Иногда, словно сетью, в прошедшее время затянет,
и прозрачным дождём, как слезами Христа, окропит.
Жизнь поэта полна под завязку плохими вестями,
и всегда невпопад ставит точку всевышний арбитр.
Сколько втоптано строк в хлябь пустых опостылевших улиц.
Сколько рифм угорело в кабацком табачном дыму.
Но, всему вопреки, всё же губы к тебе прикоснулись
златовласой Эвтерпы – самой высшей и пылкой из муз.
Окружающий мир был порочным и жёстким не в меру.
У побега в асфальте затоптан зелёный листок.
А скамейка жива, где курил у заросшего сквера
одарённый блатарь, погружавшийся в таинство строк.
В кронах старых дерев здесь навечно застыли аккорды,
и в поклоне опущены шеи фонарной братвы,
но гитарные струны прочнее, чем стенки аорты,
а на рваную память лепилой наложатся швы.
За здоровье сосед непременно осушит рюмашку.
Перекрестит бабуля ушедший во тьму силуэт.
Вновь от песен тревожных насквозь пропотеет рубашка,
и оставшейся картою будет не туз, а валет.
В беспросветной ночи догорает рубин сигареты.
На угрюмые мысли покуда наложен арест.
Где-то там, в небесах, яркой вспышкой сгорела комета:
видно, в космосе плотном для них не находится мест.
Не успел загадать, а гитара своё отыграла.
Прилетает, порой, на карниз беспокойный сизарь,
словно вырвалась птица из пут заколючья Урала
и, похоже, не хочет никак возвращаться назад.