Потому что печаль происходит на месте нас,
я дарю тебе слово, как будто я царь Мидас,
обращаю не в золото – в буквы из серебра,
вырезаю чудовищ из собственного ребра,
и теперь мне для сердца защиты недостаёт.
То, что делает нас любимыми – нас убьёт.
Запах августа, пряностей – кто ты вообще такой,
чтобы так беспощадно во мне нарушать покой?
Не тебя ли я вижу в черёмухи лепестках,
не тебя ли я буду оковывать в тёплый страх?
Наваждение августа, рвущееся в апрель,
у тебя ли мне с горечью спрашивать – что теперь?
До Белтайна дожить – и опять умереть в костре,
в чужеродном железе да в собственном серебре,
пусть потом разбегутся чудовища из костей,
пусть рассыпется пепел в сияющей пустоте.
До Белтайна дожить – и остаться гореть дотла
в благодатном огне нерастраченного тепла.
Боже, боже, мы больше не будем существовать,
обещаю, что это решающие слова.
Лето будет похожим – серебряным, неживым,
одиноким до боли периодом межевым.
Вот я слушаю сердце, предчувствую невпопад.
По аорте несётся грохочущий водопад.
...
Просыпаешься затемно. Бабочка спит в руке,
и разрушены стены, и море невдалеке.
Раскрываешь ладонь – остаёшься совсем один,
удивительно цел, удивительно невредим.
Раскрываешь другую – а в ней костяной зверёк,
тот, который печальное сердце не уберёг.