Возвращаясь к истории “Семеновского дела”, солдатского бунта и неповиновения, можно сказать, что Семеновский полк полностью реабилитировал себя перед троном в период русской революции 1905 – 1907 годов. Конечно, те далекие события никак нельзя было назвать революционным выступлением солдат, но тень ненадежности одной из старейших частей императорской гвардии легла на многие десятилетия.
Именно лейб-гвардии Семеновский полк блестяще и весьма эффективно выполнил карательную функцию при подавлении декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году. Жестокие действия солдат и офицеров лейб-гвардии Семеновского полка сыграли решающую роль в прекращении активной фазы революции. Так, офицеры и солдаты полка, возвратили себе репутацию самого преданного и монархически настроенного полка в императорской гвардии. Однако подавление московского восстания создало полку и его личному составу весьма сомнительную репутацию в глазах общественности. В некоторых аристократических салонах, даже отказывались принимать офицеров Семеновского полка, негласно упрекая их в выполнении “жандармских” и “палаческих” функций, что, как считали в обществе, позорило честь русского гвардейского офицера.
Карательные акции семеновцев потрясли многих людей, не испытывавших никаких симпатий к революционерам. Главными виновниками этих событий были два офицера: командир Семеновского полка полковник Г. А. Мин и командир батальона полковник Н. К. Риман.
Когда говорят о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года, то, как правило, имеют в виду расстрел манифестации во главе со священником и руководителем рабочей организации Г. А. Гапоном перед Нарвскими воротами. Между тем в тот день толпы рабочих, “желавших идти к царю”, собрались и в других районах города. Они были везде жестоко и со стрельбой разогнаны войсками. За один из самых ответственных участков – Невский проспект в месте его пересечения с Мойкой – как раз отвечал батальон лейб-гвардии Семеновского полка под командованием полковника Римана.
Так случилось, что на долю полковника Римана не выпало ни одной войны. Зато против безоружного гражданского населения, проявившего недовольство властями, он действовал с особым усердием. Народ на Невском проспекте начал собираться к 11 часам утра. К 14 часам собравшаяся раздраженная толпа попыталась прорваться к Дворцовой площади. До поры силам полиции удавалось ее сдерживать, но потом сюда дошли слухи о трагедии у Нарвских ворот. Затем донеслась стрельба из Александровского сада, где солдаты Преображенского полк дали несколько залпов, убив и ранив около 30 человек. Людей на Невском проспекте все больше охватывало волнение, из толпы в полицейских полетело несколько камней и кусков льда. Напряжение нарастало с каждой минутой.
Тогда полковник Риман принял свое роковое решение. В ответ на очередной провокационный выкрик из толпы он выхватил из кобуры револьвер и со словами: “Вас бунтовщиков, перестрелять надо!” несколько раз выстрелил по людям. Затем отдал команду солдатам выстроиться шеренгами на мосту через Мойку и открыть стрельбу на поражение.
Вот как описывал эти события в своих воспоминаниях капитан Генштаба Евгений Никольский, оказавшийся в этот момент совсем рядом: “…полковник Риман, стоя в центре роты, не сделал никакого предупреждения, как было установлено уставом, скомандовал: “Прямо по толпам стрельба залпами!”.
После этого каждый офицер в точности повторил команду Римана своим солдатам. Те взяли изготовку, по команде “Взвод!” приложили винтовки к плечу, и по команде “Пли” раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые находились не далее сорока-пятидесяти шагов от строя солдат, оставшиеся в живых, бросились опрометью бежать назад. Через две-три минуты Риман отдал новую команду: “Прямо по бегущим, пальба пачками!” Начался беспорядочный беглый огонь, после которого многие, успевшие отбежать, падали под выстрелами.
Стоило заметить, что Преображенский полк открыл свою стрельбу по людям на поражение только после трехкратного предупреждения. Похоже, что в тот момент, полковник Риман просто утратил контроль над собой в сложной обстановке.
Читая документы об этих страшных событиях, представлял сколько раз проходил по этому месту, задерживаясь на мосту через Мойку. Рядом начинался печально знаменитый путь великого русского поэта Александра Пушкина на Черную речку. Раз за разом мысленно, поэтапно восстанавливал в голове кровавые январские события. Вот уже сам будто бы, вышел в тот роковой день с Большой Конюшенной улицы, а далее вышел на Невский проспект к Зеленому мосту. Скоро заметил роту солдат Семеновского полка и полковника, шедшего впереди нее. Какое-то время рота стояла на мосту в полном бездействии, а потом туда со всех сторон начали стекаться группы людей – мужчины и женщины. Толпа становилась все больше, скоро раздались команды офицеров и послышались залпы, сухие, словно удары плетью, эхом прокатившиеся по всей улице. В какой-то момент их заглушили крики боли и ужаса. Выстрелы продолжались, вокруг меня бежали и падали люди. Снег, раз за разом, обагрялся кровью. Люди беспомощно метались по улице, но на открытом пространстве шансов спастись от горячего свинца у них было не лишком немного. Через несколько минут стрельбы горнист сыграл прекращение огня.
В этот момент я почувствовал, что правый рукав моего пальто стал горячим и мокрым. Боли не было, просто закрыл плечо батистовым платком, который сразу же стал липким и красным. Уже через мгновение столкнулся с полковником, который только что отдавал команды стрелять по людям. Всмотрелся в полноватое лицо с аккуратно подстриженными усами. Кажется, глаза его сейчас ничего перед собой не видели, совершенный взгляд сумасшедшего. Приподняв свою шапку, вежливо спросил у него разрешения пройти к Александровскому парку, чтобы взять извозчика и поехать к доктору. В подтверждении такой необходимости, показал полковнику свое правое плечо и окровавленный носовой платок. С минуту он слушал сбивчивые объяснения, а потом ударил меня револьвером прямо в лицо. Ноги мои подкосились, и я рухнул прямо мостовую.
- Да и идите куда хотите, хоть к черту, - выкрикнул он и, добавив площадное ругательство, отвернулся. К нам подбежал какой-то офицер в длинной до пят шинели и помог мне подняться.
- Николай Карлович, что же вы делаете? Вы же выпускник Пажеского корпуса! Вы еще будет стрелять? – обратился он к полковнику.
- Разве вы не видите, что мне уже не в кого стрелять. Вся эта сволочь трусливо разбежалась.
- Здесь много раненых, люди нуждаются в помощи.
- Идите своей дорогой. Не ваше это дело…
Меня бил сильный озноб, голова кружилась, перед глазами плыли какие-то красные пятна. Я держался в сознании и почему-то все время думал, что теперь мне не следовало терять окровавленный платок, на котором женской рукой была вышита моя монограмма. Она как невидимая связующая нить давала мне силы.
Вместе с офицером мы пошли вдоль Мойки к Певческому мосту. У первого же дома увидели лежавшего дворника с бляхой на белом фартуке и рядом женщину, которая сжимала за руку ребенка. Все они были мертвы. Дальше нам еще несколько раз попадались убитые и раненные. Заметив нас, раненые протягивали руки и просили помощи.
- Идемте скорее, - сказал офицер. – Неизвестно, что сейчас здесь будет дальше.
Словно в подтверждение этих слов мы увидели, как по соседней улице проскакало несколько кавалеристов из лейб-гвардии Конного полка, которые без всякого разбора рубили своими шашками всех встречавшихся на их пути. Кажется, таким образом, гвардейцы осуществляли “зачистку” городской территории после расстрела уличных толп. Возле Певческого моста нам удалось поймать извозчика и добраться домой, сразу же послали за доктором. По счастью пуля прошла через мягкие ткани, рану быстро заштопали. Если бы не изрядная потеря крови, мое состояние можно было бы считать вполне удовлетворительным.
Через пару дней я уже бойко разгуливал по комнате, шутил с молоденькой сестрой милосердия, пришедшей делать мне перевязку и наговаривал Шурочке по горячим следам событий свою будущую статью в “Петербургскiй листокъ”, весьма популярную газету. В те годы ее с одинаковым успехом можно было обнаружить в модной гостиной, уборной актрисы или кабинете общественного деятеля. Шурочка с восхищением смотрела на меня своими выпуклыми голубыми глазами и старательно записывала каждое слово.
Третьего дня сюда приехал оказавший мне помощь незнакомый офицер. Не знаю, чем бы все это могло кончиться без его участия. Моим добрым ангелом и спасителем в тот день оказался подполковник Павел Андреевич Поливанов. Он-то и рассказал мне, как газетчику, что ему уже пришлось разговаривать с кем-то из больших начальников войсковых частей гвардии. Мнения там приходилось слышать самые разные. Как водится, теперь искали виновных в происшедших событиях. Никто не хотел брать ответственность на себя, нужно было срочно назначить "стрелочника". В Петербурге 9 января гвардия действовала по всем правилам ведения реального боя и маневра. Говорили, что спровоцировали применение оружия какие-то агитаторы, подстрекавшие толпу и склонявшие солдат на свою сторону.
Наверное, под влиянием незабытого впечатления о кровавой бойне и мыслей своей новой статьи, я не сдержался и горячо высказал ему все, что думал по этому поводу. На мой взгляд, расстрел безоружных людей, шедших с иконами и хоругвями с просьбой к своему государю, помазаннику Божьему, был страшной и трагической ошибкой, чреватой серьезными последствиями. Понятно, что любое революционное выступление против монарха – противление самому Богу и поэтому являлось сатанинским делом. Но и Государю совсем не следовало уезжать в Царское Село. Люди только хотели получить ответы на мучившие их вопросы. Нужно было просто встретиться с представителями этого шествия, а еще лучше обратиться к пришедшим с балкона. Тогда бы все эти люди приветствовали царя, стоя перед ним на коленях и читали молитвы. Доброе слово к народу подняло бы авторитет власти и многих успокоило.
Поливанов в ответ на мою пламенную речь только пожал плечами. По-видимому, он теперь располагал какой-то важной информацией об этих событиях. Подавляющее число окружавших его гвардейских офицеров представляли революционные события, как происки некого внешнего врага – “японцев” и внутреннего – “жидов” (евреев), на деньги которых организовывалась вся эта смута. Антисемитизм значительной части офицерского состава давно ни для кого не был секретом и именно от “еврейского заговора”, как они считали, спасали Россию. Эти заговорщики уговаривали рабочих бастовать, чтобы не дать армии победить, оставляя армию без снарядов и патронов, мешали вооружению наших кораблей.
Кровавым событиям 9 января предшествовало избиение нескольких морских офицеров на Невском проспекте, свидетелями которого были военнослужащие Семеновского полка. По мнению командира десятой роты Я. Я. Сиверса – это можно было рассматривать как намеренную провокацию.
Всего этого Поливанов рассказывать мне не стал. Он лишь осторожно заметил, что грех за человеческие страдания, причиняемые братоубийственной войной, ложится в первую очередь на плечи политиков и государственных деятелей, ввергнувших свой народ в эти события. Дело армии карать врагов, а царское – их потом миловать. Убийство на справедливой и священной войне для православного человека не столько преступление, сколько большое несчастье…
Революционные события дальше нарастали как снежный ком. Самая тяжелая участь в эти месяцы выпала на долю Семеновского полка. Всю осень 1905 года полк нес свою службу по охране городских учреждений. Особенно тяжело стало в октябре, когда началась Октябрьская Всероссийская стачка и в столице вспыхнули беспорядки. 17 октября в солдата Семеновского полка, стоявшего на посту у Технологического института, студентами была брошена бомба. Солдат получил тяжелое ранение в колено, виновных сразу же задержали.
В день объявления царского Манифеста, собравшаяся многотысячная толпа попыталась прорваться к Технологическому институту, чтобы освободить содержавшихся там арестованных студентов. Шедшие туда, были остановлены заградительным отрядом семеновцев. Солдаты стали оттеснять толпу к Загородному проспекту, а потом дали залп по подстрекателям. Было убито два человека…
В декабре 1905 года Г. А. Мин во главе Семеновского полка жестоко усмирил Московское восстание. По воспоминаниям современников, Мин сам вызвался провести операцию, буквально уговорив Николая II отправить его семеновцев на подавление бунта.
У ряда историков и культурологов сложилось мнение, что в окончательном решении Николая не последнюю роль сыграл тот факт, что в составе Семеновского полка имелся самый высокий процент немцев-офицеров. Со времен Великого Петра считалось, что немцы всегда хорошо проявляли себя на царской службе: аккуратны в выполнении обязанностей, меньше воровали и никогда не предавали своих новых хозяев. В Русской империи немцы, особенно из баронов - прибалтийцев, традиционно занимали высокие посты в государстве, а в армии и, особенно, на флоте составляли иногда до половины общего числа офицеров. Постепенно в империи сложилась привилегированная нация, занимавшая первое место по шкале “этнической ценности”. Обрусевшие немцы отличались в армии дисциплинированностью, храбростью, а при необходимости и жестокостью. Правда, довольно часто, их не любили нижние чины. В общем, всего этого было достаточно, чтобы с успехом и без лишних мук совести подавлять мятежные русские провинции.
Семеновский полк прибыл в Москву 15 декабря и для выполнения своей задачи разделился на две части. Первым отрядом командовал командир полка флигель-адъютант полковник Г. А. Мин – ему предстояло взять Пресню и ликвидировать главный центр восстания, для этого там открывались настоящие боевые действия. Второй специальный карательный отряд под командованием полковника Н. К. Римана двинулся по Московско-Казанской дороге с целью восстановления движения. При себе Риман уже имел список отъявленных смутьянов, которых следовало расстрелять без суда и следствия.
Всего при подавлении восстания в Москве на Пресне было расстреляно без суда 150 человек, среди которых оказались люди, не имевшие к восстанию никакого отношения. Сам Мин обращаясь, к жителям подмосковных Люберец говорил следующее: “Если ораторы вернутся, убивайте их. Убивайте чем попало… Отвечать не будете. Если сами не сладите, известите семеновцев. Тогда мы опять сюда придем”.
Риман действовал не менее жестко, чем его командир. Вот как рассказывал об этом знаменитому журналисту Владимиру Гиляровскому обер-кондуктор Голубев, входивший в состав поездной бригады, обслуживавшей семеновцев: “В это время фельдфебель какого-то полка, возвращавшегося с японской войны, подошел к Риману и сказал: “Удивляюсь, ваше высокоблагородие, как можно без суда расстреливать?” Тот в ответ крикнул ему: “Ты лезешь учить!” – и пристрелил его. На станции было полно народа. Всех задерживали, обыскивали. Расстреляли у штабелей с камнем 23 человека”.
К новому году порядок в Москве был полностью восстановлен. Исполнение задачи Семеновским полком было признано “блестящим”. Семьям убитых, раненым унтер-офицерам и солдатам от императорского двора было выдано по 700 рублей. За свои действия в Москве Мин заслужил особую похвалу Николая II и в 1906 году был произведен в генерал-майоры с зачислением в Свиту, награжден орденом святого Владимира 3-й степени, а также получил денежную премию “с присовокуплением царского поцелуя”. К наградам разного достоинства в дальнейшем было разрешено представить 40 офицеров.
По возвращению из московской экспедиции Мин издал приказ по полку, где говорилось: "Господь помогает нам, мы свято исполнили присягу. Полк показал своему Отечеству, как умеют умирать Семеновцы, защищая Царя и Родину от всякого дерзнувшего поднять на нее свою дерзновенную руку. Полк запечатлел своею кровью верность своему долгу и присяге"…
Тем временем действия Мина и Римана вызывали в империи массовые возмущения. Репутация Семеновского полка была безнадежно замарана, офицеров полка клеймили как безжалостных палачей и убийц в прессе и с трибуны Государственной думы. Боевая организация эсеров заочно приговорила обоих офицеров к смертной казни.
Уже в августе 1906 года Георгий Мин был убит на глазах жены и дочери четырьмя выстрелами в спину на перроне станции Новый Петергоф террористкой эсеркой. Николаю Риману повезло больше. Пытавшийся проникнуть в его дом эсер Яковлев, был разоблачен и схвачен. Вместе с женой Риман загримированным немедленно выехал за границу, кажется, в Испанию, где жил около года. В Россию он вернулся летом 1907 года в гражданском платье и с большой бородой. Рассказывал сослуживцам, что там ему приходилось жить под присмотром приставленных для охраны агентов, постоянно менял свое место жительства. Риман утверждал, что боевики эсеров продолжали охоту на него даже там.
В гвардии он больше не служил, но по службе продвигался успешно и вскоре стал генерал-майором. Его усердие в дни революционной смуты забыто не было. В годы Первой войны реального участия в боевых действиях Риман счастливо избежал, возглавив санитарный поезд императрицы Александры Федоровны.
Конец его жизни полностью окутан завесой тайны. От него практически ничего не осталось, ни одной фотографии и ни одного документа. По некоторым версиям, не нашедшим должного подтверждения, генерал Риман был все же арестован ВЧК и расстрелян после Октябрьской революции 1917 года, по другим, успел уехать на родину своих предков, в Германию, где тихо скончался в 1938 году.
Семеновский полк и в феврале и октябре 1917 года почти не принимал участия в революционных событиях, занимая нейтральную, пассивную в феврале и выжидательную враждебную позицию невмешательства в период Октябрьской революции. Политические симпатии большинства солдат были на стороне эсеров. В круговерти революционных событий, охвативших страну, Семеновский полк едва ли не единственный в гвардии оставался дисциплинированным, не допустил эксцессов по отношению к своим офицерам. Более того, отношения между солдатами и офицерами представляли собой необычное для революционного времени землячество, редкую сплоченность и взаимовыручку. Это было обусловлено особой атмосферой гвардейского полка, консерватизмом его традиций. В непростых условиях сложился тип отношений, который офицеры и солдаты полка часто называли “семеновская семья”, надежно сохранявшей их корпоративный дух и дисциплину.
В армии хорошо известно, чем старее войсковая часть, тем прочнее пласт ее полковых традиций. Они становились в трудное время главным цементирующим элементом любого воинского коллектива, начинали срабатывать там, где все остальное разрушалось и отказывало.
Случилось так, что даже недавнее участие Семеновского полка в подавлении декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году, теперь сблизило солдат и офицеров накануне новых испытаний. Их готовились встретить и вынести вместе. Февральскую революцию многие кадровые офицеры вообще встретили довольно лояльно, но потом стали проявлять глухое недовольство “февральской демократией”, видя в ней главную причину морального разложения и разрушения русской армии.
По своим взглядам в значительной части офицеры полка были правыми монархистами, убежденными сторонниками и защитниками самодержавия. Воспитанные преимущественно в Пажеском корпусе, или после кадетских корпусов в Павловском военном училище и, отчасти, в Александровском, офицеры гвардейских полков не могли мыслить иначе. Окружавшая их атмосфера просто не давала возможности усомниться в своих взглядах и идеалах. Времена декабристов М. П. Бестужева-Рюмина и С. И. Муравьева-Апостола, некогда служивших в этом полку, давно канули в Лету. С некоторого времени любая неустойчивость во взглядах молодого человека исключала доступ для поступления в гвардию или делала невозможным пребывание офицера в полку.
Отцы, деды и ближайшие родственники большинства офицеров лейб-гвардии Семеновского полка принадлежали к высшим военным и чиновным кругам империи. При всех своих традиционных монархических взглядах, многие офицеры - семеновцы не любили императора Николая II, а точнее относились к его личности весьма критично, без должного почтения. “Человек безвольный и бесцветный, - вспоминал капитан Ю. В. Макаров – император Николай II популярностью среди офицеров пользоваться не мог. Он не умел ни зажечь, не воодушевить людей”. Вспоминая смотр в лейб-гвардии Семеновском полку, устроенный Николаем II в декабре 1914 года под Граволином, вблизи Варшавы, Макаров рассказывал, что “многие офицеры смотрели на него любопытством, большинство равнодушно. И “ура” прокричали равнодушно. Никакого воодушевления при виде “вождя” мы не испытали”.
Примерно такого типа был монархизм и у другого хорошо известного семеновского офицера М. Н. Тухачевского. Лично к Николаю II Михаил Тухаческий относился совершенно без уважения. Этого он не скрывал даже в свои юнкерские годы. Во время праздничного парада в Москве в честь 100-летия Бородинского сражения он не удержался и шепнул своему товарищу: “Вот бы его убить…” Конечно, тогда все это можно было списать на юношескую шалость. Много позже, находясь в немецком плену, в разговоре с французскими офицерами он высказался по поводу начавшейся революции в России: “Я думаю, что конституционный режим будет означать конец России. Нам нужен деспот! Мы – варвары! Вы можете представить всеобщее избирательное право у наших мужиков?” “Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Великого Петра. Поэтому нам больше всего подходит одеяние деспотизма”. Такие политические симпатии подпоручика Тухачевского делали его сторонником право-монархических и черносотенных взглядов. Подобные взгляды разделяли и некоторые другие офицеры полка.
Вообще-то идеологическая сторона монархизма, как и любого другого общественно-политического движения России 1917 года не слишком волновала офицеров-семеновцев. Им были гораздо ближе собственные профессиональные корпоративные проблемы в условиях стихийного распада государства и старой армии в условиях нараставших революционных событий.
Капитан Ю. В. Макаров вспоминал, что известие об отречении императора Николая II и переходе власти к Временному правительству офицеры полка встретили довольно спокойно. Это великое событие, кроме морального эффекта, никакого действия на них не оказало. За исключением поручика князя Сергея Кудашева, все они послушно присягнули Временному правительству республики. Командование Семеновского полка организовало присягу новой власти и направило телеграмму: “Офицеры и солдаты лейб-гвардии Семеновского полка, принеся присягу на верность Всероссийскому Государству и на повиновение ныне возглавляемому Его Временному правительству, готовы служить ему до последней капли крови и уверены, что оно, сильное доверием народа, выведет свободную Россию на путь победы над ненавистным врагом”.
Согласно ряду источников лейб-гвардии Семеновский полк поддержал А. Ф. Керенского, среди офицеров говорили о верности союзническому долгу и войне до победного конца. Семеновцы даже понесли реальные потери в ходе Февральской революции в Петрограде: во время беспорядков в городе погибло два офицера из запасного батальона. После поражения антиправительственных выступлений 3-5 июля 1917 года положение в стране вселяло им некоторую надежду на завершение революции и восстановление порядка.
В полку многие очень сдержанно и скептически отнеслись к выступлению генерала Л. Г. Корнилова, считая его авантюристом и “проходимцем истории”. Среди офицеров гуляла кем-то высказанная о нем фраза: "Львиное сердце и баранья голова". Косвенно это нашло подтверждение в том, что семеновские офицеры начали появляться в Добровольческой армии только со второй половины 1918 года. Это произошло уже после гибели генерала Корнилова под Екатеринодаром 31 марта (14 апреля) 1918 года. Они не увидели в нем вождя и спасителя России, это был человек не их круга. В целом же многие семеновские офицеры не приняли Белой идеи, видя в ней “метаморфозу демократического буржуазного февраля”, которому адресовали все последующие российские беды.
Ответ на этот важный для понимания ключевой вопрос дает генерал А. И. Деникин, один из крупнейших лидеров Белого движения. “С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, вызванная целым рядом привилегий последних по службе, привилегий, тормозивших сильно и без того нелегкое служебное движение армейского офицерства. Явная несправедливость такого положения, обоснованного на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни. Замкнутый в кастовых рамках и устаревших традициях, корпус офицеров гвардии комплектовался исключительно лицами дворянского сословия, а часть гвардейской кавалерии и плутократией”.
Такие черты часто формировали у гвардейских офицеров черты их особенности, непохожести и часто вели к самоизоляции. В этих условиях многие офицеры гвардейцы предпочли не участвовать в братоубийственной гражданской войне на стороне белых или красных, одна часть их осталась в Советской России, а другая уехала в эмиграцию.
Об отношении некоторых семеновских офицеров к большевикам можно судить по словам капитана И. Н. Толстого: “… что если бы мне приказали… завтра идти усмирять, стрелять по восставшим рабочим, народу… команду такую не смог бы я дать… впрочем, если б и дал, то меня не послушали б”… Похоже, что альтернативы большевикам они уже не видели и заняли нейтрально-враждебную позицию невмешательства. В свалившихся на страну и армию бедах, растущую демократизацию и анархию офицеры все чаще обвиняли социал-демократов, либералов, которых ненавидели еще больше большевиков.
Значительная часть офицеров, пришедших на службу к большевикам, надеялась с них помощью разделаться с ненавистными либеральными демократами. После падения большевиков, в долгое существование которых никто не верил, должна была начаться “всеобщая плодотворная национальная работа”. В какой-то момент большевики казались таким офицерам нужными временными союзниками. Они знали, чего хотели, ясно формулировали свои главные цели и задачи, за ними чувствовалась какая-то сила. У этих офицеров октябрь 1917 года вызывал надежды, казался им последним всплеском революции, после которого большевики наведут порядок.
Свою особую идею восстановления монархической России через красный бонапартизм выразил М. Н. Тухачевский в разговоре со своим приятелем-однополчанином Б. В. Энгельгардтом в сентябре 1918 года. Он говорил, что убежденные монархисты не должны выступать против советской власти: “Если она не пала, значит, она нужна народу”. Он оставался сторонником активных действий, сильной армии и и верил в возрождение былого величия России. Не являясь убежденным большевиком, он ушел в ряды Красной армии. При всей неожиданности такого решения, часть офицеров Семеновского полка относились к нему с пониманием и сочувствием. В первую очередь это происходило потому, что он имел среди офицеров полка немалый авторитет. "К концу своей боевой деятельности в русской армии Тухачевский пришел признанным героем, – писал генерал А. И. Тодорский. – Я не помню, чтобы встречал за всю войну еще кого-нибудь, кто подобно Тухачевскому за полгода получил 6 боевых наград. Он имел эти награды за подлинные доблести, а не за присутствие на войне. Среди них орден Анны IV степени с надписью "За храбрость", III степени с мечами и бантом, II степени с мечами; Станислава III степени с мечами и бантом и II степени с мечами; Владимира IV степени с мечами и бантом". В феврале 1915 года Тухачевский оказался в плену. В крепости Ингольтштадт (Бавария) он находился в заключении вместе с капитаном де Голлем, будущим президентом Франции. В октябре 1917 года Тухачевский бежал из вражеского плена и это был его пятый побег. Он снова продолжил свою службу в Семеновском полку.
По свидетельству офицера Леонова, однажды, за праздничным ужином 21 ноября 1917 года, в ответ на жалобы некоторых офицеров на распущенность солдат, Тухачевский прямо заявил, что они виноваты сами и позволяют командовать собой этой, сволочи. Он был даже готов держать пари, что через два года будет сам командовать ею и, что “она будет ходить туда, куда он ее погонит, как ходила раньше при царе”. Обозначение солдат революции “солдатней” и “сволочью” у Тухачевского было довольно устойчивым, даже после его прихода в Красную армию в 1918 году. Когда близкий друг и приятель капитан Н. Н. Ганецкий спросил его, как же он, царский офицер, мог это сделать, Тухачевский ответил: “ Я ставлю на эту сволочь. Не подражай мне, если не хочешь, но я думаю, что поступаю правильно. Россия будет совсем другая”. Скоро Тухачевский прославился как один из лучших командиров Советской республики, успешно громивший белые армии на фронтах гражданской войны, подавивший восстание Кронштадтского гарнизона, крестьянские бунты и видный реформатор Красной армии. Многие новые соратники относились к Тухачевскому с неприязнью, завидовали его таланту и военной карьере. 24 мая 1937 года он был арестован в Куйбышеве, обвинен в организации военного заговора и расстрелян 12 июля.
Об участи резервного Семеновского полка в событиях октября 1917 года почти ничего неизвестно. Демобилизация в действующей армии началась 10 (23) ноября 1917 года. После упразднения чинов и проведения выборов командно-начальствующего состава офицеры стали покидать фронтовой гвардии Семеновский полк еще более активно. Уезжали в отпуск, ссылались на состояние здоровья или другие важные обстоятельства, прося перевода в резервный Семеновский полк в Петроград. Как вспоминал капитан Макаров, “… всем стало ясно, что война кончена… остальные стиснули зубы и стали служить при новых порядках, “служить не за страх, а за совесть” и не только “не щадя живота своего” (этого они давно уже не щадили), но не щадя и самолюбия”.
Формально завершение существования войсковой части осуществлялось в связи с утратой полкового знамени или передачей его другой войсковой части, ставшей преемницей прежней, расформированной.
Полки гвардии были окончательно расформированы. По некоторым сведениям изодранное в боях знамя лейб-гвардии Семеновского полка И. Н. Толстой вместе с другим офицером Д. В. Комаровым привезли в Петроград 9 февраля 1918 года и спрятали в тайник в Введенском полковом соборе.
После окончательного расформирования боевой (фронтовой) части бывший гвардии Семеновский резервный полк оставался единственным Семеновским полком. Все последующие дни, недели и месяцы его существования мало чем отличались от судьбы других воинских частей. Семеновский резервный полк, расквартированный в Петербурге, подлежал расформированию, как и его другая, фронтовая часть.
По состоянию на 9 января 1918 года по оценке официальных лиц из советского правительства первая Гвардейская бригада считалась самой благонадежной, а Семеновский полк в ней был в наибольшем порядке. Согласно официальным документам 31 мая 1918 года резервный гвардейский Семеновский полк был переформирован и переименован в Полк внутренний охраны Петрограда, а после убийства в октябре 1918 года М. С. Урицкого стал носить его имя. В таком виде он оставался до самой весны 1919 года.
Уникальность судьбы Семеновского полка в процессе расформирования старой армии сделала важными свидетельства М. Корнфельда, бывшего тогда секретарем полкового комитета. К тому времени Семеновский полк исправно нес караульную службу в посольствах, министерствах, осуществлял конвоирование всех ценностей Государственного банка. Семеновский полк в то время был единственным полком, на который в таких важных делах можно было положиться. “Желание сохранить Семеновский полк было всеобщим,” - вспоминал Корнфельд. Оставалось убедить в этом советское правительство, чтобы остановить запущенный процесс ликвидационных мероприятий.
Секретарю полкового комитета Корнфельду тогда помогло его знакомство с одним из членов СНК комиссаром Н. Н. Крестинским. Суть его предложения СНК сводилась к тому, что он и семеновцы, конечно, не большевики и вряд ли могли быть полезными для усмирения политических восстаний или защиты коммунистических идей. “… но семеновцы традиционно несут ответственные караулы… я уверен, что они будут не за страх, а за совесть, и впредь нести ту службу, к которой привыкли с давних пор, и что вы можете положиться на их исправность и честность. Спрашивается, какой расчет разрушить существующую, безукоризненно функционирующую организацию, имея возможность заменить ее лишь Красной гвардией, о качестве которой я лучше умолчу”…
Крестинский с большим пониманием отнесся к просьбе полка. В дальнейшем Семеновский резервный полк по этой причине избежал расформирования, перейдя в подчинение другого ведомства. Получилось, что в итоге полк был сохранен “диктатором тогдашнего Петрограда” председателем Петроградского ЧК М. С. Урицким. Он сделал полк своей опорой в упрочении советской власти в бывшей империи. Одна единственная фраза-оценка полку Урицкого объясняла весь этот парадокс: “Семеновцы – честные белогвардейцы”. Урицкий, образованный и интеллигентный человек, убежденный большевик был прагматиком.
Теперь семеновцы получили возможность заниматься своей профессиональной деятельностью, получая за это сносное жалование и, при этом, не участвовали в политической деятельности, не состояли в политических партиях. Они могли обеспечить себе сносные условия для существования. После гибели Урицкого в условиях начавшегося красного террора положение полка в Петрограде резко ухудшилось. В мае 1919 года город был объявлен на военном положении, сложилась критическая обстановка на фронте. К Петрограду приближалась Северо-Западная армия белого генерала Н. Н. Юденича. Полк внутренней охраны имена Урицкого был преобразован в 3-й пехотный полк 2-й Петроградской бригады особого назначения и отправлен на фронт.
28 мая 1919 года полк расположился в селе Выра в шести километрах от станции Сиверской Петербурго - Варшавской железной дороги, где, предварительно перебив всех своих коммунистов под звуки полкового оркестра, полностью перешел на сторону белых. Это был самый громкий переход красноармейцев на их сторону. Вскоре после этого полк был посещен командиром Северного корпуса генералом А. П. Родзянко, который был приятно поражен бравым видом своего нового пополонения, после чего оставил ему наименование Семеновского полка.
Будет уместно снова вспомнить Александра Куприна и его повесть “Купол Святого Исаакия Долматовского”, где в главе “Лунатики” подробно описывались события этого периода. “Состав северо-западников не был постоянным: он имел текучий меняющийся характер. Во время весеннего налета на форт “Красная Горка” значительная часть гарнизона перешла без боя на сторону белых: образовался Красногорский полк. Ушли к белым посланные против них вятичи - вот и Вятский полк.
В тот же период двинуло красное командование в тыловой обход белых Семеновский (бывший лейб-гвардии) полк – “полк внутренней охраны Петрограда”, как его называли официально. Странным, загадочным, непонятным было существование Семеновского полка после революции и особенно отношение к нему большевиков. Этот полк, так круто расправившийся с московским восстанием в 1906 году, жил в прежних казармах, по прежнему укладу, нес караульную службу по охране Государственного банка, Казначейства и других верных пунктов и как бы находился под особым покровительством. Зайдя в тыл белых у Выры, он с музыкой перешел в Северо-Западную армию, убив сначала своих комиссаров и красных фельдфебелей (один из них застрелился). Полк так и сохранил навсегда свое старинное петровское имя.
Проходили иногда сквозь состав Северо-Западной армии необыкновенные, удивительные части, характера, так сказать, гастрольного. Таков был, например, знаменитый Тульский батальон. О нем до сих пор старые офицеры и солдаты Северного корпуса вспоминают со смехом и с восхищением”. Действительно, армия белых постоянно получала новое пополнение за счет переходивших на ее сторону или захваченных в плен красноармейцев.
Александр Куприн в этой повести превратился в настоящего певца белого движения. К тому времени он в чине поручика вступил в Северо-Западную армию Юденича и работал редактором гражданской газеты “ Приневский край”. Подобно летописцу известный русский писатель старательно описывал борьбу с большевиками:
“10 октября. Талабский полк развивает достигнутый успех, занимает деревню Хилок, переправляется через Лугу, укрепляется в деревне Гостятино. Островцы с боем переправляются через Лугу у Редежи. Семеновцы атакуют красных у Собской переправы.
13-16 октября. Полки Островский и Семеновский. Бои в Кикерине, Елизаветинской, у Шпанькова, стычка на гатчинских позициях”…
Вместе со всей Северо-Западной армией Семеновский полк потерпел поражение в боях с частями Красной армии и отступил в союзную им новопровозглашенную Эстонию. На границе эстонские власти разоружили их и поместили в специальные лагеря. “…Русские полки не пропускаются за проволочное ограждение эстонцами. Люди кучами замерзают в эту ночь” - писал Куприн, сам оказавшийся в центре этих событий. Солдаты, взрослые мужчины еще могли выжить, большинство замерзших людей были беженцами, женщины и дети.
Талабский полк белых, ведя ожесточенные бои с наседающими красными, вышел к эстонской границе самым последним. Солдаты и офицеры перешли по льду на эстонскую сторону и сдали оружие. В Эстонию их не пустили, а, направив пулемёты, погнали назад. На другом берегу были уже большевики. Под огнем с обеих сторон погиб почти весь полк…
На берегу реки Наровы сегодня можно увидеть деревянный крест “Русский Северный Голубец”, напоминающий о страшной трагедии, случившейся в этом месте. Размышляя о минувших событиях, неизбежно приходишь к выводу, что Запад не желал в гражданской войне скорой победы ни одной из враждующих сторон, поскольку это могло способствовать усилению России, великого евразийского исполина, в котором они всегда видели угрозу для себя. Пусть там как можно дольше спорят между собой и убивают друг друга. Подбросив дровишек, у такого костра всегда можно было погреть свои, не слишком чистые руки. Увлеченные этим занятием, они не сразу заметили, что почва начала гореть под их собственными ногами…
Эстонские власти пропускали на свою территорию солдат и офицеров Северо-Западной армии. При этом все оружие ими сдавалось, а самих их раздевали прямо на морозе. С интернированных белогвардейцев снимали их добротные английские шинели и даже теплое нижнее белье. У всех изымались ценные вещи, золотые кресты и кольца. После этого людей разместили в Нарве в помещениях двух пустовавших фабрик. Их территорию срочно опутали колючей проволокой, выставили караулы. По сути, здесь получился настоящий концлагерь. Условия содержания были ужасными: отсутствовали кровати, одеяла, теплая одежда и медикаменты. Рядом, на путях, стояли вагоны с имуществом погибавшей Северо-Западной армии. Там были и теплая одежда, и медикаменты, но командующий эстонской армией генерал Лайдонер приказал реквизировать составы с их содержимым в пользу Эстонии.
Окончательно добила армию Юденича эпидемия тифа. Эстонские власти долгое время игнорировали вспыхнувшую эпидемию, лишь выставив патрули, дабы зараза не распространялась дальше. Н. А. Корнатовский в книге “Борьба за Красный Петроград” писал: “Когда был отдан приказ почистить бараки и госпитали от трупов, то их наваливали на повозки в несколько ярусов, сверху покрывали сеном, вывозили за город и сбрасывали на так называемое “трупное поле”.
Очевидец всего этого кошмара С.В. Рацевич писал: “Никогда не забуду жуткую картину, открывшуюся мне… Один за другим на кладбище в Сиверсгаузен мчались грузовики с голыми скелетами, чуть прикрытыми рваными брезентами, парусами поднимавшимися кверху. Тела были кое-как набросаны”.
Так завершилось участие Семеновского полка в Белом движении. Впоследствии некоторые семеновцы вернулась в Ленинград, где они осели на сугубо гражданских занятиях. Собираясь вместе небольшими компаниями на квартирах, они вспоминали свою службу в полку, дни славы и горечи поражений, вместе бывали на службе в Введенском соборе.
С конца 20-х годов террор по отношению к бывшим офицерам стал усиливаться. В 1930 году был расформирован полковой госпиталь, славившийся прежде высоким профессионализмом врачей и хорошим уходом. В это время в Ленинграде обнаружился “контрреволюционный военно-офицерский заговор”, в орбиту которого попало и несколько бывших семеновских офицеров. Возникло новое “Семеновское дело”. Так как о заговоре офицеры, в общем-то, представления не имели, то им пришлось рассказывать на допросах о своем участии в подавлении революции 1905 года. Правда к этому времени прошло уже 25 лет и большинство главных действующих лиц были давно мертвы. Среди арестованных семеновцев оказалось трое участников подавления московского восстания и еще шестеро, перешедших в 1919 году на сторону белых. Все они вернулись домой из эмиграции, но продолжали поддерживать переписку с инициатором перехода, проживавшим в Финляндии, капитаном Зайцевым. По решению суда одиннадцать арестованных были расстреляны, девять других получили разные сроки исправительно-трудовых лагерей, одного семеновца оправдали. В 1989 году все осужденные по этому делу были посмертно реабилитированы.
В рамках антирелигиозной компании в марте 1932 года закрыли собор лейб-гвардии Семеновского полка. При разборе алтаря храма, уполномоченные ОГПУ обнаружили полковое знамя, которое семеновцы хранили там все эти годы. Знамя передали в музей, а из памяти жителей Ленинграда постарались вытравить память о былой славе императорской столицы и ее гвардии.
Даже после Гражданской войны история семеновцев продолжала жить. В 1926 году было создано полковое объединение в эмиграции, насчитывавшее в своем составе 121 человека. Объединению полка удалось собрать по крупицам и сохранить часть памятных полковых реликвий – некоторые иконы, парадные мундиры, фотографии и воспоминания семеновцев. На протяжении многих лет полковое объединение издавало в Париже специальные “Семеновские бюллетени” и “Сообщения”. Потомки семеновцев, живущие сегодня в Париже, - эти дети и внуки эмигрантов, бережно хранящие память об истории полка.
Мне было трудно писать об этих событиях. Чем ближе к нашему времени, тем трагичнее выглядели судьбы семеновских солдат и офицеров, ввергнутых в водоворот кровавых событий. Целые лабиринты из цифр погибших, осужденных и расстрелянных. Никогда уже не дотянутся к ним, их старые фотографии, словно тени из прошлого. Незаслуженно забытые герои теперь с упреком взирали на нас с небес. Наверное, они совершали немало ошибок, но были искренни в своих заблуждениях, поскольку всегда верно служили своему Отечеству.
У истории есть одна особенность - ее пишут уже после событий, с холодной головой фиксируют факты и размышляют о чужих просчетах. Когда у тебя пройдена большая часть пути, начинаешь задумываться, а надо ли жить на этом свете так долго? Ведь многие годы прошли незаметно, в памяти остались только отдельные мгновения, ради которых действительно стоило жить. Наверное, пришло время извлекать уроки и взрослеть нашему поколению. Это Софокл сказал, “не знать, что было до твоего рождения, значит навсегда остаться ребенком”…