тяжким стал.
Он опустил железо в пол,
Смущённо отступил назад.
В глазах Саманди слёзы увидал.

— Она помощник, посланный богами,
а не убийца кровожадный.
 
Таг-Гарт, прошу…
возьмите тело дочери Изиды,
отдайте почести, затем
снимите кожу тонко,
сожгите всю её дотла,
отдав долги сполна
за отнятую жизнь до срока.
 
Когда остынет пепел её кожи,
несите вместе с пеплом от костра.
Я измельчу их в чаше в прах.
И нужен кубок малый чтобы яд собрать.
И для воды большой серебряный сосуд.

Взяв бережно змею обеими руками,
по гладкой коже головы чуть провела она
и пристально в её глаза застывшие глядела.
 
Увидев смерти остекленевший сумрак,
Саманди тихо прошептала:
«Сан Дэя… Прия Санти.
Прости Изида — не успела я»,
и обратилась к Таг-Гарту опять.

— Таг-Гарт, ещё прошу,
сейчас родник вы разыщите.
Рассвет забрезжил в небесах.
И там, в лесу немного листьев лавра,
хвои тиса мне нарвите.

Зелёный дух его
я обращу в священный белый дым.

Сатир, из мяса дочери Изиды
свари отцу наваристый бульон и
охлаждённым в чаше принеси.

Сатир поникнув головою:
— Я сделаю, как повелела.
Но, почему в твоих глазах слеза?

— Мне очень жаль её, Сатир,
но более — отца.

  Не понимала мать и вопрошала:
— Ты что придумала, луна моя?

— Противоядье Марку изготовить надо.

— Ты ведаешь науку о смертях и ядах?!
— Не о смертях.

Скорей о возвращенье жизни через яд.
Всё то же, мам.
Сказал однажды Тот Трисмегист:

«Что есть вверху, найдёшь и снизу.
Что есть в Большом, и в Малом тоже есть.
Исцеление — простой урок природы:
врачевание подобного подобным.
Подбор разнообразных элементов и пропорций,
в том сложность знаний лекаря и есть».
 
И я попробую создать бальзамы до полудня.

— Как?!
Как ты найдёшь в лесу холодном и чужом
всё то, что схоже яду, что отравил отца?

— Да, мама. Ты права.
Узнаю у хозяев этих мест.
Сатир, пойдёшь со мною в лес?

   *   *   *
В сопровождении всадников военных,
Рубин, Сатир, Саманди и Арес,
отправились туманный зимний лес
из древних эвкалиптов, тисов и алоэ,
высоких кипарисов, пальм и фиг.

Рождалось утро в плотных облаках.
Рассвет дышал украдкой на листах.
Со всех сторон в унынье тусклом
александрийцам слышно пенье птиц,
и звуки потревоженных животных,
которых укрывали лес, туман и горы.
 
Дыханье утра растворяло тени
и, заполняя белым робким светом
все расщелины, ущелья, щели,
чуть проявляло очертания небес.

Знобила сырость крепкие тела.
Наездники плутали без тропинок два часа.
Везде они святой родник с усердием искали,
нигде истоков влаги вместе не нашли.

Тогда разъехались по сторонам.
Менес и Минка зарубки ставя на стволах,
направились, куда глаза их зоркие глядят.
Один Арес немного потоптался,
развернулся и пошёл в крутой овраг.
 
Заметив лошади нетвёрдый шаг,
Саманди бросила поводья,
и доверяя богу в обличии коня,
держалась за седло его и за попону.

Извилистой заросшею тропою,
И верного пути в предгории не зная,
спускались дети в густое молоко.
За шагом шаг, всё глубже и темно.

Исчезли звуки, очертанья леса,
Затем пошёл ко дну весь белый свет.
И затаив дыханье дети в напряженье ожидали
прояснения погоды иль дуновенья ветерка.

Переглянулись, прошептали:
— Иди вперёд, Арес, иди...

Саманди:
— Рубин, дружок, где ты?

Он задышал прерывисто у ног коня.

Саманди:
— Хорошо.

  Сатир коню:
— Ты что-то чувствуешь, Арес?

Широкими ноздрями пар выдыхая,
конь морду опустил, остановился, замер.
Учуял чей-то пряный странный запах,
очнулся, вздрогнул, головой затряс,
копытом глухо топнул, попятился назад.

Сатир коня ударил по бокам:
— Вперёд, Арес, вперёд.
 
Но жеребец как вкопанный
застыл, всхрапнул, умолк.

Сатир:
— Что ж? Делать нечего.
Коль встал Арес, так дальше не пойдёт.

— Придётся проясненья ожидать?
 Как долго?
Я до костей уже продрогла.

— Да, и я продрог.

Но вдруг совпало так,
что вздохнули вместе разом
Сатир, Арес, Саманди, пёс.

В лесу очнулся спящий ветер,
Стал уносить туманность прочь.
Овраг сияньем света сверху озарился.
Во тьму спустился кроткий яркий луч.

Открылась каменная тропка,
прямая словно чёрный меч богов.

Из мглы стал проявляться грозный камень
заросший мхом, плющом и виноградом,
горящим радугой оттенков и окрасок.
На нём, вдруг странный облик засиял.
Пред ними благородный Дух предстал.

Она смотрела ровно и спокойно.
Дыханьем лёгким, мягким,
пар изо рта тянуло к облакам.
Глаз голубой её был строг и светел,
Густая шерсть — сиятельно бела.

И осознала Самандар,
Что конь её не испугался так же,
как не набросился на волка пёс.
Стояли молчаливым изваяньем звери.
Глядели с любопытством дети, не дыша.

Саманди восхитилась приведеньем:
— Как велика! Как хороша!

Сатир заметил мощь груди звериной,
Рост небывалый, лапы, когти, белые клыки.

— Спаси, Господь, тела и души...
Так это же пред нами… волк! Н-не пёс!

— Что значит «волк, не пёс», Сатир?
Ах, какой невероятной красоты созданье!
Великий Дух-Хранитель этих гор!
Скажи, он — может быть хозяин леса?
Он знает, где находится целительный родник?

— Скорей, хозяйка.
Но я бы и не спорил с ней
И поскорее уступил дорогу. Поехали назад?!
Волк горный — хищник кровожадный.
Коль он войдёт в хлева —
считай, все козы, овцы пали!

Не съест —
так разорвёт им горло, вспорет брюхо…
Тугою хваткой стиснет шею и ага...

— Но ты и я пред нею ж не овца?
Чего дрожишь?

— Я не от страха, Саманди-госпожа.
Мне-е… утро спину чуточку знобит.

— На вот мой плащ возьми и потерпи немного.
Ты про родник скажи:
волк знает, где он?

— Да-а, возможно.
А может, и не знает.
Как велика, и как прекрасна стать.
И взор столь ясен, добр и строг,
что я уж сомневаюсь,
что все мы щедрый завтрак для неё.

На шее я повязку вижу.
Ты видишь? Там…
Как будто алая она.
Рукою человечьей, видно, вышит знак.

— Да, красная, как лента Ра.

— Не видел прежде и не слыхал ни разу,
чтоб человеком был приручен волк.

— Приручен? Волк?
Тогда поговорю с лесным созданьем.
Рубин, дружок, останься тут.

— Саманди, нет! Опасно!

— Сатир, попридержи коня.
Сиди и грейся, жди меня.

— Нет, я с тобой пойду! Где ты, там я!

— Сейчас не время проявлять отвагу.
И не выдавай меня Менесу и отцу,
что я сама сошла с коня в лесу.

— Возьми меня с собой, прошу!

— Нет. Тише.
Останься здесь, сказала.
И придержи Рубина и Ареса.
Пусть не заметят воины моего пути.
Похоже, что с мечом в руках
святые воды не найти.

— Так всё ж я пред тобою раб,
Саманди, госпожа?

— Нет, нет, Сатир, прости.
Конечно, ты свободен.
Прошу, как друга.
Мне нужно…
Я должна…
Пожалуйста, сама…

Калека плечи опустил и с тем смирился.
Саманди Аресу на ухо сказала:
— Арес, ведь ты мне друг?
Вторая половина сердца?
И потому хранить тебя должна.
О роднике узнать обязана сама.
Ты здесь останься и сбереги Сатира.

Конь глазом заблестел и поклонился мирно,
Сам ногу присогнул, чтоб девочка сошла.
И вот она на мокрых мягких мхах стоит
И слышит только собственное сердце.

Приобняла Рубина, так на ухо ему шепча:
— Крылатый белый дух — Хозяин здесь всему,
и мы у него в гостях.
От тайны, что раскроет мне волчица,
зависит здравие и жизнь отца.

Прошу, дружок, останься, пригляди за братом.
Арес впервые здесь в лесу.
Ты охраняй его, Сатира, а я сейчас приду.

Глаза Саманди подняла и пристально искала,
где ж та, которая вдруг перед ними встала.
Стан крепкий гибкий с душой свободной,
стоящий у камней и хвойного куста,
исчез.
И снова появился, только ближе. 
Замер.

  Саманди прошептала:
— Сатир, предполагаю,
что у тебя всегда собою
что-то вкусненькое есть.

  Смутился парень и в ответ шептал:
— Откуда знаешь?

— Сыр пахнет. — улыбнулась дева.

— Верно.
Есть вяленое мясо и овечий сыр.

— Отдай мне всё. Сей час.

— Зачем? Ты голодна?
Я для тебя как раз его припас.

— Я подношением воздам
лесным всем Духам и Богам.
 
— Держи.

— Нож тоже есть?

— Да, есть и нож, Саманди, госпожа.

С ножом и мехом для воды,
и щедрым подношеньем
Саманди двинулась вперёд,
спупая в травах так,
чтоб был бесшумным и каждый шаг,
и мягкой — поступь.

А светлый Дух вдруг отступила, и стала исчезать
Меж каменных рядов замшелых, деревьев и кустов.
И дева отправилась за ней чуть-чуть быстрей
в траве высокой, промокая по колено.

— Постой-ка, Дух священный леса,
Мне нужно знать…
Я твой покой здесь не нарушу.
 
Молю, скажи, где здесь родник
с водою ключевой найти?

Отец отравлен мой
и без воды целебной
уж сочтены все дни его.

Во сне учитель подсказал,
что может стать противоядьем
вода источника святого
и травы с силой той...

Нет погоди…
Не уходи! Постой…
Я — Тара.
И может быть, сестра твоя,
так мне богиня Рождества в Афинах рассказала.
И назвала волчонком белым Падме.
Так может, помнишь ты меня?

Нет?
Жаль!
Вернись…
Пожалуйста, вернись…
Ну подожди меня.

Ушла в туман крылатая волчица
не приняв щедрых подношений,
И Самандар, расплакалась,
присела, огляделась, поняла: 
что лес густой — чужой, и не знакомый,
без знаков, тропок и дорог.
Одна совсем она осталась
и только слышен сердца стук.

Заметив сбитую росу на травах,
пошла вперёд быстрей,
за спутницей своей.

Из-под волшебной ткани
из смеси марева и солнечных лучей
опять возникла белая волчица.
Она стояла рядом, не отбрасывая тени,
Открыто, смело слушала дитя,
чуть набок морду наклонив.

Саманди села на колени,
на нож свой нанизала козий сыр
и предложила Духу угощенье.
 
Та не взяла с ножа и отошла.
Тогда Саманди из ладоней
съесть мясо предложила ей.

Семаргл глазами чуть блеснула,
плоть уплотнилась, став живой,
и угощенье приняла.
А после щедро «облизала»  гостье
тёплым языком и длань, и щёки.

— О, да! Узнала?!
Вот счастье!
Странно, я – волчонок?
Твоя сестра?
Наталия была права,
когда об этом говорила.

Неспешно удалялась в лес волчица.
Оглядывалась часто, девочку ждала.
Саманди за ней едва ли успевала
тропой извилистой наверх бежать.
И головой по сторонам вертя,
всё время дева восхищалась,
сделав важное открытье для себя.

«Тартария! Тартария моя!
Я так ждала тебя узнать, увидеть!
И вот — нашла!
Вот предо мной ОНА, учитель,
волшебная страна источников,
лесов прекрасных и высоких!
И где жильё диковинных животных
и изобилие целебных трав.

Священная страна ЖИВЫХ!
Моя Да-Ария! Край исполинов,
уснувших древним тихим сном
в деревьях, скалах и кустах!
Земля Этрусков, Руссов!
 
Вот Я!
Я — Тара!
Приветствую тебя всем сердцем!
Я здесь. Ты видишь?
Я здесь! Я — дочь твоя!».

И неожиданно пред ней скала предстала.
За ней ещё, ещё высокая скала.
Плато.
Глубокое ущелье.
Обрыв без света солнца и без дна.
И девочка пред ним остановилась.
Поблагодарить волчицу собралась.
Вот обернулась, огляделась. Не нашла.

И дева шаг вперёд сама ступила,
И наклонилась,
и заглянула в бездну там она.

На дне расщелины скалистой
укрылась тихой тайной ночь,
угрюмым холодом дышал утёс,
заросший можжевельником и тисом.

Увидела родник в уступе низком.
Едва шепча, струились струи тихо
и пропадали в круче, падая в туман.
И дева осознала:
— Смотрю, опасно здесь.
Зыбучий, скользкий край.
Но так нужна отцу целебная вода!
Я дотянулась бы едва,
коль не соскользнёт на мхе стопа
и не сорвётся в бездну камень.
 
Чтоб у стены её достать,
придётся глубже наклониться,
на узенький уступ спуститься,
Быть может там?

Нет, нет! Ступенечка мала!
Как быть? Рискнуть?! Добыть?
Иль провалиться в пропасть?
Что уготовила судьба?

Шагнула с кручи к роднику.
Руками тонкими цеплялась,
держась за камни-валуны,
не торопясь одна спускалась
к желанному источнику-ручью.
 
Тревогою вздохнули травы.
Над головою девы ветер зашептал:
«Стой, Та-ара-а.
Стой и обернись скорее, Саманда-ар».

Саманди обернулась, увидала,
как Дух Семаргла пьёт из ручейка,
текущего из-под резного камня-валуна.

Поток прозрачной тонкой нитью
бежит к ущелью через мхи и
камни гладкие чудные.
 
Так через трещину, с горы
и там пройдя по грани тьмы и света
рассыпается Дугою Ра в тумане тишины.
— Родник! Ха-ха! Нашла!

Саманди хлопнула в ладоши
И напрямик к нему пошла.
Издалека узрела яблоньку в лучах,
в бутонах-розах белых и плодах.

Сияли красны яблочки бочком
налитые созревшим сладким соком.
Цветенье ярко, пышно! Запах — мёд!
И восхитилась сердцем дева.

«Скажи, Учитель, как?!
Как так возможно древу цвесть
и в то же время плодоносить?!
Что это? Можно ль есть?»

Вот разглядела Самандар,
её в корнях, в цветущих белым мхах
зелёно-красный круглый камень —
сплетённые в кольцо тела крылатых змей.

Из глав драконов на жёлобе лежащих,
искусно сделан был исток и устье родника.
Вертелась, видно, там давным-давно вода
что без начала и конца тихонечко текла со дна
наверх по каменному кругу.

Сливалась тонкой струйкой с языков драконов,
даря живительную влагу древам, птицам и зверью.
Драконов чешуя — бутоны лотоса и розы.

На мощном лбу виднелись чётко три кольца,
соединённые в одном едином чётком круге.
И древний знак богов Триглав  —
«Триединство Духа, Мудрости и Силы»,
как будто бы узнала Самандар.

Семаргл пить воду перестала, отошла.
К источнику прильнула маленькая дева, надпила,
колодец обняла и заглянула внутрь...
А он без дна.

Вздохнула, улыбнулась Самандар,
пропела тихо в воду:
— Здра-ав бу-удь…
Здра-ав бу-удь…
Я — Та-ара.
Приве-етствую тебя,
О, Дух священный Веды Вод!

Вот, в нём есть вход, и выход тоже.
Бутоны лотоса и розы сплетены в одно,
и змеи сложены, как круг!
И есть во всём объём.

За горизонтом плоским
теперь я тоже ВИЖУ больше!
Спасибо, мать, сестра,
и Светлый Дух крылатый.
Благо дарю, Учитель.
Я поняла, о чём ты говорил.

И вод целебных полный мех дитя набрала,
На коленки встала,
Крестом сложила руки на груди,
Поклонилась низко и сказала:
— Спасибо, Ра, за помощь!
От всех меня поклон и уваженье
От всех моих сердец любовь.
Всем вам преподношу я благодарность.
Всем вам, кто мне сейчас помог!
 
Хозяйка леса, Дух-Хранитель,
мне нужно одолженье.
Прошу мне указать —
целебных трав или кореньев
сейчас в лесу, где можно взять?

Ищу я здесь противоядье.
Орех, смолу оливы, может тис?
А может, можжевельник, смокву?
Возможно, лавр необходим отцу?
Сухой шалфей иль эвкалипт?
Лаванды, может быть, цветы сухие
Или зелёный мягкий кипарис?
Затем обратную дорогу
к Аресу и Сатиру подскажите.

Ответов не дождавшись,
Саманди с коленей поднялась.
Ножом срезала аккуратно всё подряд:
веточки и шишки тиса,
можжевельника и кипариса,
листья эвкалипта, лавра
и мятную полынь.

Со старых вишен отломила
твёрдую смолу,
сухие красные плоды от диких роз
и беловатые, колючие агавы листья.

Набрав в подол
и с полным мехом вод
за хрупкими плечами,
оглянулась дева, увидала:
Туманный дух волчицы ждал
у яблони её.

— Всё, всё. Я уже готова.
Веди, о Дух. Тебе я доверяю.

Ты так бела, легка, как облако!
И шелковиста шерсть…

А, как тебя зовут, Хранитель?

Как поминать тебя Саманди
в молитвах благодарных?
Мне скажешь имя? Нет?

А я Саманди,
Дочь ассирийки Мэхдохт.
К Дельфийскому Оракулу
с отцом и мамою иду.

Они прошли примерно с полчаса.
Лес тихий шумом ожил.
Его наполнил разговор людей
И шаг уставших лошадей.

Рубин, хвостом виляя,
быстрее всех прибрёл сюда
и облизав Саманди руки, щёки,
встал рядом у её бедра.
По следу прискакал Арес с Сатиром.

Иа и Менеса за ними дева увидала.
И обернулась, чтоб поклониться той,
что так ей помогала.

Но за спиной её не стало.
Ни там, ни здесь. Как будто не бывало.

Исчезло облако из призрачных теней рассвета.
Лишь задержался еле невесомый шёлк-вуаль
изящных белых крыльев,
что соткан был из нитей солнечного утра.
 
Растаял Дух Семаргл, оставив яблоко чуднОе
на старом и замшелом чёрном пне.

Саманди с благодарностью его взяла
И, разделив между Сатиром и Аресом,
с сочным хрустом свою долю съела неспеша.

Стоянка. Тёплый полдень засиял.
Горит огонь. Кипит бульон.
Саманди подбирает запах трав,
растирает сухие листья лавра
и пепел в чаше с агавы соком.

Готовит снадобье для ран и
живы сок-отвар-напиток Сурью.

Отец лежит в палатке,
не стонет, но и не спит.
Его лик бледен
и жар, как будто бы спадает,
но сладковатый запах гнили в ране всё же есть.
 
Он знать даёт,
что скоро заживёт она едва ли.
 
А Мэхдохт поит мужа
святой водой из кубка,
в котором растворён
змеиный яд — две капли, мёд
и горькая смола от диких яблонь.

У очага сидящие притихли,
и жар огня вздымает белый дым.
Все, кто был в обозе
заразились ритмом рифм,
как, впрочем, видно и рассказчик.
 
Хранить молчание предпочитали,
но в сердце каждого слова звучали:
«Марку – жизнь!
О боги, подайте Марку жизнь
и мудрости Саманди!»

Прошло два тяжких дня.
Продукты на исходе.
И Марк чуть-чуть окреп.
С женой и дочерью в дороге.

В повозке он сидит,
и строгий взор его уж ясен.
С женою тихо говорит,
за руку держит крепко
и дочери дарИт он
нежный благодарный взгляд.

Обозом через горы,
по священной каменной дороге
и землям спавшим зимним сном,
они отправились в прекрасный город.

Опять с небес сочилась взвесь невидимой росы.
Вгрызалась всадникам в их спины, пальцы.
И хлад, и сырость отягощали людям плечи,
зажав в кулак тела почти дня не спавших.

Уныло чавкала по лужам гружёная повозка.
В грязи уже по брюхо ноги лошадей.
Рубин, стези не выбирая,
рядышком с хозяйкою трусил.

Собою согревала мужа Мэхдохт.
Дитя под одеялом рядом с ними.
Аресом правил лишь Арес.
Сатир едва дремал на нём,
От холода сковало болью ноги.
Он прятал напряжённый взгляд.
Улыбкой отвечал Саманди.

  Саманди Марку:
— Как х-холодно и сыр-ро!
В Египте н-не бывало так.
Я н-никогда не замерзала.
Н-ни ветерка. И-и влаги столько!
Х-холод.

  К Сатиру обратилась.
— Сатир, с-скажи:
так з-сдесь в Тартарии всегда?

— М-мы в Гр-реции, Сам-манди госпожа.

— Мы в Греции?
Что, всё ещё?!

— Кон-нечно. Да.

— Так где ж Тартария тогда?
А? Пап? Скажи.

  Марк на её глаза поднял:
— Видать далёко.
В Константинополе
у бабки Нады спросишь.
Она ведунья, говорят.

Расстроилась Саманди:
— До с-сумерек хотелось бы
уж въехать в г-город.
Пап, мам? З-замёрзли вы?
Ой… Ап-чхи… Ап-чхи…

  Мэхдохт:
— Укройся лучше, дочь,
и хладом не дыши.
Прикрой лицо плащём немного.

  Марк:
— Да-а. Зима-а.

  Саманди:
— З-зима такая?!

Тагарт простуду девы заподозрив,
коня пятой пришпорил и поскакал вперёд
дорогу осмотреть и поскорей понять,
когда уж будет город.

Повозка выбралась из грязи
на каменно-брусчатый тракт,
ускорившись сосвем немного.
А впереди ещё далёЁко петляет
мокрая дорога в гору.

К полудню скользкий путь привёл их в Элефсис.
Лились потоки с мокрых красных крыш.
Лишь к сумеркам того же дня,
у жаркого камина гостевого дома
собралась отужинать продрогшая семья
и их, промокшее насквозь, сопровожденье.

Зашёл не молодой аптекарь.
Снял мокрый капюшон,
стряхнул его, оставил у порога,
пришёл, присел у ног больного.

Сатир сейчас же встал.
Ждал поручений будь-кого у входа. 
Рубин лежал у ног Саманди, сох, дремал.
 
Больного обследовал бывалый лекарь
и заключенье верное такое дал.
Сказал, что: из рицина сока ядом,
вдобавок трупным человечьим ядом
был тот клинок врага отравлен.
И Марку настоятельно рекомендовал:
защиту от судьбы ударов иль нападений
носить, как амулет, из Индии джиразоль опал.
И лучше бы в кольце витом из серебра
с печатью Гора,
и не снимать тот камень вплоть
до Страшного Небесного Суда.

Сказал, что есть как раз такой у ювелира.
И тщательно осматривая раны, недоумевал:
«Что за безумный лекарь
Осуществлять решился
лечение того, кто обречён?
Зачем же репутацию терять?

От трупных ядов и рицина нет спасенья.
Хоть так, хоть эдак  — он возьмёт своё.
Сожжёт надежду, разум помутит
и остановит сердце».

Аптекарь брови приподнял:
— Кто, путник, вылечить тебя пытался?

— То дочь моя мне жизнь спасала
и, верю я, что и спасёт.

— Сказал ты: дочь?! Не лекарь?

— Да. Саманди.

— Ещё такого не бывало,
чтоб в руки смертной…
женщины…
вручён был дар великий
противостоять Аиду!

Она слепа? Стара?
Уродлива?
Иль горделива и горбата,
чтоб не присутствует сейчас?
В обозе прячешь ты её от глаз?

— Да, нет. Саманди здесь.

— И где ж она? Скажи.

— С женой моей сидит на лавке у камина,
едва хранит молчанье,
дрожит от холода, продрогла
и смотрит непосредственно на Вас.

  Аптекарь обернулся:
— Она?!
Вот этот вот ребёнок?!

  Марк:
— Да.
Ко мне пади, Саманди.
Сядь рядом. Руку дай.

  Лекарь:
— Едва ли хватит духу деве малой
открыть секрет, дарующий Вам жизнь!
И как ты это делала, дитя?

— Всему любовь причиной,
уважаемый аптекарь,
настойчивость и мой Учитель.

— Вот как? А кто он?

Марк:
— Звездочёт александрийский.

Саманди:
— Мне он сказал, что излечить возможно всё
Лишь подбирая точный ключ
Подобного к подобным.

— А из чего ты снадобье сварила?
Как кровь ты обезвредила от яда?

Саманди захотела показать ему
свой нож–секрет – заколку в волосах,
но Марк дал взглядом знак, чуть сжал её ладонь.
Дочь поняла, сдержалась и смолчала.

— Я белым дымом тиса овевала
всю палатку Марка.
А снадобья такой рецепт:

Агавы сок,
тлен дочери Гекаты и живая кровь её,
лист лавра, измельченный в чаше прах,
смола горячая и пепел от костра,
где туя тлела до утра и сухой тимьян к тому же.
Змеиный яд в питьё и чистая вода
источника Драконов, что я нашла в горах.

Из жил отравленную кровь сливала дважды.
И кое-что ещё, о чём я умолчу.
А намекну, что силу это снадобье имеет
лишь в моих руках, моим согретое дыханьем.

— Ты и родник святой найти смогла?
Уж триста лет его никто не видел.

Ну-ка, покажись поближе, дева.
Сними покровы с головы,
в глаза мне погляди…

Глаз необычный,
взор ясный,
волос меди золотой,
и кожа белая,
каким бывает иногда здесь снег в горах,
но очень редко.

Кто научил творить кровопусканье?

— Сатир помог, и я сама видала,
как это делает афинский лекарь.

— Вот как?
Ты обучилась так вот сразу?

— Да.

— Откуда и куда ты держишь путь, дитя?

  Марк с достоинством легата:
— Из Александрии едем в Дельфы.

— А зачем?

  Саманди:
— Учитель звездочёт мне так сказал.
С Оракулом поговорить и торопиться
поскорее увидать всем Радость Мира.

— Ты радости от жизни не видала?
Так ты больна?

  Марк:
— Нет. Она здорова.
И знает радость жизни, как никто.

  Саманди:
— Идёт Учитель по земле.
И имя арию тому — есть Радость Мира.

  Лекарь:
— Так он — Мессия?

  Саманди:
— Я не знаю.

— Ра-до-сть Ми-ра, — напевно произнёс аптекарь,
— Да, что-то есть знакомо наслуху.
  И снова повторил:
— Ра-до-сть Ми-ра…
А, ну конечно!
Радомир! И я о нём слыхал!

Но ни его, и ни его жены, прекрасной Мары,
не ступала здесь нога пока.
Да и к Оракулу давно вы опоздали.

Ведь в Дельфах нет его сейчас.
  Марк приподнялся на локтях и вспыхнул сердцем:
— Как так, аптекарь, нет?!
Не мог наш Александрийский звездочёт так ошибиться!
Так где ж Оракул? Нам скажи.

  А лекарь равнодушно:
— Каждый год,
как в Греции ко сну отходит вся природа,
у бога Аполлона дел в этих землях больше нет.
Храм в Дельфах до весны пустует и Пифия  молчит.

Чтоб бога возвратить его в святилища,
необходимо людям соблюсти
все церемонии, что возродят природу.
 
Мы здесь проводим мистерии Деметры.
Так до новолунья до тех пор, пока
Богиня Возрожденья не спустится с небес,
чтобы просить вернуться в свои чертоги Аполлона.
 
А до того
нам нужно призывать на землю Персефону,
и ждать, когда Аид Гадес исполнил долг
по соглашению с братом Зевсом
и к матери опять
отпустит её единокровное  дитя.

  Марк сел:
— Куда, куда уходит бог ваш?
Где, говоришь, его искать?

— Аполлона?
Но вам искать его не надо.
Он сам вернётся.
В Гиперборею,
в свои фамильные чертоги
Улетает осенью, наш Апполон.

А по весне
о возвращении его тут знают все.

Сейчас Анфестирион в разгаре,
мистерий малых время в Элевсис пришло.
И празднества начнутся здесь
уже на следующей неделе.
Из Афин священная процессия пойдёт.

О, вы ещё такого не видали!
Едва ли времени хватило бы на всё!

«Похищенье Персефоны»
вы посмотреть смогли б в театре.
 
Будет карнавал, обряды, восхваленья,
И танцы девственниц и пенье,
Возлияния вина и жертвоприношенья…

У вод Эгея моря во тьме священной ночи
Иерофанты примут омовенье
перед входом в храм Деметры Персефоны.
Торжественно пройдут с огнями по улицам они.

А к утру, мисты,
посвященье и обет священный
молчания о тайнах ритуалах возрожденья примут.

А следующей ночью…
Наш молодой ещё неопытный,
но рьяный трагик Тэос                (Тэос - греч. Имя озн. Бог)
представит пьесу «Иерофант» — «Судья».
Сейчас в дорогу вам всё равно нельзя.

Переждите в городе все дни Гекаты.

Примите дом мой скромный,
как кров на всю неделю или боле,
с поклоном в дар,
для вас и ваших лошадей, и всей охраны.

А я б взамен хотел понаблюдать,
как составляет снадобья, бальзамы
дочь ваша, Самандар.

  Марк:
— Её пусть будет первым слово.
Так ты согласна?

  Мэхдохт с улыбкой умиленья:
— Соглашайся, дочь.

  Саманди глянула в огонь,
он будто ожил, задышал,
а в нём крылом махнул
малюсенький Семаргл.
И дева улыбнулась:
— Да, Марк, пусть будет так.
Я, мам, согласна.

А вы, аптекарь, расскажите
об обрядах возрожденья, всё так, как есть,
и поделитесь знанием о здешних всех
богах, каменьях и лечебных травах.
Пап, я бы желала посмотреть мистерии
и посетить театр.

  Марк с улыбкой и гордостью ответил:
— Но только с Мэхдохт и охраной,
если так желаешь.
Учись и наблюдай.
Юпитер, Ра и Гор пусть будут в помощь.

  Аптекарь встал, в ладоши хлопнул:
— О-о! Да будет так! Хвала Деметре!
«Какой-то странный ритм в словах…
(Заметил он).
…И странная заколка в волосах
у этой ясноокой девы малой».

Продолжение в главе 3 "ДУ-РА"