Молчанье, шорохи шелков,
Свет из окошек – еле-еле,
Диван в гостиной, красный штоф,
На стенке гобелена зелень.
Усадьба, рядом тополя.
Двуколки скрип,
крик девки рыжей:
«Приехал!» Кто? Да Николя!
Любовь Сергевна: «Тише, вижу».
«Приехал!» - девка в крик опять.
Нырк – в сад испуганная птица.
Любовь Сергевне сорок пять,
И у неё душа томится.
Ей не хватает «поэзИ»,
Чтоб помечтать и посмеяться.
Она: «Пожарены язи?»
Деваха: «Да, пусть потомятся».
А Николя – поэт и франт,
Сын предводителя дворянства.
У Николя на шее бант,
Сам он сторонник вольтерьянства.
Любовь Сергевна – хороша,
Умна, пышна и белокожа,
Но мечется её душа,
Доводит женщину до дрожи.
Дворянка, честная жена,
Но спрятан на груди конвертик.
И с дрожью в голосе, она:
«О Николя, о юный Вертер!
Письмо с признаньем Вашим – тут», -
Ладошкой бледной указала
Любовь Сергеевна на грудь
И залилась румянцем алым.
Смутилась: «Кушайте… язи…
Паштет из зайца – просто тает…
Мне не хватает поэзИ,
И Вас, мой друг, мне не хватает».
Бокал вина, ещё бокал,
Начало оды «Я в нирване!»
И вот уже студент ласкал
Любовь Сергевну на диване.
Он говорил: «Не мог посметь…»
Она шептала глупо что-то
Про то, как Вертер принял смерть,
Про бессердечную Шарлотту.
Нет, бабы русские добрей,
Особо к тем, кто пишет оды.
Цвёл в поле дикий лук-порей,
Знать, будут тёплые погоды.
Усадьба, рядом тополя.
Гостиная, свет абажура.
«Уехал!» Кто? Да Николя.
Любовь Сергевна:
«Тише, дура».