По ночам он становится маяком.
Скатывается с горы, точно снежный ком.
К самому прибою, по ягелю прямиком.
Туда, где камни морщат рты, как киты,
Туда, где берег похож на вяленые жгуты
Где брызги слишком солёны, а волны слишком круты.
Он встает с фонарём в своём просмолённом лбу.
Прищурив единственный глаз, завернув в усмешке губу.
И сияет так, как будто бы тьма в этом мире— табу.
И там, где вдали чернеет водоворот,
Каждую ночь его пёс превращается в утлый бот,
И преданно крутится, не щадя свой дощатый живот,
И плывёт на свет, к хозяину, хрипя и плюясь, плывёт.
Но едва только розовый шлейф накрывает горы вдали,
И снег разгорается так же, как в очаге угли,
И наступает утро, а вместе с утром - прилив,
Он выключает фонарь и смотрит на горизонт.
А потом бредёт домой - прозрачный, точно озон.
В сенях — его тощий пёс, похожий на рваный зонт,
Приплыл. Проснулся. Пора псу оросить газон.
И так уже триста лет. Мёртвый пират без руля.
Без ветрил. Без сердца, без глаза. Без покоя. Без корабля.
Должно быть это проклятие, или временная петля.
Он мечтает, как будет прощён, как примет его земля.
По утрам, забыв, зачем ему дан урок,
Чувствуя, что без сил, что пуст и что одинок,
Он не смотрит на пса, упорно ползущего за порог,
Чтобы отметить точку, где может закончиться срок.
Февраль-март 2018