Он добрым молодцем Федотом слыл когда-то.
Ловил Жар-птицу, бил Кощея на мечах,
Но у Царя всегда во всём был виноватым.
И, бросив всё, в леса подался вгорячах.
Куда глаза глядят, без компаса и хлеба
Он шёл вперёд, неся обиды горькой флаг.
Ночь звёзды бисером рассыпала по небу,
А лес и душу беспросветный кутал мрак.
Под ноги лезли корни, кочки, пни да ямы.
Как выбираться без просвета и дорог?
Куда ступать за счастьем - вправо, влево, прямо?
Но впереди мигнул какой-то огонек.
И поспешил к нему Федот что было мочи.
И на поляну вышел, полночи назло.
Избушка мялась там на курьих ножках молча
А на крыльце, в углу, грустило помело.
В избушке пахло чем-то очень незнакомым,
Свисали трав пучки вдоль стен и с потолка.
И из-за печки в тишине раздался громом
Скрипучий голос, шепелявивший слегка:
«Ой, Филя, чую – русский дух. На всю избушку!
(Под потолком в ответ спросонья филин: «Ух!»).
Кто беспокоит беззащитную старушку?
Вот осерчаю - напрочь выбью этот дух!
Не принц скучающий на иноходце белом
И не Иван-царевич к нам на огонек.
Без дела шастал тут, аль за каким-то делом?
Что в мире нового, поведай мне, милок.
С весны до осени тайга опять в пожарах?
В Байкал отходы комбинаты так и льют?
Видать, пока еще не очень вас прижало:
Царькам с князьками – и раздолье, и уют!
Чего слыхать о Продовольственной программе?
Хоть что-то сделали иль так – одни слова?
Об чём гуторит этот… как его там… саммит?
И сколько там у вас сегодня дважды два?»
Федот сначала ошарашился немного.
Вопросы сыпались горохом из мешка.
А позади – такая трудная дорога,
А впереди – такая горькая тоска!
Но подбоченился: «Сама-то что за птица?
Судить по голосу – так чистая Яга!
Да хоть была бы даже ею, не годится
Пытать вопросами с дороги мужика!
Ты для начала протопи скорее баньку,
Когда напарюсь – накорми да напои.
Спать уложи, представ заботливою нянькой,
Потом вопросы задавай уже свои!»
Тут из-за печки и Яга прошла в лучине,
Что с подоконника в окно лучила свет:
«И по какой такой, соколик мой, причине
С тобой мне нянькаться? Иль больше дела нет?
Тут кажный год таких, как ты, куда-то носит.
Я что вам всем – бесплатный банщик, истопник?
Сдались вы мне на енто место, а вопросы –
Для разговору, чтоб от страха ты не сник».
«Да что же может быть страшней солдатской доли?
Не угодишь царю – прощайся с головой!
А страхи прочие воспримешь поневоле
Как доказательство, что ты еще живой.
Да и почто мне бабку древнюю страшиться?
Кряхтишь да ойкаешь – знать, остеохондроз? –
Предположил Федот. – Где борщ твой, каша, птица?
И за хозяйку с чем поднимем добрый тост?»
«Ишь, размечтался! – хохотнула бабка. – Я же
Гостей сегодня, мой касатик, не ждала!
Во всём дому нет чёрствой корки хлеба даже.
И самобранку в шкаф убрала со стола».
«То – не беда! – махнул Федот рукой. – А ну-ка,
Достань. Показывай, какая хоть на вид!
Ведь самобранка, говорят, чудная штука:
Сама поит - сама за выпивку бранит».
И очень скоро, пропустив по третьей кружке,
Федот с Ягою за столом в полночный час
Дуэтом пели: «Ой, мороз, мороз!..» в избушке,
А вслед за тем – «Шумел камыш…» у них не раз.
А самобранка их во все бранила корки.
Мол, как не стыдно: люди взрослые, а что ж?..
И восхищенно ухал филин на галёрке,
Когда от пения избушку била дрожь.
Звенели стёкла, ходуном ходила печка.
Лилась наливочка в кувшин рекой лихой.
А помело, грустя, свалилось под крылечко,
И замерзать устал ямщик в степи глухой.
Потом Федота осенило: спать пора бы;
Без сна и отдыха мы силы лишены.
Но до чего же заводные эти бабы!
Он никакой уже, а ей – ну, хоть бы хны!
Кричит: «А ну, милок, налей ишшо немножко!
Давай за встречу, не в последний чтобы раз!
Потом за эту… за счастливую дорожку,
Что к самобранке привела сегодня нас.
Федот в ответ: «Я – пас! Мне – спать! Я больше… хватит!
Наливка эта – зелье жуткое твоё!
Пока могу идти – сведи скорей к кровати.
А завтра – будет день и пища, и… питьё!"
Яга – в дыбы: «А продолжение банкета?
Ведь надоумил самобранку вынуть ты ж!
Давай споём про клён опавший или это…
Сейчас ты ласки женской, может быть, хотишь?
Аж протрезвел Федот от этой перспективы:
«Ты на себя давно глядела в зеркала?
Уж извини, но кандидаткой в порнодивы,
Ты и сто лет назад, пожалуй, не была!»
«Да я чего? Я – от души. Уважить, значит, –
Яга рукой махнула. – Не хотишь – не нать!
Хотя могло бы всё сложиться и иначе,
Коль Василису, внучку, к нам сюда позвать».
Федот опять взглянул на бабку трезвым взглядом.
Такая страшная, что оторопь берёт.
И внучка тоже, полагать, конечно, надо,
Не краше пугала, что ставят в огород.
Зачем ему такой экстрим на курьих ножках?
Приснится после – не проснешься никогда!
Уж лучше выспаться получше на дорожку,
И поутру уйти-исчезнуть без следа.
«Нет! – помотал он головой. – Какая внучка?
Ни пить, ни есть, ни внучек – я желаю спать!
Уже дошел, что называется, до ручки.
Скорей показывай мне, где стоит кровать».
* * *
…Под потолком о чем-то громко ухнул филин.
Федот открыл глаза. Болела голова.
«Вот это мы вчера покушали-попили!
А где Яга-то? Ох, и бабка! Какова?!»
Держась за голову, он вышел из избушки.
На небе солнце закатилось за зенит.
Хотелось пить, но ни ведра нигде, ни кружки,
И в голове сверчок назойливый звенит.
Федот с крыльца спустился грустно, осторожно.
Тут - помело. Споткнулся он, разинув рот:
Девица юная красы разневозможной
Ему навстречу белой лебедью плывёт.
И все черты лица, и талия, и ножки
Природой сделаны, как будто на заказ.
А волос – рыжий, как на ножках тех сапожки.
Не отвести от красоты девичьей глаз.
Она приблизилась с лучистою улыбкой,
И у Федота что-то замерло внутри.
И заиграла в нем волшебной встречи скрипка,
Надежду на счастливый случай подарив.
«Ты кто – принцесса? – ахнул он. – Киноактриса?
Я красоты такой не видел отродясь».
«Да я – хозяйки здешней внучка, Василиса.
А ты, наверное, заезжий принц иль князь?
И вспомнил тут Федот свои хмельные мысли,
Что не нужна она ему совсем никак.
И от души признался честно Василисе:
«Я был Федот. Теперь – дурак. Какой дурак!»
28. 04. 2018 г.