Критический подход как отражение выдуманной действительности
(основано на реальных событиях)
Как известно, есть несколько видов лжи, последний из которых — статистика, которая интересна мне разве что для того, чтобы ни у кого, в моём личном упредительном представлении, не возникало ошибочного суждения, будто я думаю не на семь ходов вперёд, а всего лишь на шесть.
Глубина погружения в текст зависит от умения задерживать дыхание, однако можно напялить маску и ласты и, прошмыгнув по поверхности, напускать два ведра слюней по всему водоёму. Чем руководствуется критик-читатель, называя определённые строки, например, слезодавильными, не испытывая при этом обозначенных эмоций, если, к примеру, я, будучи одним из безымянных читателей, призванных страдать взахлёб, плыву по его катамаранным следам, оставаясь столь же равнодушным к тем же строкам. Исключим фантазию о том, что критик-читатель, два часа прорыдавший в вафельное полотенце в ванной комнате, нещадно переборов эмоции, шлёпая тапками по затёртому линолеуму обратно, всё-таки решился дописать многострадальный комментарий. Мою фантазию созерцателя мы проигнорируем исключительно по легкомысленной причине — чтобы не возводить влажные фантазии критика-читателя в квадрат, хотя, если отринуть смысловую нагрузку, сосредоточившись на форме, можно прийти к выводу, что, представив однажды цыплёнка в форме яйца, некоторые с той же убедительностью в глазах готовы представлять и яйцо в форме цыплёнка. Ну да ладно, допустим, это я оказался толстокожим моржом, которому дай волю — он весь лоб о льдину расшибёт, но ни слезинки не обронит, остаётся надеяться на тех, кто придёт за мной (а такие будут наверняка, ибо в обратном случае заявление о слезодавильности повиснет в воздухе чеширской улыбкой). И да не иссякнет река слёз, по которой нам ещё предстоит плыть в следующих предложениях. Отодвинув на задний план театральные представления, не имеющие художественного и практического смысла, у нас остаётся опыт: личный - то, что мы, юные пионеры-следопыты, заблудившиеся в холодном лесу перифразов, называем набитой до мозолей рукой, и навязанный — старшими или более бледнолицыми товарищами, всегда носящими нашатырь в багаже знаний. Если первое, можно только позавидовать стойкости и умению контролировать себя, когда, казалось бы, и муха не пролетит, не всплакнув. А если же второе, у нас с вами, граждане-товарищи, ослепшие от слёз и потому не видящие в тех или иных строках намерений по капле выдавливать из нас рабов эмоций, есть все основания полагать, что критик-читатель нам попросту врёт, причём он даже может не подозревать себя во вранье, с юридической точки зрения, поскольку есть право прецедента, а говорящих о слезодавильности — пруд пруди. Более того, истинная слезодавильность, как однажды мог бы написать Ларошфуко, похожа на привидение — все о ней говорят, но мало кто её видел.