Жизнь запишу я одной большой дробью,
имеющей смысл, пока стучит барабанной дробью
внутри моей фаустовой чернильницы
из тела,
и сканер небесный узнаёт мои черты лица.
За дело.
Занесу в числитель
несколько дней, счастливей
которых не знаю поныне,
В знаменатель впишу уныние,
хандру, депресняк, и прочее суицидальное.
Над чертой поставлю домик на улице дальней,
под ней – подъезды, лестниц пролеты, мусорки,
пролеты свои собственные, хоть их вспоминать не с руки.
Сверху пусть сидят честно выполненные обещания.
Снизу протертые колени в попытках избежать обнищания.
Рядом все дела (сотни, тыщи) которые не сделал,
мои косяки, чужие номера и постели.
Дроби черта пройдет лезвием насквозь,
между глянцем несбыточного и облезлым «Сбылось!».
Отделит надежду отчаявшегося от отчаяния надеявшегося,
когда ты судьбой не за плечи, за горло, за шею взят,
тебе грозят бумаг залежи,
бураны полустанков сонных,
и ты уже сам лежишь,
этой чертой надвое располосован.
И пытаешься сосчитать, что там «под», сколько «над».
Теряешь дней своих секунды, как пузырьки – лимонад.
Пытаешься в числитель улыбку направить –
хотя бы одну еще,
чтобы дробь, наконец, стала неправильной,
и существующий,
порядок вещей или беспорядок переменить наконец,
не на щите в этот раз быть, а на коне.
Дроби черта – над пропастью канат,
дрожащий струнно.
Господи, не сосчитать никак…
Подели, если не трудно.