СВОБОДА
В тени орешника, отягощённого садовой спесью, я ощутил слёзы на своих устах. Их вкус опередил их, растаяв по всему моему телу. О чём мне было плакать? Ностальгия не предполагала связи с прошлым, хрупким прошлым, неуловимым и изменчивым; о будущем лишь были помыслы мои, где глухое нетерпение противоборствовало узости перспектив.
Словно сквозь увеличительное стекло слёз я пытался сосчитать совершенства клевера, соломины, безымянных веток и беспрестанного труда насекомых на чернозёме, вознёсшемся до высоты сознания.
И по сей день нежность этого воспоминания способна сломить цемент тюрьмы, которая порою возникает вокруг меня. Свобода – с тех пор я не прекращаю открывать настежь двери, сплошь двери.
ПО ВИНОГРАДНИКАМ
Уверенность царила над всей золою, рассыпавшейся до горизонта. Я грелся в круглом цвете, безмерно излучаемом ею. Я был пронизан непрерывностью её напряжения. Один, как мог я вынести великолепие этой радости?
Застывшее время, под твоим трепещущим единодушием я обнаружил полноту. На холмах лишь одна улыбка продолжала неосознанность моих шагов. Но на невидимых путях утраты хрусталь, инкрустированный во плоть ночи, открылся на бесконечных ступенях, всякий раз ведущих вниз, острый привкус поражений, разостланный под открытым небом по заброшенным полям сражений.
ЛОШАДЬ
Это правда, что я верил в безграничный жизненный пыл. Каждый шаг усиливал во мне застарелое, но всегда живое благоговение. Это могло быть дерево, ночь, целые леса дорог, или же небо с его беспокойной жизнью, несомненно – солнце.
Однажды я увидел одиночество. На вершине пригорка, лошадь, одна, неподвижная, стояла в остановившейся вселенной. Так и любовь моя, подвешенная во времени, собрала в себе в один миг свою оцепенелую память. Жизнь и смерть дополняли друг друга, открыв все двери для возможных продолжений. В кои-то веки я видел, не пользуясь значением вещей. Я изолировал своё видение, расширив его границы до бесконечности. Я оставил на потом заботу о том, что предстояло увидеть. Но кто может утверждать, что обещания были сдержаны?