В тексте использованы фрагменты довоенных и военных писем моего прадеда.
Быстро входя в дом, Верочка посмотрела на часы. Крошечная дочка, ещё совсем маленький сверточек, уже, наверное, заждалась. Ничего не поделаешь, работа. Уйти раньше никак не получается: в интернате она очень нужна маленьким детям.
Скинув в прихожей ботики, пробежала в комнату. Так и есть, недовольно кряхтящий сверток, готовый вот-вот разразиться горьким плачем, уже держит на руках мама – строгая, верная помощница. Вера нежно берёт дочку, вглядывается в крошечное до боли родное, любимое личико. Маленький носик, зелёные глазки – малышка дочка, красавица Людочка.
- Миша опять письмо прислал, - передаёт мам армейский треугольник. Вера, баюкая Людочку, быстро пробегает глазами строчки:
«Веруша! Ты знаешь, как жадно, с каким душевным трепетом я ждал того момента, когда у нас будет ребенок, когда он заявит свои права на жизнь. Береги себя и нашу малышку. Нужно выполнить и мне свой гражданский долг перед страной. Мы молоды, и жизнь впереди. Отслужу в армии, а там – снова вместе. Вместе жить, работать, учиться – что лучше этого может быть?»
Все жили ожиданиями, надеждами. Надеждами на скорую встречу, которая обязательно состоится (ну, не может она не состояться!). Ещё чуть-чуть и Миша вернётся из армии. Вера с Людочкой выйдут его встречать. К тому времени дочка уже сделает первые самостоятельные шаги и встретит папу, сильного, красивого, с такими же бездонно-зелеными глазами, как и у нее. Пусть смотрит папа и радуется, какая крепенькая и весёлая доченька выросла у него.
А потом будет всё замечательно, ведь они все будут вместе… Разве может быть по-другому?...
В то лето Миша обещал приехать в отпуск. Вере в августе исполняется двадцать три, а Людочке вот-вот стукнет годик. Первый день рождения! Заранее до дня рождения, Верочка сфотографировала малышку, чтобы послать фотографию папе. Вот он будет рад!
Одиннадцатого июня Миша прислал очередное письмо:
«Мы в Прибалтике, в Советской Латвии. Обстановка сейчас сложная, но я защитник советских рубежей. Винтовка у меня не вырвется из рук, а рука не дрогнет на врага. Трудновато, но ведь:
«не узнаешь сладость жизни,
не вкусивши горечь бед» ,
как сказал семьсот пятьдесят лет назад Шота Руставели…»
«Да, учитель литературы, любитель поэзии и с винтовкой в руках остаётся верен себе», - улыбалась Верочка, отправляя фотографию, с которой доченька беззаботно улыбалась своему далёкому папе…
И неожиданно всё сломалось. В одну секнду, в одно мгновение.
Двадцать второе июня… Из репродукторов доносились сдержанно-взволнованные голоса, чётко выговаривающие каждое слово. Но в память врезалось только одно единственно: «Война, война…»
Прохожие заторопились озабоченно и скоро. Верочке показалось, что в один миг мир потерял краски, всё стало чёрно-белым.
- Мама, ну, как же… как же?! Ведь Миша должен вернуться из армии, а теперь война эта!
Сразу же неожиданно, неизвестно почему вспомнилось то тревожное первое письмо за сорок первый год:
«Сегодня, в новогоднюю ночь, перед подъёмом видел тебя, Веруша, во сне… плачущей. Встал и не мог сдержаться, разволновался, не находил себе места нигде. Береги себя, береги Людочку…»
В тот день война для Веры была ещё только причиной, по которой её муж не мог приехать, не мог выполнить своего обещания. Она и не предполагала, что скоро весь смысл этого слова ворвётся в ее мечты в виде серого листка казённой бумаги с горько-полынным названием «похоронка» и чужими безликими словами: «Ваш муж, Зыбин Михаил Семёнович, пропал без вести». И уже не увидит Миша даже на фотографии годовалую дочку, и не будет больше писем… И не будет ничего… Вся жизнь для Веры в один миг раскололась на две части: жизнь до и после. Жизнь до войны была наполнена любимой работой, домашними хлопотами, армейскими треугольничками, заботой о ненаглядной дочке, песнями, которые так хорошо Вера пела. Эта жизнь пахла вкусными мамиными пирогами и была полна надежд. Сколько всего хорошего ещё будет! Будет… Будет ли теперь?!
- Да возможно ли это? Германия крошечная, малюсенькая… Да как могли они? Ведь мы же – сила!..
Так она началась эта война и сразу же перевернула жизни людей.
Как станет известно намного позже, Миша был в числе первых, кто принял страшный удар врага на себя. Что могли они совсем юные, кому лишь чуть за двадцать, противопоставить мощи фашистской армии, сконцентрировавшей все силы на них, защитниках советских рубежей? Что было у них? «Крепкие мускулы и твёрдая воля», как Миша когда-то писал своей жене?
Из крошечных, обрывочных сведений, станет известно, что фашисты наносили удар за ударом. Часть, в которой служил сержант Зыбин, была переброшена к Калинину. Отступление. Страшное, позорное отступление… Остатки соединений, дивизий, частей разбросаны по лесистой болотистой местности…
- Стыдно и больно. Больно за Родину, за армию, за тех, кто верит в нас, надеется… Стыдно за себя… Как же, ну, как же?!.. Ведь верили! Думали, не пропустим врага! А на деле?... Ведь мы же вам, родные, обещали… Мы сдержим обещание!
Группа солдат, среди которых был и Миша, пробиралась к своим. Генерал, потерявший почти все войско в боях, пытался собрать солдат, готовых пойти за ним: «За Родину, за наших матерей, жен, детей!»
- Можно уйти, выждать, собраться с силами. Что мы можем? Нам и стрелять-то не из чего. Не возьмешь их, гадов, голыми руками! Уйдем, переждём! Ведь мы погибнем, сразу, глупо, бесславно! Это же ад!
- Как можно?! Ведь мы давали клятву! Кто, если не мы?! Кто защитит наших детей? Это наша земля! Наша Родина! Кто её спасёт? Как можно будет смотреть в глаза детям?!
Первые ушли, отступили. Смалодушничали? Струсили? Трудно их судить, каждый поступает по своей совести.
Вторые остались… Среди них был Миша. Чувствовал ли он, что погибнет? Да. Понимал ли, что у них нет сил для сопротивления? Конечно… О чём он думал, что вспоминал? Может быть, свою старенькую мать, которая так никогда больше и не увидит единственного сына и даже не будет знать где он погиб? Красавицу Верочку, которая навсегда останется верная своему мужу? Крошку дочку, которую так хотелось взять сильными руками, подбросить высоко вверх и носить, носить, крепко прижимая к груди? А может быть, в его памяти в ответ тем, первым, промелькнули строки из его любимого Руставели:
Смерть сквозь горы и ущелья
прилетит в одно мгновенье,
Храбрецов она и трусов – всех
возьмёт без промедленья…
…Лучше славная кончина,
чем постыдное спасенье…
Теперь Верочка осталась одна. Она вдруг ясно и отчётливо поняла, как шаток мир, как легко разбиваются мечты и надежды, как мал человек в этой огромной Вселенной…
Если бы ни мама, Антонина Константиновна, что бы они с Людочкой делали?.. Ведь она,
Вера, совсем беспомощная, слабая. Ну, что она может? А мама – опора, мудрая, сильная. Она сможет всё. И Антонина Константиновна делала всё, что могла. Весь дом, всё хозяйство было на её плечах. Никакой работы она не боялась, лишь бы помочь дочке, подкормить внучку.
Четвертого октября загрохотали танки. Фашисты вошли в город. Интернат, в котором работала Верочка, срочно эвакуировали глубоко в тыл – на Дальний Восток. Многие воспитатели уезжали. Вера осталась. Она не могла никуда уехать. А вдруг ошибка, вдруг он жив? Вдруг придет письмо, а её здесь нет? Надо ждать, надо жить, надо растить дочку…
Однажды едва не порвалась эта тонкая ниточка, связывающая Верочку с прежней жизнью – двухлетняя Людчка заболела. Она проваливалась в черную пустоту, задыхалась. А когда открывала глазки, то видела маму. Наверное, шел дождь. Лицо у мамы было мокрым, по её щекам скатывались большие светлые капли. Вера на руках понесла дочку к немцу в госпиталь. Тот сразу же осмотрел девочку. Как выстрел прозвучало слово: «Дифтерия». Мир закружился с бешеной быстротой, земля, как зыбучие пески уходила из под ног, солнце зловеще повисало над головой.
- Неужели…неужели свершится страшное?! Неужели это всё?!
Не узнаешь сладость жизнь,
Не вкусивши горечь бед…
Очнулась Вера только тогда, когда её дочка снова открыла свои зелёные глазки и попросила есть.
Всё-таки удивительно! Один человек, немец – враг – отнял жизнь у её мужа. Другой, тоже немец (враг?) вернул жизнь её кровиночке, дочке, той единственной оставшейся памяти о Мише, ради которой нужно было всё терпеть, ради которой стоило жить.
Пережили и бомбёжки, и голод, даже чудом спаслись из разрушенного снарядом дома.
Еще через год город освободили, но война продолжалась. Вера работала, очень много работала. И это та слабенькая, беспомощная Вера?! Откуда только брались силы? Мечтающая иметь большую семью, много детей, она всю себя отдавала детям чужим. Она им была нужна. Голодные, грязные, завшивленные, испуганные – такими привозили из брянских лесов детей партизан в детский дом, где работала Вера. Всех отмывали, кормили, одевали. Верочка очень старалась каждого обогреть словом, обласкать взглядом. Ей хотелось заменить этим детям маму, подарить кусочек своего сердца. Она понимала, каким чужим, каким страшным кажется мир этим маленьким осиротевшим детям, и как хотят они любви и ласки. Все ребята были разными: озорниками и тихонями, забияками и ябедами, весельчаками и чуть-чуть плаксами. К каждому нужно было относиться по-своему. Чтобы хоть как-то ободрить детей, Верочка вместе с ними шила костюмы для праздников, вместе с ними пела и выступала на концертах. Сколько было заштопано чулок и носков, залатано платьев её умелыми, неутомимыми руками! И это та самая слабая, хрупкая Верочка! Сумела она внести в жизнь этих осиротевших детей маленькую радость, сумела подарить им капельку счастья. И пусть эта капелька не в силах перевесить всего горя, причиненного войной, но как важна была для этих детей доброта и забота, как необходимо им было почувствовать себя нужными и любимыми!
Закончилась война… Надо жить, надо ждать.
«Не узнаешь сладость жизни,
Не вкусивши горечь бед…» -
теперь уже часто повторяла эти слова Верочка и всё верила, всё надеялась, что вдруг случится чудо и появится Миша. Пятилетняя Людочка, заслышав гул самолета ещё долго в испуге кричала: «Ложись! Бомбить будут! Мамочка, спрячь меня!» А когда по улицам шли солдаты, выбегала навстречу каждому военному: «Ты мой папа? Мой папа вернулся?» А его всё не было, не было, не было…
После войны группа тружеников была награждена медалями «За доблестный труд в тылу в годы Великой Отечественной войны». Среди них была и Верочка – тихая, скромная воспитательница детского дома, честно изо дня в день выполнявшая свой незаметный долг перед Родиной, перед собой, перед лицом тех, кто погиб, защищая всех нас.
Прошло много лет, очень много. Далеко позади та война. Миша так навсегда и остался тем двадцатитрехлетним парнем, глядящим с фотографии: копна пшеничных кудрявых волос, пронзительно-внимательный открытый взгляд, словно спрашивающий: «Как вы там без меня?» Его совесть чиста перед дочерью, внуками и правнуками, о которых он так и не узнал.
Верочка, совсем старенькая, этим летом ей исполнится сто лет. Она выполнила свой долг: сберегла и вырастила дочь, вынянчила внучек и нас, правнуков. С нетерпением ждёт праправнуков. И теперь, перебирая Мишины письма, переживает, что не может их самостоятельно перечитать – совсем не видит. И горько улыбается. Говорит, что Бог отмерил ей очень долгую жизнь, наверное, Миша там попросил, чтобы пожила вместо него.
А воспоминания набегают и набегают, снова возвращая в прошлое…
Часто в сумерках она сидит у окна. Взгляд задумчиво устремлён куда-то в чернеющую пустоту и как будто спрашивает: «Почему жизнь сложилась так? Почему война изломала судьбы людей?» Ответа нет и никогда не будет.
Только в печке ярче вспыхивают и с треском разгораются сухие поленья, рассыпая красные огоньки, как маленькие искорки большой жизни.
*На фото моя прабабушка Вера и прадедушка Миша.