Начнем с того, что мне тошно. Удушающая жара. Чертовы кроссы по утрам. Отсутствие друзей. Не с кем перемолвиться словом, а мотор так и убаюкивает. Словом, все до утра опустошает и притупляет. Единственное средство не заснуть — писать тебе.
Володек нет сейчас со мной ни одного. Ермакову, после того, как он пригрозил нашему врачу тем, что напишет в политотдел, разрешили госпитализацию. Наш главврач — майор, уходящий через два месяца в отставку, не лечил его острого желудочного заболевания, а в санитарной книжке аккуратно выставлял курс якобы лечения, и выходило, что Вовка здоров как нельзя лучше. Но как только тот выезжал в Вильнюс, там признавали его весьма подточенным болезнью. Вот на это противоречие ударил бы он в политотделе. Отпускать же его майор не хотел, чтобы не запятнать свою репутацию - характеристику за эти два месяца: если с Ермаковым произойдет что-нибудь серьезное и будут искать, кто не уследил за прогрессирующей болезнью.
Словом, опять Вовка сыграл на знании людей и фактов. Его вера в малый процент благородства и честности не сбила его с толку, и, хотя врач уезжал с ним, чтобы отвоевать его там и лечить вновь в Пабраде, Вовка выиграл — и лежит. Пожалуй, ему удастся выполнить задуманное!
Карлов всё на «губе». «Умолкли звуки чудных песен!». Особенно люблю я одну вещь, которую он именует «Драп-фокс», якобы написанную по случаю бегства немцев из-под Москвы. Сначала - мелодичная картина мертвой, искореженной снарядами земли; напряженная тишина после побоища, которая сменяется «драпом», где мелькают немецкие пятки на русском морозе. Раньше я никогда не слышал этой вещи, не могу судить, насколько точно он воспроизводит оригинал, но играет он ее замечательно.
А за то, что в ней есть много симфонического вначале, говорит тот факт, что наши все морщатся от этого драпа и слушает его только триумвират Володек, про которых "а пропО" надо сказать, что у них у всех замечательный музыкальный вкус и слух. Ермаков основательно знает нотную грамоту, а радиобог свистит всего Штрауса не хуже Нейта.
Затем слушаю какой-то виртуозный концертный чардаш, который самому исполнителю доставляет огромное удовольствие; хрустальную картину «В лесу», -видимо, настолько старую, «не модную», что в Москве и в архивах не сыщешь, хотя в Алма-Ате в 55-м она гремела. Тогда, помнится, я слушал ее у моего незаменимого Тольки и читал Лондона, «чтобы не терять времени», поэтому всегда «цепь ассоциаций» вызывает мне при звуках «В лесу» «Мексиканца».
Но вершина мастерства Вовки — Волжские напевы. Слушатели больше всего восхищаются работой пальцев. Я сколько раз уже говорил Вовке, чтобы он учился упорно и лез глубже, ан нет, он непроходимый консерватор и, видно, хочет работать по той специальности, что получил дома.
Радист на танковом полигоне обслуживает все хитрое, что потребно для стрельб. Дал он мне читать вводный курс в радиодело, и если я захочу «пощупать» радио, он поможет словом и делом. С этой целью я хочу прежде дочитать три художественных фолианта и сказать засим «прости» худлитературе. Выдержу ли, бог весть. Сейчас у меня том Д. Олдриджа, которого я после «Дипломата» возношу бог весть на какой Олимп, и тысячестраничное «Преображение России» Сергеева-Ценского, которого я не понимаю и не радуюсь такому обилию печатных листов.
О кино я ничего не говорил... Так вот, последнее время шло у нас: «Неподдающиеся» — еле высидел. Комедия. Лишний раз доказано, чего стОит советская комедия! Тенденциозность режет всё под корень, а здесь еще этакая современная тема.
«Голубую стрелу» смотрел в это воскресенье. Что о ней скажешь?! «Самый лучший детективный роман не стоит самой захудалой рецензии». То же и о фильмах. «Отчий дом» посмотрел. Слышал, присудили премию на кинофестивале не то в Праге, не то в Будапеште, а может, в Софии, словом, у своих. Пожалуй, стоит того.
(Снисходительно сужу, правда? Как корифей или специалист, но ты уже знаешь, насколько я самоуверен насчет своего «художественного чутья». Так что не негодуй, пусть это тебя и не коробит! Авось, при более близком общении когда-нибудь выбьешь из меня то, что тебе не нравится).
Лёка-Лёк, сколько же мне ждать писем? Ни от тебя, ни от кого другого! Толька — друг в Алма-Ате, никак не может переварить моих обличающих полувраждебных посланий. Некоего друга в юбке я тоже обложил отборной руганью и запретил мне писать, вскользь намекнул А.И. на тебя, и та поведала оному другу кусок моей истории. Друг-то был преданный, да больно прозаичный.
Самой А. И. я послал ультиматум: «Три письма в месяц — или брошу писать!» А она в ответ: «Почему это, спрашивается, я должна писать, не дожидаясь ответа, а ты — нет?» Вот же женская логика! Где это видано, чтобы сыновья писали чаще матерей?!
Брат в Барнауле забылся на каникулах, и некому писать, не от кого ждать. На первом году в подобной ситуации я бы «дошёл», а теперь только тем бог милует, что ты еще не отказалась формально от переписки.
А сны, либлинг, всё вьются роем. Нет, они не грубо плотские, они вполне в моем «парИтельном» духе, но фабулы в них одна другой реальней. Не могу я больше так … вот, видишь, эти точки: это я хотел назвать тебя по имени с кучей эпитетов, как поцелуй, жадных. Между прочим, по-немецки слово Элле значит «локоть», что в сочетании с истертой русской пословицей звучит для меня приговором. Элле, Элле… Неужели в самом деле … корабли мои сгорели?
Что ж, занавес. Удаляюсь. Куда, к чему это письмо? Полетит ли оно когда-нибудь к тебе? … Последний поклон… Бархатные складки смыкаются!
(28.7.)