Я с ума сошёл
в краю вечной весны.
Я любовь искал.
Попалась только ты.
Нинка была как была.
Просто она как есть.
Не восхищенная молва.
Но и не банки
консервная жесть.
Да и сам я был
совсем обычным.
Нас, таких людей, миллионы.
За талию её держал
движением привычным.
Целовал, как пропаном
заправлял баллоны.
Но моей любви соляра
не 40 стоила рублей.
Я - не копоть лица кочегара,
не развалина Колизей.
Видно было по всему и сразу,
что как-то приземленно
уж житьё.
Что вдыхал я эту заразу.
И глаза оттого
пусто смотрят,
как двуствольное ружьё.
Что в паспорте стоит неумолимо
«Забайкальск, Читинская область».
Выходит, это справедливо,
что меня породила
сухая монгольская полость?
Что пацанами мы медь
называли рыжьём,
что бегали заваленных
искать шахтеров.
Что жизнь свою прожить хотели
как металла
раскалённое литьё,
разогретой змеёй протекая
мимо русской земли просторов?
Что почти как литья змея
на поезде уехал в Тверь.
Что из Забайкалья забытья
дёрнулся закрыть я жизни дверь.
Но так просто жизнь не отпускает.
Жизнь - реки холодной полынья.
Чтобы на поверхность выплыть
крепкая потребна чешуя.
Чешуёй стал кожаный куртец.
Сам на рынке жигой проверял.
В этой куртке в мокрый холодец
не раз типам их ёбла превращал.
И работал на Тверской вагонке,
просто цеплял в цеху вагоны.
На обеде сидел в сторонке,
в глухой спокойной обороне.
Так и увидела меня Нинка -
Мать Тереза рабочих окраин.
Без неё не справляли поминки
в глухом Заволжья русском крае.
Мост через реку Волга. Строитель
разбадяжил цемента концентрат.
Он через 20 лет -
мой обвинитель.
И он же -
единственный адвокат.
Поехали после смены как-то раз
на рабочей заводской развозке.
Не доехал до места ПАЗ,
оборвались наших с Нинкой
жизней полоски.
И плывёт по великой
равнины реке
чёрным пятном среди мерзлоты
напоминаем русского лиха
кожаная куртка из Читы.
На берегах этой реки
есть и тьма, и свет.
Как среди русской пустоты
есть и шаг, и след.