-------------------------------------------------
Что же послужило той пружиной, которая и раскрутила всю цепь последующих событий?
Тот ли день, когда её мать, пройдя все муки ада войны, включая немецкие концлагеря и плантации бауэров, вернувшись домой с Победителями остановилась в небольшой Кубанской станице, где Алла и познакомилась с виновником всех её мытарств, учеником восьмого класса восьмилетней сельской школы?
Или тот день, когда решила она связать судьбу свою с этим беспокойным отпрыском кубанского казака, всю жизнь не дававшим ей остановиться на одном месте и на одной работе?
Или может быть тот день, когда она, не решившись продать последнюю свою двухкомнатную квартиру и уехать с этим непоседой-мужем на ПМЖ в Россию, к двоюродной сестре Юле, сдала купленные билеты и осталась в своём уютном теремке, только что отремонтированном и оттого ещё более дорогом и близком сердцу?..
Вторая двоюродная сестра, Лера, поэтесса-москвичка, звонила и умоляла, уговаривала и плакала.
Решение было принято окончательно и бесповоротно.
Не мудрено. За свою жизнь она лишилась дома в станице и двух квартир в городе, что подарив, что «продав» и теперь сорвать её с насиженного места было делом бесперспективным.
Так представлялось Алле. Но… Человек предполагает…
Когда в городе пропала вода она ещё не догадывалась, что это первый звонок, зовущий её на родину мужа, в Россию.
Без воды жить очень не просто. Кто этого не знает? Все знают.
А кто пробовал? То-то…
Утром, взяв пару пластиковых банок, Афоня ( так звали её мужа) ушёл занимать очередь к городской кринице, которая и спасала жителей этого небольшого донбасского городка от жажды и анти-санитарии.
Вода из родничка бежала тонкой струйкой, очередь подвигалась медленно, но и это было для жителей Первомайска спасением. Иначе совсем худо было бы.
Алла сидела, ждала мужа с водой и думала …
Что остановило её в последний момент?
Ведь как уговаривал муж. Как уговаривали сёстры. Как уговаривали…
И вот...
И вот оно, началось.
Пришёл Афоня с водой, поставил на приделанную к ванне полку, пошёл в спальню, переодеться (он всегда переодевался после выхода в город, хоть летом, хоть зимой, замучил его травмированный позвоночник… ). Встал у окна и задумался о чём-то.
О своей ли судьбе, о судьбе ли Украины, столько лет кормившей его, кубанского казака, о судьбе ли всего мира (с него станется), кто же его знает.
Тут-то и взвыло то-ли над головой, то-ли где-то рядом…
Взвыло, взревело и грохнуло метрах в двадцати от него, напротив, можно сказать, под окном второго этажа соседнего дома, стоявшего впритык буквой L…
Афоня даже не присел.
Не успел.
Не понял.
Не среагировал.
Только хмуро поглядел на жену и промолвил:
- Началось. Собирайся, в подвал идти нужно.
Алла растерянно посмотрела на мужа, покорно принялась собирать самое необходимое.
Это был первый снаряд упавший на город Первомайск в эту глупую, никому не нужную, братоубийственную войну и первая её жертва – немолодая женщина, раздавленная упавшей от взрыва панелью. Уже через несколько минут просвистел над головой и разорвался на соседней улице второй снаряд, за ним ещё один, потом ещё …
Афоня взял за руку растерявшуюся, не верящую своим ушам жену и повлёк её из квартиры, через площадку подъезда, через тамбур, в подвал.
Там уже суетливо размещались соседи по подъезду, встревоженные, но необыкновенно дружные и сплочённые.
Вскоре появились в небе первые самолёты, а обстрелы стали отвратительно регулярными.
Разбили шахту, Автобусный парк, Продовольственную базу, Магазины, от Рынка не осталось практически ничего. Из трёх церквей в целости пока оставалась только одна. Пострадал Дворец Спорта, здание Центра занятости, впрочем проще перечислить, что пока ещё не пострадало. Дома рушились и рушились.
Пропал газ, свет, пропала связь.
Так началась их подвальная жизнь.
Без света, без связи, без газа, без еды, без воды…
Чтобы не пропали в холодильнике остатки продуктов, Алла отдала их подруге из соседнего подъезда к которой приехали дети с внуками, спасаясь от обстрелов Луганска; Луганск начали бомбить раньше ( странно и непривычно было наблюдать над Луганском, Северодонецком и Лисичанском самолёты, с которых сыпались удивительные, похожие на праздничные фейерверки грозди то-ли ракет, то-ли бомб…) и вот они оказались в западне, в ловушке из которой никуда не выпускали, да и куда было ехать-то?
После двухнедельной отсидки в подвале дома, когда уже заканчивались свечи, от дыхания людей и тел стало сыро, а больной позвоночник Афони медленно, но верно стал сворачивать его в калачик, вокруг стали говорить о том, что ополченцы вывозят некоторых счастливчиков из обречённого города.
Прибежала Соня из соседней квартиры, схватила двух малолетних племянников, которых она воспитывала как своих родных детей, по металась в поисках подростка-сына, не нашла, взвыла раненной волчицей и увлекла за собой два маленьких, измученных тельца. Прочь… Прочь из этого ада…
Порой из подвала доносились песни, истерический смех, затем женщины начинали рыдать, скулить и выть от безысходности. Потом всё стихало, а наутро все жители подвала выходили на улицу и начиналась деловитая суета возле клумб, кустов и лавочек. Разум человеческий пытался спасти себя и своего обладателя.
Веня Суникин, сосед по подъезду, а теперь по подвалу шепнул Афоне, что завтра утром у Шестой школы будет стоять автобус, который вывезет желающих пенсионеров, беременных женщин и детей бесплатно в Харьков.
В шесть часов утра Афоня приволок обессилевшую жену и увесистую сумку с одёжкой на место сбора.
На площадке ни души. "В первый раз оказались первыми" - невесело подумалось Афоне. - Не к добру…
В назначенные 8 часов автобуса не было, зато было так много желающих уехать…
Откуда-то появилась переписчица, записала Афоню с Аллой первыми, затем…
Когда число желающих уехать перевалило за 160 человек, Афоня с какой-то неясной тревогой взглянул на cnfqre удивительно красивых Афродит с маленькими и большими животами, на толпу мамаш с маленькими и большими детьми и поволок свою набитую тряпками сумку куда-то в бок… в бок… в сторону…
Алла плелась за ним отрешённо и натружено, словно это она, а не её мать рыла котлованы в Германии, не матери, а ей накололи на руке многозначный номер рабыни Рейха и теперь должна она была вернуться к утренней поверке.
Чтобы не тревожились те, что пришли по её душу в родное её селение о том, что может выскользнуть она из лап судьбы-безнадёги, из мрачного подземелья, из добровольно-невольного заточения.
Вот он, подъезд дома. Соседи.
- Вернулись?
Что им ответить?
Что не может пожилая чета быть в очереди на спасение «первее» этих испуганных детишек, этих потерявших надежду на человечность людей будущих рожениц?..
Наутро Афоне стало совсем плохо. Согбенный и перекошенный вывел он супругу свою на свет Божий.
– Возьми кошелёк, сходим в район рынка, там, говорят добрые люди, должна быть машина с хлебом, купим напоследок, а там будь что будет.
- Можно я в тапочках комнатных, сил нет в обуви передвигаться.
- Изволь, родная…
Долго шли к рынку, разбитому напрочь, сгоревшему, безлюдному и пустому как покинутый термитник. Вот оно, то место, которое раньше было Рынком.
Перед въездом в рынок стояла хлебовозка, неведомыми путями прошмыгнувшая из Стаханова к изнемогавшим от голода первомайцам. Афоня купил две буханки хлеба.
- Что слышно? – спросил он у водителя – Как там Христофорович себя чувствует?
Христофоровича в Стаханове мало кто не знает.
- Нормально .
Сегодня с 8-ми до 10-ти ополченцы обеспечивают "Зелёный коридор" на Стаханов.
- А больше никуда?
- Нет. Только на Стаханов. Если хотите, пешком через мост, тут всего-то 20 вёрст.
Машину искать не пытайтесь. Никто не поедет. Да и не выпустят…
-А что дальше? Иловайск?
- Потерян.
- Дебальцево?
- Сегодня разбомбили и взяли нац. гвардейцы.
- Алчевск?
- Собираются силы, но вряд ли удержится больше двух-трёх дней.
Куда же бежать? В Стаханов? Но это значит дальше в мешок.
Начнут бомбить и его, однозначно.
В Первомайске – верная смерть, при его-то здоровье, но хоть в своём подвале…
- Итак, Алла Александровна, тебе решать. Идём в Стаханов, к Христофоровичу?
- Идём.
Ни раздумий, ни колебаний. Афоня удивлённо посмотрел на супругу, но виду не подал.
Взял Аллу за руку и повёл через разбитые улицы ещё недавно как бы хваставшиеся новенькими обшивками балконов и пластиковыми рамами, а теперь мрачно смотревшие вслед беглецам пустыми глазницами осыпавшихся окон; через изрытые бомбами и минами пустыри, снова через длинную улицу с разрушенными домами; вывел на чудом уцелевший в этом пекле Мост.
Мост.
Самое опасное, что пришлось преодолевать этим немолодым людям за всю свою жизнь.
Они шли по Мосту как ходят по канату канатоходцы.
Только в паре.
Шли, взявшись за руки и не оглядываясь по сторонам.
Действует ли «Зелёный коридор» или это была только злая шутка они не знали.
По Мосту то и дело проносились разные машины, о названии и назначении коих они могли только догадываться.
В утробах этих железных битюгов что-то урчало, а из окон торчали стволы пулемётов, гранатомётов и автоматов. Странно, но, словно сговорившись, стволы каждой машины вели себя одинаково: всё время, пока машины обгоняли беглецов, чёрные зрачки пулемётов не отрываясь смотрели в переносицу этой уставшей, измученной дорогой, голодом, жаждой, супружеской паре. Боковым зрением Афоня наблюдал эту картину, но интереса к окружающему не выказывал, смотрел куда-то вперёд и в бок.
Вон, там, вдалеке, поблёскивают какие-то стёклышки на крыше домов; только бы Алла не заметила, не обратила бы внимания, она женщина далеко не глупая, враз смекнёт что к чему, совсем ей плохо будет .
Ну вот, Луганку форсировали и дальше, дальше в гору, за перевал…
В некоторой точке их маршрута, на их пути встал блок-пост. Меж укреп- сооружений в стороне стояли два ополченца, оборотившись боком, больше спиной к ходокам.
Афоня окликнул:
- Уважаемые, вы позволите нам пройти?
Ополченцы внимательно посмотрели на странную пожилую пару в спортивной одежде и в комнатных тапках с целлофановым пакетом в руках; то-ли горькая улыбка сожаления, то-ли презрительная ухмылка обречённых промелькнула на их лицах и погасла. Умеют владеть собой и своей мимикой, серьёзные парни.
Один из ополченцев повёл рукой вглубь поста и в сторону дороги на Стаханов. Продолжайте движение, как бы. И они продолжали.
До города оставалось километров десять или менее того, когда их подобрала легковая машина. В машине сидел молодой человек, статный, красивый, плотно сбитый, видать тренированный, с множеством наколок. Это не были партаки, обычные тату…
- Куда ?
Коротко спросил молодой человек в камуфляже. Не успел Афоня рта открыть, как пришедшая в себя Алла с детской непосредственностью протараторила: - В Стаханов мы из Первомайска, в гости к Христофоровичу. А Вы откуда родом?
- Алла, как ты можешь. Не глупая ведь женщина, сколько лет ты в связи проработала, понимать должна…
Ополченец помолчал, потом улыбнулся и сказал: - Из Лисичанска я родом.
Христофорыч тоже ведь из Лисичанска в Стаханов перебрался?
- Ну, да, только сначала мы с ним в Горске пожили в одном подъезде.
- И то верно.
Было очевидно, что в Стаханове этому молодому человеку делать нечего, нужно ему было в Теплогорск, но пожалел он стариков, доставил по назначению.
Алла, выйдя из машины, искренне пожелала этому молодому парню:
- Дай Бог тебе живым остаться, сынок…
До дома Христофоровича было не далеко, но к несчастью оказалось, что его нет дома, и пошли они, палимые июльским солнцем на стахановский рынок.
Ещё не обстреливали Стаханов из миномётов и Градов, ещё странно тихо и безмятежно передвигались люди по городу, полному жизни, еды и воды, ещё была эта не суетливая жизнь похожа на жизнь какой-то иной планеты далёкой и давно забытой.
Совсем недавно так же чувствовали себя первомайцы, когда обстреливали Попасную, а в городе Первомайске текла своим чередом мирная, привычная жизнь, только время от времени то в одном, то в другом подъезде появлялись незнакомые люди, это жители Попасной спасались у друзей от обстрелов, и казалось, что это ненадолго, что это какое-то недоразумение, ещё несколько дней и всё изменится и люди поймут, что глупо убивать друг друга, брат брата – ну, глупо же…
А значит - скоро всё кончится.
Не кончилось…
Афоне почему-то вспомнилось, как один мужик, нанятый им для покраски рамы и решётки, закончив работу, сердито ворчал:
- С чего это я должен идти воевать? Там, в Артёмовске находится мой брат, завтра он в Попасной будет, я что, его убивать должен?..
И думалось в тот момент Афоне: «Мил человек, прав ты, прав, не должны братья убивать друг дружку, не должны.
Только вот не мне ты должен об этом говорить, я то и винтовку к плечу прижать не смогу, а если выстрелю, то будут меня по косточке доктора собирать, а должен ты об этом брату своему сказать, пусть он не стреляет в братьев своих, пусть не в Попасную он едет, а в свой Тернополь. И тебе, мил человек, не придётся стрелять в брата своего.»
Так прошёл день.
Афоня успел поговорить с мужиками, результаты этих разговоров оптимизма не добавляли.
Из города по графику вывозили бесплатно в Харьков женщин с детьми и беременных.
Мужчин из автобуса выбрасывали, говорят, часто пристреливали в посадках. Так говорят.
Потому водители отказывались брать мужчин категорически.
К концу дня сделали ещё одну попытку – Христофорович был дома.
Встретил, приветил, расспросил о том, о сём и поселил у себя.
Одно его обижало: все десять дней проживания друзья ели уж очень скромно; не хотел понять, что не до еды им было. Открывал холодильник, показывал рукой на забитые полки, притворно дул губы.
Э-хе-хе.
Невдомёк ему как быстро заканчиваются продукты в холодильнике, когда вырубают свет.
В такую жару к концу дня остаёшься нищим и голодным, стоит кому-то вырубить электроэнергию.
Обо всём этом Христофоровичу ещё предстояло узнать.
Пока же он пребывал в блаженном неведении..