На лодыжке Мартышки заплатка из подорожника.
Марта дует на чай и качает ногой, - осторожненько,
Ровно так, чтобы стоптанный задник лиловой тапки
Не излишне восторженно шлёпал по голой пятке.
Чай она не особенно любит, но пьёт из приличия
Мой смородинный, ложечкой ловит варенье клубничное.
На варенье идёт по глиссаде бесстыжая тварь оса.
У Мартышки короткая стрижка, а раньше была коса.
У неё веснушки.
У неё восклицательные глаза.
Марта мне говорит: - Когда ветер и мечутся тени,
Где-то в области лёгких, повыше, чем солнечное сплетение,
У меня начинает работать какая-то... рация:
Гул какой-то тревожный, какая-то внутренняя вибрация,
Зов какой-то настойчивый, очень похожий на мамин,
И мне нужно куда-то бежать, но куда – я не понимаю…
Марта мне говорит: - Ну вот как ты не замечаешь?
Есть же люди – паромы, есть люди -фрегаты и люди – чайки.
Я ходила, смотрела на лица, несущие дух огня;
И на лица – лавровые листья; и на липкие, словно потная пятерня;
В лица-дупла, в лица – ручьи, однажды – в лицо-сквозняк…
Ни одно, ни одно из них, -слышишь ли?- не отразило меня!
Отходила подальше от них, подходила поближе,
Я и ракурс меняла, и фокус, я думала: может, сама плохо вижу?
Может, если я встану не так, стану более ясной и внятной?
Но я как репродукция маслом: чем ближе, тем непонятней.
Да и это бы Бог с ним, но вот ведь какая жалость:
Я хочу отражаться хоть в ком-то!
И не отражаюсь.
Вот ты скажешь, конечно, – я дурочка. Это, ты скажешь мне, бред.
Но всё чаще мне кажется в этой связи , что меня… просто нет.
И она отставляет полчашки дурацкого этого чая,
Поднимает глаза и, как будто бы изучая,
Вопросительно, остро глядит на меня, затаив дыханье,
И зрачки её фиолетовы
и вертикальны.