Мне вспомнилось в дни юности далёкой
В соседнем доме старое окно.
В лохмотьях краски серые откосы,
Немыто и не крашено давно.
Откинутая напрочь занавеска,
И комната невзрачная видна.
В углу с лампадой темная подвеска,
Кровать с подушкой ,столик у окна.
Там сгорбленная ветхая старушка,
В платочке белом и всегда одна.
Глаз не сводя с тропинки на опушке,
Просиживала днями у окна.
Сказали, сын давненько не был дома,
Лет двадцать уж его в помине нет.
Живет она заботами знакомых,
Саму не держат ноги много лет.
Ей принесут какие-то продукты,
Сготовят и покормят иногда.
Но в целом состоит её компания
Из старого пушистого кота.
Уткнет свой нос в морщинистые руки
Слепой мурлыка и начнет урчать.
Она его за ушками погладит
И о сыночке станет вспоминать.
Припомнит его первые шажочки:
Неловок был, боялась, упадёт.
Потом больного на руках качала,
А доктора сказали, что умрёт.
Он все же выжил. Выходила мама
Свой тоненький зеленый колосок.
А у неё на темени остался
Седой, как снег, на память волосок.
Потом учёба. Было очень трудно.
Здоровьем слаб, а всё же хулиган.
Бывало на работу выйдет утром,
А уж звонят: явиться в школу вам.
Ей так хотелось выучить сыночка,
Чтоб умным был – папаше не в пример,
По отчеству чтоб знали, а не Васькой,
Чтоб не колхозник был, а инженер.
И к удивленью вящему соседей
Сбылась её заветная мечта.
Вернулся сын с дипломом инженера,
Закончилась учебы маята.
Работать стал. Уехал сын далече.
И жизнь текла, как светлый ручеёк.
Построил дом, взвалил семью на плечи,
Мужчиной стал тщедушный паренёк.
А к матери наведывались в гости:
Сначала вместе, дружно, благодать!
Затем один, да раз от раза реже,
Потом и вовсе перестал бывать.
Все письма оставались без ответа,
А в трубке телефонной лишь гудки.
Куда идти? И где искать совета?
А сердце рвется, рвется, хоть беги!
Ночами горько плакала в подушку,
А ноженьки не стали вдруг держать.
Теперь с тоскою смотрит на опушку,
А сына продолжает всё же ждать.
Но вот однажды белого платочка
Напротив не видала я весь день.
И вечером не теплилась лампада.
В окошке не мелькала даже тень.
На третий день её похоронили…
Всё было чинно, батюшка отпел.
Соседки по слезинке уронили,
Да кот-мурлыка на могилку сел.
Летели дни, и темное окошко
Я стала потихоньку забывать.
Когда однажды при зажженной лампе
Вновь увидала стены и кровать.
А у окна, ссутулившись неловко,
И голову руками обхватив,
Сын, сотрясаясь, плакал очень громко,
Раскаяние позднее испив.