город исчёркан белыми полосами,
сумерки растворили пятно заката.
звуки фальшивят, улица провисает,
днём столь туга, напориста, языката.
поздняя блажь весеннего снегопада
гонит к огню, - сажусь, отпускаю вожжи,
дымчатой кошкой память мостится рядом,
пляска теней по стенам её тревожит.
время летит, оглянешься - день истрачен,
вот уже март к концу и неделя ваий,
меряться с тусклым золотом глаз кошачьих
сил не достанет, - я свои закрываю.
впрочем, смешны уловки и поза лени,
мягкий зверёк умён и сугубо строг к тем,
кто притворился, - прыгает на колени,
старые шрамы трогает острым когтем.
нынче толпу туристов ведут к могилам
не переживших первой любви веронцев.
...ах, как твоё лицо над моим всходило!
так над ослепшим миром восходит солнце.
бухточка. Галька, скалы по краю пляжа;
словно по волшебству, ты вдруг вырос рядом
смуглой скалой, с цветами, плющом и даже
ящеркой у хрустального водопада.
-нет! лучше - благородным вождём команчей
(девочка фантазёрка, и ей тринадцать),
взрослый, чужой, безумно красивый мальчик
вряд ли иначе мог бы восприниматься.
вольный мой дух обрёл притяженье плоти,
вверенный прежде сферам бесплотно-зыбким,
выше ключиц - одно, что теперь заботит:
лодочка озорная твоей улыбки...
с этой минуты нас неизменно двое,
двое у лета, моря, у рыб и чаек,
смотрит любовь друг в друга, а боковое,
как откровенно лишнее, отключает.
до телеграммной фразы, разящей громно,
до: “Не справляюсь с внучкой. Примите меры!“-
в скалах хватало гротов - для нас, бездомных,
ночью в Крыму все скалы, как кошки, серы.
нас обвинили грубо и оголтело.
поезд приполз, одышливый, многочленный,
маму привёз; - и здесь умертвили тело
маленькой, простодушной живой вселенной.
...о желтоглазый зверь мой, лукавый жрече,
спрячь свои когти, полно хитрить со мною,
глянь-ка в окно: похоже, что снег не вечен,-
мир обзавёлся звёздами и луною.