Нашу первую встречу я помню довольно чётко. Корабль наелся людей и покинул пристань. Завыли тромбоны, литавры пошли в чечётку. Вода вместе с небом окрасилась в серебристый.
В слишком грустном лице (я не видел такие лица). В слишком длинном пальто и берете, покрытом пылью – он стоял на корме и смотрел, как мелькают птицы. И от ветра пальто превращалось в тугие крылья.
Он шептал что-то небу, искал, замирал, терялся. Слишком тонкими пальцами нервно касался шеи. Я один любовался его незаметным танцем, пока город вдали становился ещё бледнее.
А потом всё пронзило его невозможным криком:
– Мы утонем, утонем, корабль идёт ко дну!
Кто-то стал возмущаться – «повсюду больные фрики,
уберите его,
боже,
господи,
ну и ну».
Он кричал про волну,
что уже собралась за нами.
Он кричал про войну,
задыхался,
опять кричал.
И носился в толпе,
всё размахивая руками.
Умолял капитана не медля найти причал.
Он бросался под ноги,
кривились слова и лица.
Экипаж улыбался –
без паники, господа!
Оркестр играл.
Ничего не могло случиться.
Он хрипел через музыку:
– Завтра придёт вода!
Он всё вился среди пассажиров, не зная места. Его скоро забрали подальше от нежных глаз. Я подумал тогда – бедный, бедный мой буревестник. Оркестр играл расслабляющий лёгкий джаз.
Оркестр играл.
Крики бились неровным пульсом,
а потом стали плачем,
неслышным издалека.
Сумасшедший, конечно.
Никто из нас не вернулся.
А птицы всё также
царапали
облака.
23 апреля, 2018