Владимир Николаевич Корбаков - народный художник России, вологжанин. Но свой рассказ о нашей встрече с ним мне хочется начать с письма Михаила Андреевича Субботина: " Дорогая, милая Людмила Александровна! Посылаю Вам свою книжицу "Путевые заметки". Немного написал и о Вас, написал так, как мне подумалось после нашей встречи. Я и Владимир Николаевич до сих пор находимся под впечатлением поездки в вашу Слободку.
Прошу извинить за помарки, ошибки и многочисленные шероховатости текста - просто необходимо было спешить к закрытию выставки " По дороге Ломоносова".
"Путевые заметки", однако, вызвали большое волнение в "культурных кругах" Вологды. Мой рассказ о Дербиной не прошёл мимо цели. Так и говорят:" Новое мнение о Дербиной". Кое-кто даже обещает неприятности. Ну, да Бог с ними!
Я же почувствовал: сделал что-то доброе и хорошее, а это главное. Если Вам захочется откликнуться на мою книжку, пишите.
С уважением Адрес, 24 ноября 1998 г., Вологда
Из этого письма Михаила Субботина становится ясно о какой дороге Михаила Васильевича Ломоносова, великого "архангельского мужика" идёт речь. Путь в Москву с рыбным обозом девятнадцатилетнего Миши Ломоносова пролегал из Холмогор и через вологодские леса: Вельск-Верховажье-Шелота- Сямжа-Вологда и дальше до Москвы-матушки. Оставался десяток с небольшим лет до 300-летия со дня рождения великого учёного. Художник Владимир Корбаков решил откликнуться своим творчеством на проект " По дороге Ломоносова", побывать в местах, где когда-то прошёл Ломоносов и сделать зарисовки этих мест. Михаил Андреевич Субботин, бывший партработник Вологды и давний друг Корбакова вызвался сопровождать художника. Лето 1998 года лично для меня стало первым летом моего пребывания в Слободке. Когда в 1994 году вышел сборник моих стихов "Крушина" его прочитал художник Юрий Ликарионович Томилов, уроженец Слободки. Когда-то мы учились в одной школе. Мои стихи произвели на него необыкновенное впечатление. Он нашёл меня и больше не захотел со мной расстаться. Так я оказалась в родовом доме Томилова. В то лето был вспахан участок, засажен картошкой, луком, морковкой, свеклой, капустой. В избе я ободрала 5 слоёв обоев вместе с гроздьями мёрзлых тараканов и всё это сожгла в русской печке. Начали строить крылечко. Я выросла в деревне, ловко управлялась с ухватами, чугунами. А уж летом я с утра в лесу. Вот и тогда, в конце июля я принесла ведро малины. Назавтра собиралась варить варенье. Томилова дома не было, он был в отъезде по делам в Вологде. Вдруг прибегает ко мне Антонина Завьялова, директор Верховажского краеведческого музея и говорит, что со мной хочет встретиться художник Корбаков, что он уже приехал со своим другом и ждёт. Конечно, я знала, кто такой Корбаков, но лично знакома с ним не была. Я вышла на недостроенное крыльцо, а сверху уже бегут мужики и сзади Антонина. Среди них в пиджаке заляпанном разноцветными красками, конечно же, Корбаков. Корбаков сходу прыгнул ко мне на крыльцо и поцеловал меня в щёку. Субботин и верховажский шофёр Макаровский переминались у крыльца, улыбаясь.Антонина запечатлела этот момент. Я пригласила всех в чёрную, ещё неоклеенную избу. Корбаков снял пиджак и положил его на пол в угол у порога. Начал ходить по избе с весёлой усмешкой и всё повторял: "Потрясно! Потрясно!" Я стала соображать, чем угощать гостей. На столе стояло огромное блюдо малины. Что я могла собрать на стол? Наверное, был хлеб, что-то ещё, что-то выложили гости. За домом было целое поле цветущей картошки. Я её ещё не копала. Был перекус на скорую руку, и Корбаков заторопился работать. Они ещё раньше, когда ехали из Вологды в Верховажье, приметили нашу часовню. Стояла жара, и Корбаков отправился к часовне в шортах и шляпе, а у часовни и обувь снял.
Корбаков был высокий, поджарый мужчина, уже пожилой, но всё ещё по-молодецки крепкий, мускулистый, невероятный шутник, талантливый неутомимый трудоголик. Я слышала о его семейной трагедии: у него покончила с собой молодая жена, остались две маленькие дочки.
Пока художник работал, а Субботин был неотлучно при нём, я стала думать, как быть дальше, что прибавить к столу, накормить мужиков. Антонина вдруг предложила:
- Давайте, откопнём картошки!
- Так она ещё совсем маленькая, с горошину!
- Нет, картошка цветёт, она уже подросла.
Откопали. Были картошины с куриное яйцо. Накопали молодой картошки. Тут и лук зелёный, укроп, петрушка. Я подтопила баньку. Банька маленькая, с низкой дверцей, но внутри хорошо. Там большой бак с горячей водой, ушат с холодной, есть и полок, где можно попариться. Мужики пришли, с них от жары - пот ручьём, все прокалённые, баньке рады-радёхоньки. Принесли большой холст с изображением часовни святого Петра с покосившимся крестом. Антонина договорилась с ними, что после бани их сфотографирует. Но потом я узнала, что шутник Корбаков и тут был самим собой. Вылез из бани совсем голым, прикрываясь огромным ковшом. В нужный момент он просто поднял руку с ковшом кверху.
Теперь за столом стало как-то свободней, доверительней, хотелось поговорить по душам. Я знала, о чём хочет спросить меня Владимир Николаевич и заговорила об этом сама. Как это случилось, да ещё в самое Крещенье, как об этом сказал сам Рубцов: "я умру в крещенские морозы..."Я рассказала, мне хотелось самой, как на духу, рассказать этому человеку. Но ведь всё случившееся и для меня было загадкой, загадкой неба. Когда Субботин упомянул изделие Коротаева " Козырная дама", меня это возмутило до спазм в сердце. Там не было ни слова правды, там была не я, а подосланая к Рубцову тёмными силами хладнокровная убийца. И ведь многие поверили в эту коротаевскую ложь, в том числе и Субботин, как оказалось. Постепенно разговор перешёл в другое русло. Умный человек Корбаков рассказал, как однажды он с Колей подрался (такой случай был известен на всю Вологду), и я больше не стала продолжать этот тягостный для меня разговор. Вспомнили про Астафьевых, которые около двух десятков лет жили в Вологде. Их в Вологде не любили. В конце концов Астафьевы рассорились не только с Рубцовым, который обозвал писателя обкомовским прихвостнем, но впоследствии и с Василием Беловым. Субботин рассказал, как Виктор Петрович однажды обратился к Михаилу Андреевичу, тогдашнему райкомовскому работнику с необычной деликатной просьбой: " Михаил! Найди-ка мне жениха для моей дочери! Нет ли у тебя среди знакомых более-менее подходящего? -" Ну, я подумал. Наверху, надо мной жил прораб. Он был неженатый. Я и познакомил его с дочерью Астафьева. Ну, и сыграли свадьбу. Правда, Астафьев на свадьбе отматерил дочь. Она вроде не захотела общаться с женихом. Ну, а потом жили они надо мной, скандалили часто. Смотрю, горшки из окна летят. Ну, понятно... Умерла Ирина, ей ещё и сорока не было. Двое детей осталось. Астафьевы говорили, что у неё детство было тяжёлое, от сердца больного умерла. Но люди, которые её знали, говорили не про сердце, а другую причину называли. Астафьев потом сам прилетал из Красноярска, не оставили тело Ирины в Вологде, перезахоронили в его родной Овсянке".
Не помню, о чём говорили ещё. Корбаков ещё задавал мне вопросы о Рубцове, но они были лёгкими, каков Коля был мужиком, ласковым, страстным или как? Но вскоре за ними приехала машина , и мы простились.
И вот я читаю подаренную мне Михаилом Субботиным книжку-дневник "Верховажские этюды", его "Путевые заметки", где все 10 дней его пребывания с Корбаковым расписаны буквально по часам. Что же я узнаю? Вот как пишет Субботин обо мне до знакомства со мной: " Мы уже некоторое время ехали по Верховажскому району. Вспомнили Николая Рубцова, его сборник "Сосны шумят" Неожиданно В.Н. повернул разговор на болевую тему: его загадочную смерть. Где-то здесь, в какой-то деревне между Вельском и Верховажьем живёт та самая "Козырная дама", да,да, та самая... Признаюсь, интереса к ней не имел, напротив, относился к ней более, чем враждебно." А вот ещё: " В Верховажье зашли мы в краеведческий музей... Осматривая музей мы обратили внимание на стенд с рисунками и стихами. Поинтересовались: -Что это? - Да, это наша Дербина. Вы помните -о ней писал Коротаев. -Меня,как током обожгло. Та самая роковая женщина, "убийца с умыслом" поэта Николая Рубцова. Так вот, где её след обнаружился! Но музейщики вдохновенно стали говорить о Дербиной, как о большом таланте... Нас заинтересовали подробности её жизни... _- Поедемте завтра к ней, познакомитесь, сами всё узнаете... " Назавтра они приехали в Слободку, но о чём думал Субботин, что его мучило? Вот его слова: "Снова замечу: не берусь судить о настроении и чувствах В.Н. в этот момент, но я терзался страшно. Не умею притворяться, как быть? Ведь я сейчас увижу руки женщины, которыми она задушила поэта Как мне их пожимать? Что говорить?" Но тот же Субботин, уезжая от меня скажет: " Весь этот памятный день, все часы и минуты я смотрел на неё, в глаза, слушал, улавливая оттенки, интонации речи, мысль, даже её молчание. Я не увидел ни одной чёрточки лицедейства. Она прочитала стихи о Рубцове. Можно написать липовую справку, неискреннее объяснение, письмо, наконец, можно сочинить угодливый, лживый рассказ, повесть, даже роман,... но "выдохнуть" стихи, какие я услышал, можно только сердечной болью и правдой."