По тайге Сибирской, Забайкальской
Беглый от погони уходил,
И овчарок рвущихся по следу,
Он маленько лишь опередил.
Звонкий лай, совсем не подалеку,
Страх нутро терзает, не спастись.
Все, теперь с собачьими зубами,
Точно беглецу не разойтись.
Совесть он изгадил не на шутку,
Совершил убийство и разбой.
И решившись жизнь продать дороже,
Ножик вынул на последний бой.
Только в чаще, сразу за распадком,
У ручья избушку увидал.
Дернул дверь и внутрь забегая,
Светом странным, сваленный упал.
Сколько в теле не было сознанья,
Он сказать не смог наверняка.
А когда глаза его прозрели,
Над собой увидел старика.
Отче сед, черна его одежа,
На груди здоровый , медный крест.
Взгляд суровый, грозный из подлобья,
И к губам приложен тонкий перст.
Беглый понял, к схимнику попал он,
Тот его погоне не предаст.
От собак с солдатами укроет,
Дом и пищу страждущему даст.
А чернец к иконам повернувшись,
Бессловесно молится стоит.
Креститься размашисто и часто,
Свет лампад в глазах его горит.
Каторжанин тоже закрестился,
Чтобы старцу чем-то угодить.
Сердце вроде малость развернулось.
И не захотелось уходить.
Точно благодать какая сверху,
Разлилася пламенем внутри.
Зверь тюремный сгинул без оглядки.
Чудо происходит, посмотри.
И остался беглый жить у старца.
Просто жить в молитве и труде.
Поросли седой не замечая,
В выросшей за годы бороде.
А тайга законов не меняла.
Зверь своей дорогою спешил.
Зимней стужей, летнею жарою,
Память арестант не ворошил.
Тяжкий труд, в лесах для пропитанья,
Каторжника дюже закалил.
Верой беспрестанно укрепляем,
Он из плоти слабость удалил.
Годы ли прошли, десятилетья,
Этого беглец теперь не знал.
Никакого слова за все время,
Старец так ему и не сказал.
Бытие пощады не имеет,
Схимник помер молча, как и жил.
Он в распадке хмуром упокоен,
Беглый тело камнем заложил.
Плыл закат раздавленным гранатом.
Дверь в избушку кто-то распахнул.
На пороге, новый каторжанин.
В лес без спроса тоже он махнул .
Как когда-то снова луч ударил.
Без сознанья дерзкого свалив.
И тайга Сибирская светилась,
Чудо возрожденья повторив.