***
Как котенок лакал,
пенку от молока
высоки, высоки
облака, облака.
Я ребенок пока
и посильно рукам
ухватить за бока
облака, облака.
И к себе притяну
я небес глубину
и настрою на ми
как струну, как струну.
Если пить, так весну,
надкусить, так луну.
Синеву натяну
как струну, как струну.
Чтоб порхала душа,
шелком крыльев шурша,
возносясь к небесам
не спеша, не спеша.
За душой ни гроша,
но душа малыша
без того хороша
и летит не спеша
***
Быстротечна горячая речка,
обожжет пустобречний язык.
Я из дома ушел человечком,
оглянулся назад , я– мужик.
Что же было до поворота.
Лишь мгновение краткое, миг
в тот, который промчалась суббота,
воскресение напрямик
понеслось лиходеем под горку
понедельником в тысячный раз
разлетится в осколки, но только
я от них не закрою глаз,
чтобы яркие всполохи видеть,
чтобы видеть мной прожитый день.
Даже если не двигаться сидя,
продолжает движенье тень.
***
Невезуха, всегда невезуха,
спотыкаюсь на каждом шагу.
Голова, ты, пустая два уха,
что поделать с тобою могу.
Оттого ли, то боли вдруг в правой,
то ли немощь вновь в левой руке
и слова непослушной оравой
расплясались на каждой сроке,
растоптали весь смысл, ударенья –
дождь косой на горбатой спине.
Жду прозрения, жду откровенья,
вдохновения, радости. Не
возвращается, где-то плетется,
или в сточной в канаве лежит.
Кто наносит воды из колодца?
Кто же в доме наточить ножи?
***
А лето теплом согрето,
и лето мое воспето,
этим нелепым стишком.
За два часа до рассвета,
есть кофе и сигарета,
пойду до нее пешком.
Где, встретившись, не расстаться,
идти до нее пятнадцать,
долго текущих минут.
Любить, как хотеть касаться,
Беречь довериться, вкратце,
гореть, а часы идут.
Что крупное, то не мелко,
Кручусь в колесе, как белка,
дотронуться милой чтоб.
Часов секундная стрелка
бьет барабанную дробь.
Секунды бегут быстрее,
я покориться не смею,
мгновение им цена.
Я чувствую жизнь острее,
я весь перед ней робею
ведь лето мое – она.
***
На постели устланной мхом,
и брусникой, и можжевельником
я лежу со своим стихом
рифманутым моим подельником.
Наверху висят небеса,
растянувшись плотью упругою,
мне б чечетку на них плясать
и весну называть подругою,
чтобы стих ее ревновал,
выкрутасы все выкаблучивал,
чтоб звенели его слова,
отводя от беды и случая,
словно заговор, приворот.
Я хотел бы увидеть воочию,
как весну стих мой силой берет
И т.п., и т.д., и прочее.
***
Для всех наспобеда не в мае,
а в сердце, в душе и в природе.
Салютам и крикам внимаю.
Победа – тяжелые роды,
среди распластавшейся смерти,
наполнившей воду и землю,
где черною свастикой черти
ползут. Черноты не приемлю.
А верю я в свет, в справедливость,
ведь деды легли не за даром,
и кровь их, что в землю пролилась,
не смыть никому перегаром
и пьянкой девятого мая
под бой оружейного грома.
Котцам я и дедам взываю,
нам снова нужна ваша помощь.
***
Поймаю такси, да в гости к красивой.
В пятерке цвета сочный баклажан.
И мимо парков, и жилых массивов,
я встречу предвкушаю и дрожа
от сквозняка (таксист открыл окошко),
закурит он и дым ударит в нос.
Баюкает в дороге понемножку
безмолвное шипение колес.
Что ждет меня в моем пути не важно,
куда важней, что кто-то меня ждет.
И город мой, как огонек бумажный
чернеет на газах. Вот поворот
и темный двор угрюмый и знакомый,
где светлячки горящих фонарей
пыльцою осыпают стены дома
и черными пальцами тополей.
Таксист притормозит и вновь закурит,
и процедит: "Приехали, браток"
"Спасибо, шеф", - скажу, кивну, - "внатуре",
И к сотке брошу сверху полтишок.
Я выйду, но машина не отъедет.
Я попытаюсь заглянуть в окно,
Ведь я не джентльмен, она не леди,
Для нас все было раньше решено;
все не мое, все это понарошку,
случайно, невпопад и не всерьез.
Баюкает в дороге понемножку
безмолвное шипение колес.